23 февраля 1944 года на Северном Кавказе началась операция по выселению в Среднюю Азию чеченцев и ингушей, получившая название «Чечевица». Накануне 74-й годовщины массовых репрессий публикуем несколько монологов ингушских стариков, переживших депортацию. Воспоминания были записаны и переведены на русский язык активистами историко-географического общества «Дзурдзуки», которые занимаются этой работой в течение шести лет. За это время они собрали более 30 документальных свидетельств очевидцев тех трагических событий.
— До высылки у нас во дворе в Ангуште (Тарское) находился детский сад. Там я выучился русскому языку, это мне очень потом пригодилось. В 1942 году моего отца забрали в трудармию, где он пробыл до конца 1943 года.
В октябре 1943 года все население Ангушта собрали на площади и велели всем миром починить дороги в село. На своих подводах мы возили гравий, засыпали им заболоченные участки и вообще всю дорогу. Оказывается, своими руками прокладывали путь для машин, на которых нас вскоре повезут на станцию.
Днем 22 февраля всем жителям селения объявили: «По случаю отступления немцев завтра будут торжества. Все мужское население, достигшее зрелого возраста, должно присутствовать на собрании!» 23 февраля утром явились солдаты и забрали отца. С нами остался наш дед 97 лет. Он сказал, что силой на хорошее, доброе дело не уведут, взял меня за руку, и мы пошли смотреть «торжество». Как старца, деда сразу пропустили вперед.
На трибуне говорил статный военный: «Постановлением партии и правительства под руководством Сталина, как пособники фашистской Германии, вы высылаетесь навечно в Казахстан! Вам больше не придется вернуться в свои жилища…» Нас всех отправили на сборный пункт, и там мы простояли на морозе целые сутки, жгли костры. На рассвете со стороны Октябрьского показались студебекеры, нас загрузили на них и повезли по дорогам, которые мы недавно чинили всем селом, на станцию во Владикавказ.
— Мы были зажиточными людьми. Наш отец часто ездил по торговым делам по всему Северному Кавказу. Как-то отправился по делам во Владикавказ. Там он накормил одного сироту, которого голод занес из центральной России на юга. Мальчик увязался за ним: «Дяденька, возьмите меня к себе!» Отец долго отгонял его от себя, а потом сжалился и привез к нам домой. Мальчика звали Ваней. Он с нами на равных жил, играл, работал. Когда пришло время, ушел в Красную Армию, иногда присылал весточки. Потом Ваня стал большим человеком, когда приезжал, привозил гостинцы. Не раз спасал отца от репрессий, а его имущество от конфискации. Достал бумагу от самого Орджоникидзе, что хозяйство моего отца сослужило хорошую службу для Красной Армии. С началом войны он и еще один мой брат ушли на фронт. Брат не писал — не умел, хотя Ваня не раз просил отца отпустить нас с ним учиться. Ваня написал, что воюет под Сталинградом, — это было последнее письмо от него. Его портрет висел у нас на стене в кунацкой.
В день высылки у нас во дворе собрались солдаты, офицеры. Они были люто злые, как змея, которая стоит на хвосте и приготовилась атаковать. Прохаживаясь по нашему дому, один из офицеров заметил портрет Вани в погонах и спросил, кто это. Отец объяснил, и офицер разрешил отцу наполнить целый обоз всем необходимым. У нас было много золота, дорогой одежды. Старшего сына Джабраила отец отправил зарезать и разделать барана. Джабраил был очень сильным парнем и вспыльчивым. Кто-то из рядовых велел ему отрезать курдюк для него. Джабраил возмутился и сказал, что баран нужен для всей его многочисленной семьи, а солдатам они оставляют более 1000 голов! Солдат выругался, и Джабраил ударил его кулаком, свалил наземь замертво.
Заметив потасовку, пулеметчик на посту начал стрелять в Джабраила, но тому чудом удалось убежать. Офицер пришел в ярость, кричал на отца, деда, грозился перестрелять всю семью. В ярости выпустил всю обойму револьвера в лающую на него собаку. Отца вместе с солдатами отправили искать сбежавшего брата, а нам запретили вообще что-либо брать с собой, только моя сестра тайком стянула мужской кожаный плащ с повозки и спрятала его под платьем. Он нам очень пригодился в Казахстане — мы его обменяли на корову, которая спасла нас от голодной смерти.
В Казахстане люди относились к нам по-разному: кто ненавидел, кто жалел. Местных еще до нашего прибытия напугали разговорами о людоедах. Рядом жил старый казак. Все его три сына погибли на фронте, а он остался со своей женой без помощников. Он собирал детей и юношей по вечерам. Его жена пекла пирожки, а он читал нам Библию. Детей особенно жалел: «Враги народа… Какие ж вы враги?! Дитятки совсем».
Одна из первых зим выдалась очень холодной, снежной и голодной. Мы забрались по снежным сугробам в один из сараев, зарезали корову прямо в хлеву и по частям через дымоход вынесли. Через сутки хозяйка коровы тайком прислала к нам человека: мол, воров ищут, и, если шкуру еще не выкинули, срочно избавьтесь от нее. Дала нам понять, что все знает, но не выдаст. Нам стало стыдно, и потом мы постарались загладить свою вину перед ней.
— До высылки мы жили в Ахки-юрте (Сунжа). В тот год мне исполнилось 14 лет, я заболела корью. Все солдаты расквартировались по домам, только к нам из-за моей болезни не хотели заходить. 23 февраля в каждый двор загнали машины и стали грузить на них людей. Мой старший брат, 20-летний парень, начал сопротивляться. Главный из военных хватался за кобуру и кричал, что пристрелит его, как собаку, и бросит в канаву. Отец понял, что это не просто угроза, ударил брата и велел подчиниться.
