Единственное в стране предприятие, где фарфоровую посуду и сувениры полностью делают вручную, начиналось не как фарфоровая артель, а как художественная мастерская резьбы по кости и рогу. Только в 60-х годах прошлого века политбюро решило, что на курортах должно быть свое производство сувениров из фарфора. И рога заменили на глину. В этом году кисловодскому заводу «Феникс» исполняется 85 лет.
— Сегодня это кажется смешным, — рассказывает директор артели Николай Павлович Лобжанидзе. — Никто и никогда не организовывал производство в месте, где нет своего природного сырья, такое могли сделать только коммунисты. Но партия сказала, что нужно, и в 1965 году были построены первые печи для фарфора. До сих пор мы все компоненты завозим: каолин (белую глину) из Мурманска, что-то из Челябинска, голубую глину из Донецка. Ищем, конечно, альтернативы в стране.
Несмотря на то, что этот фарфоровый «кластер» оказался разбросан по огромной территории, проект оказался успешным. Кисловодский фарфор «Феникс» стал одним из самых известных советских брендов, наравне со школой балета, гжелью и тульскими самоварами. Посуда и сувениры Кавказских Минеральных Вод продавались не только на самом курорте, но и по всей стране, шли на экспорт. Конечно, все проходило через торговые базы Роспромторга, сама артель торговать не имела права.
— Предприятие было одним из градообразующих в Кисловодске. У нас работало до двух тысяч человек при населении в сто тысяч, — вспоминает Николай Павлович. — Здесь были самые большие зарплаты, фабрика выдавала квартиры. У нас действовали четыре фарфоровых цеха, еще и детские игрушки делали.
Николай Павлович пьет чай из кружки ручной работы и начинает грустнеть.
— И все вроде бы казалось удачным, а потом пришла Перестройка, и оказалось, что не все замечательно. А мы ж не промышленники, всего лишь артель, где весь процесс идет вручную. Есть другой известный фарфор — Дулевский, но там линии, конвейер автоматизированный.
Когда наступило время «звериного капитализма», как его называет Николай Павлович, выяснилось, что теперь артель за транспорт платит больше, чем за сырье, — его-то по-прежнему возят из разных концов бывшего Союза. Да и каждый киловатт стал стоить реальных денег.
В советские годы, вспоминает он, в артели было 150 профессиональных художников, а сейчас их пять.
— Да и эти пять я не могу держать на ставке, они дорогие мастера. Приходится их привлекать время от времени…
Спрашиваю, как артель пережила время, когда во всей стране открывались кооперативы.
— У нас оно аукается до сих пор, потому что порядка сорока кустарных предприятий в регионе взяли за основу наш фарфор, наши формы и продают свою продукцию под видом кисловодского фарфора. А это какие-то полулегальные конторы с печами в подвалах, в частных домах. Это наша основная беда, но законы по защите авторских прав несовершенны. Десять лет я судился, уйму денег потратил и выиграл только пару дел, копировальщики заплатили по 5 тысяч штрафы и продолжили работать.
Тем не менее изделия артели от остальных отличить можно, говорит он. По клейму «Феникс» — на продукции других цехов его не ставят.
Конечно, Николаю Павловичу обидно. У него не просто кустарный цех. Здесь, без преувеличения, высокие технологии. И уникальные мастера-художники.
— Фарфор проходит до пяти-шести степеней обжига. И краска до обжига имеет один цвет, а после — совсем иной. Нельзя нарисовать море синим, а лицо бежевым, потому что из печи выйдут другие цвета. Но это такие нюансы, которые знают только художники. Мы в Ленинград отправляли наших специалистов, когда возможность была. Фальшивку можно определить и по массе, по качеству краски, особенно по золоту.
Лобжанидзе нежно, обнимая, словно ребенка, несет фигуру большого слона. Я тоже прошу поносить: аккуратно беру в руки фарфоровое животное размером с гигантский арбуз, приглядываюсь, не кость ли. Нет, изумительного качества фарфор.
— Так наш мастер этого слона полгода делал, он же не может после этого тысячу стоить — не меньше тридцати тысяч. Пять лет назад думал, что нам тяжко живется, а сейчас вспоминаю и смеюсь, тогда мелочи были, — сокрушается Николай Павлович. — Газ не воруем, поэтому выходит дорого. Нам компенсируют часть льгот на энергоносители, потому что мы в среднем платим по полмиллиона рублей в месяц. Сократили много людей, а те, которые остались, совмещают по три-четыре должности. А еще раньше мы делали фарфоровые бутылки для Кизлярского коньячного завода, сейчас вновь хотим наладить контакты. Одна наша бутылка стоит 300−400 рублей, и им кажется, что это дороговато.
Всем сейчас непросто, говорит он. Той же Хохломе, другим предприятиям народного промысла. Но артели нужно пытаться во что бы то ни стало остаться «на плаву». Говорит, власть не мешает — уже хорошо. Тем более, что сейчас есть господдержка, субсидии.
Вся производственная цепочка артели разместилась в одном здании. Там меня встречает главный технолог Любовь Николаевна с швейцарской фамилией Фрикке, проработавшая на фабрике всю жизнь. Первое в линии — участок литья: в белые гипсовые формы, впитывающие влагу, заливают шликер, или жидкую глину, и на время откладывают в сторону — пока не появляется тонкая корочка, она же «контур изделия». Форма разбирается и начинается жизнь будущей фарфоровой посуды.
— Я сегодня делаю менажницы, — улыбается женщина, вся перепачканная белым шликером. — А вчера чайники делали.
Обращаю внимание, что в цеху работают без перчаток.
— Мы всегда без перчаток работаем, чтобы чувствовать пальцами. Обрезаю лишнее, подсушиваю и потом отправляю в следующий цех. Сейчас у нас около семисот форм на «Фениксе».
Задаю Любови Николаевне давно мучавший меня вопрос: откуда взялась особая форма кружечек для нарзана — плоских, с полой ручкой-носиком, из которого надо пить?
— Если углубиться в историю, то на Кавмингруппе еще при Лермонтове и Пушкине делали у посуды питьевые носики. Сперва это был клювик, а уже потом придумали такую оригинальную, простую и правильную форму. Плоская форма сделана специально, чтобы отдыхающим в Кавминводах было удобно носить кружку с собой в кармане. А объем — 150 мл — разовая доза нарзана из источника. Кисловодская фабрика начала выпускать их в шестидесятых годах прошлого века, и кружки с оригинальной ручкой-трубочкой сразу же стали популярным сувениром. Есть версия, что форму этих кружек придумал партийный деятель, дважды Герой социалистического труда Алексей Косыгин. Еще у нас был художник Николай Бирюков, быть может, он и придумал.
Изобретение точно наше, отечественное, говорит Любовь Николаевна. Хотя и есть мнение, что их придумали в Европе.
— Россияне почему-то любят преклоняться перед всем иностранным, якобы оно лучше, якобы там люди умнее. А ведь все не так. Например, наше производство очень сложное, дорогостоящее. И то, что мы работаем на привозном материале, — не просчет, это, наоборот, хитрость. Ведь Советский Союз так и скрепляли, что на Урале делали двигатели, в Центральной России — крылья для самолетов, шасси — в третьем месте, а сборка — в четвертом. Чтобы все друг за друга держались. 85 лет мы работали на глине из Донбасса, а теперь нам, вероятно, придется искать новые месторождения, но рецептура — тонкая вещь, не из каждого материала получится.
С заменой одного сырья на другое все оказалось непросто. Важно, как ведет себя материал в тех или иных условиях. Важны любые нюансы. Поэтому найти сырье поближе и подешевле получается далеко не всегда.
— Глина есть везде, но она везде разная. А каолин есть только на Урале, и мы его оттуда заказываем. Гипс у нас из Самары. Гипса в стране полно, но такого — больше нет. Мы даже медицинский пробовали использовать, но он слишком мелкопористый, влагу не отводит, как камень становится.
Еще труднее с золотом. Рисунки на суввенирах «Феникса» выполнены не краской, а настоящим золотом. Оно запекается при небольшой температуре, глазируется, снова помещается в печь, и уже потом им расписывают фарфор.
— Килограмм жидкого 12%-го золота стоил раньше 60 тысяч рублей, а сейчас 440 тысяч. Покупаем в двух местах, в России, но составляющие для этого золота везут из-за границы. За столько лет, увы, не разработали свои технологии.