Мы с собой ничего не взяли. Сколько всего осталось! Скот, сады, дома. В то утро вся живность во дворе будто все понимала: наперебой мычала, лаяла и мяукала. Нас поместили в вагон вместе с другими семьями. Было очень тесно, нормально не ляжешь. Один раз поезд наш остановился на неделю. Никто ничего не понимал. Дверь открывали изредка. Прошел слух, что нас везут, чтобы утопить в море, а остановку объясняли тем, что, мол, под влиянием мусульманского мира решили все же не топить, а сослать в Сибирь.
Когда женщины начинали плакать, мужчины заводили песню-назам:
«Там, где солнце восходит, есть Бог!
Там, где солнце заходит, есть Бог!
Всюду есть Бог!
Нас не повезут туда, где Бога нет!»
Скоро эта песня перекочевала во все поезда с ингушами и чеченцами. Она успокаивала людей.
— Мне было всего 10 лет, когда нас сослали в Казахстан. Я упросила начальника станции взять меня на работу, доказав, что могу работать наравне со взрослыми. Начальник сделал документы, что мне 13 лет. Надо было колоть лед на платформах, который образовывался от паров. Там я отморозила себе пальцы на ногах. Ведь что за обувь у нас была — обноски!
Еще до депортации мой брат полюбил девушку с соседней улицы. Ее засватали за него. Но в пути наши семьи разминулись. И брат, пока был жив, искал их, но так и не нашел, заболел и слег в постель.
Он был очень сдержан и не выдавал своего горя, хотя мы догадывались обо всем. Только в бреду все повторял имя этой девушки: «Лейла, где же ты? Что же с вами стало?» Очнувшись, беспокоился, не сказал ли чего лишнего. Мы спешили заверить его, что он не говорил ничего. Так он и умер. А она, оказывается, умерла еще по пути в Казахстан — это мы потом узнали.
— В семье нас было 8 детей. В день высылки пришлось очень туго. До этого у нас целый месяц стояли солдаты, мы им готовили еду, угощали лучшим, что было. Но в тот день они вели себя так, словно никого из нас не знали. Я была одна с детьми. И расплакалась, когда сказали собираться. Но один из солдат сказал, что мне лучше взять с собой еду и теплую одежду, что нам не скоро придется вернуться. Я быстро порезала индюшек, взяла с собой курдюки, масло и клубки шерсти, из которых потом всем в вагоне связала теплые носки.
В тот день нам пришлось пробираться по горным тропам пешком. В Гули мы видели слепого старца, он сидел на камне, а семью его уже забрали под страхом расстрела. В селе Шоан тоже осталась одна немощная старушка. А одну парализованную бабушку уложили на санки. Она упала в пропасть вместе с внуком, тащившим ее по узкой горной тропе. У мужчины из Гули осталась запертой в горах целая отара овец, и солдаты не позволили ему пойти туда и отпереть дверь. Говорят, когда он вернулся из ссылки, первое, что сделал, — побежал к этой пещере. А там множество скелетов и клочки шерсти, которую овцы ели от голода.
Каждый раз, когда наш поезд в пути останавливался, разносился слух, что мы возвращаемся домой.
Младший брат остался со мной, он ходил навещать больного брата в больницу. Его долго не пускали, а когда тому стало получше, пустили наконец. Мы научили его сказать, что все живы-здоровы, но старший брат начал расспрашивать подробности и все понял. В ту же ночь он скончался. А младший вскоре вышел за пайком и не вернулся — замерз. Так что на родину нас вернулось только двое: я и тот брат, которого арестовали, он провел в заключении 4 года.
— Мы жили в Мочхи-юрте (Чермен). Отец моей матери был царским офицером и богатым человеком, он много приданого матери оставил. В семье было 10 детей, жили очень хорошо, у меня в детстве были куклы и настоящий фабричный кукольный домик с мебелью. У нас было много золота, все оно хранилось в сундуке, там же лежали позолоченные женские револьверы — подарки дедушки. В день высылки, когда солдаты зашли в дом и дали нам всего полчаса на сборы, мы хотели унести с собой прежде всего золото, но один из солдат сел на сундук и гнал нас от него. Когда мать пыталась настаивать, он приставил к ее животу дуло и сказал, что выстрелит, если она не уберется.
Отец умер сразу по прибытии в Казахстан, а сестра — спустя две недели. Она была красавица, уже засватана. Я умела шить и вышивать, благодаря этому мы и выжили. Шила на заказ пальто, свадебные наряды. Сама, правда, вышла замуж в простом платьишке — не могла надеть свадебный наряд из-за траура.
— Мы жили в Ангуште. В день высылки нам дали только 15 минут, чтобы собраться. Мамы не было дома, ту ночь она провела в доме своего отца. А мне всего 12 лет, я не знала, что мне нужно взять с собой. Увидев, что нас дома только трое детишек (брат учился в нефтяном институте в Грозном, отца забрали на собрание), солдаты взялись нам помогать, они завернули нам еду. Вдруг я увидела, что один из солдатов рассматривает сумку с Кораном, и додумалась взять его с собой. В Казахстане мы всей семьей воссоединились и первое, о чем сказала мама, это сожаление о том, что на родине остались ее четки и Коран, который она так любила читать. Я поспешила ее обрадовать и сообщить ей, что взяла их с собой. На моей памяти, мама никогда так не радовалась, как в тот день.
Наш отец всегда повторял, что в нашем вагоне был 51 человек всего, взрослых и детей. Люди ехали стоя, сидя. То, что в семье нас было немного, нам помогло выжить. Большим семьям было очень тяжело и голодно. Многие от голода варили кожаную обувь.