В одной из комнат за столами сидят женщины с ведрами, наполненными водой, и губками для мыться посуды. Это участок оправки.
— Нам приносят фарфор с шероховатостями, где-то шов виден, а мы их умываем, чтобы стало все чистеньким и гладеньким, без зазоров. Сейчас мою вазу «Рапсодия», — показывает Любовь Николаевна.
Да, у вазы свое имя. Как и у всех изделий фарфоровой артели.
— А как же, все авторское, ручная работа, и поэтому автор дает имя.
Молодые девушки не обращают ни на кого внимания, украшают кувшины лепестками роз, быстро отрывая от глины кусочки, которые на глазах превращаются в букеты. Работница рисует на большой вазе лицо незнакомого мне мужчины. «Футболист», — почему-то подумала я. Кожа у него шоколадная, но после обжига мулат превратится в европейца. Для такой работы нужен не только опыт, но и художественное образование. И нужно время — на подобную вазу уходит примерно месяц. Так чей это портрет? Художница гордо говорит, что это Герой России. Но кто именно — сказать затрудняется.
— А печи, вы поймите, они разные, — ведет нас дальше Фрикке. — Одни для сырых изделий, чтобы удалить органику, в них больше четырех часов изделие обжигается. После глазировки ставится в печь на сутки при температуре 1320 градусов, и уже после этого легкий декорный обжиг. Если изделие большое, то и больше по времени требуется для обжига. Печи все мы сами сделали, так что у нас ручная работа на «Фениксе» — от «а» до «я».
Спрашиваю, как здесь выбирают, какая именно работа пойдет «в тираж».
— Например, заказали нам конфетницу. И пять художников рисуют свою конфетницу, а совет уже из этих пяти вариантов одну принимает.
Работа остальных четырех художников, впрочем, зря не пропадает. Если эскиз действительно хорош, художник может использовать его в будущем.
В воздухе разливается вкусный запах. Принюхиваюсь и иду туда, где пахнет сильнее, невольно сглатывая слюну, представляя пирожные. Работницы тоже принюхиваются, но ничего не чувствуют. Может, говорят, скипидаром пахнет? Да нет же, запах вкусный, как десерт!
— А, — смеется Любовь Николаевна, — так это запах золота, миндалем пахнет, как ликер «Амаретто». Но так же пахнет и яд — цианистый калий.
Приходит в голову: а почему бы не рисовать платиной?
— Покупали, но она не смотрится, сероватая, не яркая.
В артель часто приходят туристы, купить что-то на память.
— Так они теряются от ассортимента! Бегают с расширенными глазами, охают и выбрать не могут. Тогда мы уже начинаем советовать, направлять, напоминать, зачем они пришли-то к нам.
Говорю Любови Николаевне, что мне от прабабушки достался фарфоровый молочник Кузнецовского завода. Такой тонкий, что светится.
— Это другой, костяной фарфор, это не наша методика. Лично я не люблю кузнецовский фарфор, я люблю свое.
Заходим на склад готовой продукции. По огромному помещению тянутся узкие стеллажи, полностью уставленные фарфором до самого потолка. Все сверкает, блестит под светом ламп, переливается глазурью. Чашки, вазы всевозможных размеров и форм, салатницы, бутылки, сувенирные тарелки, блюда, чайные сервизы, скульптуры людей и животных. От блеска кружится голова, и уже я бегаю между стеллажами с расширенными от такого ассортимента глазами. Ищу себе сувенир. Пробегаю зал, больше напоминающий музей, несколько раз — и все время останавливаюсь у зеленого чайника на крошечных четырех ножках. То самое — понимаю я и прошу завернуть.
— Девушка, так вы выбрали антиквариат, этот чайник почему-то не пошел в линию, художник сделал его в 1982 году. Он уникальный. И, соответственно, дорогой.
Я упираюсь, я не готова расстаться с шедевром. Сотрудники вздыхают, объясняют еще раз, что дорого, что эксклюзив, мастерская вещица. Потом смотрят на меня, решительно обнимающую чайник, еще раз вздыхают. И неожиданно радуют.
— А действительно, забирайте, купит какой-нибудь турист для галочки, поставит в угол, и будет там этот красивый чайник пылиться, а вы увидели работу мастера, почувствовали стиль, талант. Пользуйтесь!