Посреди города Нефтекумска стоит памятник границе. До ближайшей заставы не одна сотня километров, но это смущает разве что приезжих. Границы тут всюду. На развязке шоссе — еще один монумент: две статуи буравят друг друга взглядами. Одна называется «Азия», другая — «Европа». Автомобили бесконечно перемещаются между частями света. В европейской части — улицы Интернациональная и Западная, а еще трасса, по которой за четыре часа можно добраться до Ставрополя. Азия куда полнокровней. Она встречает храмом и рынком, казачьей станицей и цветастым офисом «Ставропольнефтегаза», парком Победы и домом культуры с единственным кинотеатром, а если увлечься и проехать чуть дальше, попадешь на самый край Ставропольского края, за которым начинается Дагестан. Так что все нефтекумцы отчасти пограничники. Их многое разделяет. Но город не распался на куски, а значит, общего больше. Начнем же поиски загадочного единого знаменателя с того, благодаря чему это место возникло на карте, — с нефти.
В кабинете начальника цеха подготовки и перекачки нефти висят портрет Путина, икона и деревянная палица.
— Почему? Да просто аз есмь царь на заводе!
У входа в гудящий лабиринт нефтяных труб кто-то посадил цветы. Пустынный ветер колышет их, но не убивает. Весь город — воплощенная нефть. Не только дома, светофоры, памятник бьющему черному фонтану, но и жизнь горожан — вера, увлечения, чудачества. В храме емкость со святой водой подозрительно напоминает нефтяную цистерну. Молодежь гуляет по «Бродвею» — проспекту Нефтяников. Менеджеры «Роснефти» сколотили рок-группу под названием Shale pristine — в честь нефтеносных сланцев. Другая культовая местная группа называлась «Арбузная мастерская» — в честь известных нефтекумских арбузов. Но она завяла. «Пророк говорил: учиться и учиться!» — наставляет имам нерадивых студентов единственного местного колледжа — политехнического, кузницы будущих нефтяников, и священник вторит ему примерно теми же словами. В колледже есть команда КВН, но и у нее шутки — сплошь про черное золото, солярку да газ.
Рослый, бородатый оператор добычи нефти Андрей Ковалев объезжает скважины в степи, возвращается домой и весь вечер вяжет спицами — шали, свитера, мягкие игрушки… Снимает стресс. Шали дарит родственницам и монашкам, кукол — кому придется. Даже свою стандартную хрущевку — обычное жилье нефтекумцев — он преобразил: расписал стены подъезда и устроил детскую площадку.
На стене квартиры Андрея и его родителей висят иконы, вязаные Винни-Пух и Страшилище.
— Старенькое оно уже, — смущается Андрей. — Скелет сломался. Надо шею чинить.
— Эту куклу даже папа боится, — воркует мама Андрея, кудрявая и сама похожая на вязаную игрушку. — Уберите, говорит, она на меня смотрит!
Вязать Андрей пристрастился еще в Грозном, откуда родом его семья — потомственные нефтяники. Потом началась первая чеченская, пришлось уехать в Нефтекумск. Вставали на ноги долго и тяжело, а потому Андрей так и не женился. Сидит вечерами и вяжет — кукол для родственников и шали для женских монастырей.
Колышутся цветы. Бродят рабочие по лабиринту. Мечется в трубах нефть — черная кровь маленького города. Говорят, ее запасы подходят к концу. Кончится — и этот крохотный оазис исчезнет. Вернется все на круги своя — только степь да редкие селения татар, туркменов и ногайцев.
Именно так и выглядели эти места в 1953 году, когда здесь пробурили первую нефтяную скважину. А уже в марте 1955-го грузовик высадил возле аула Озек-Суат первого директора объединения «Ставропольнефтегаз» Дмитрия Маркарова. С ним же выгрузили бухгалтера и сейф для документов. Говорят, бухгалтер поглядела на дождь и слякоть, уселась верхом на сейф и заплакала: «Хочу к маме».
Поселили первых сотрудников будущего предприятия в сарае. Дмитрий Захарович смотрел сквозь дыру в камышовой крыше на звезды и думал: с чего начинать? Да с того, чтобы люди, выходя на работу, знали — дома их будет ждать уют. Чтобы не отвлекались на мысли о дровах и грязи, а на выходных отводили душу в огороде. И все первые дома, построенные при Маркарове, делались с таким расчетом — двухэтажка и маленькие садовые участки.
Над столом нынешнего начальника «Ставропольнефтегаза» Игоря Тавлуя — портрет Путина, икона и карта России.
— Сначала город создавался для предприятия, теперь предприятие существует для Нефтекумска. Здесь нет ни одного здания, к которому «Ставропольнефтегаз» не приложил руку, — от церкви до больницы. В Нефтекумске вся зелень посажена искусственно. Чтобы вырастить одно дерево, надо затратить огромные ресурсы! — взмахивает руками Игорь Владимирович. — Нефтекумцы — народ занятный. Не оставят обиды за душой, не будут скрытно пакостить, но мнение свое выразят. Тут нет затаенности, как в центральных регионах, где люди годами могут хранить обиды. Но нет и северной прямоты. Там тебе сразу все скажут. Или на машине напишут. В городе спокойно дружит куча национальностей… Если предприятие остановится, этот город умрет. Так в России часто случалось. Наши месторождения — на четвертой, последней стадии. Но эта стадия бесконечна*. По законам физики. Останавливаются заводы, пустеют полигоны, а нефть не заканчивается.
Рабочий поселок Нефтекумск возник в 1965 году, а спустя три года получил статус города. Одни старожилы говорят, что его строили зэки. Другие уверяют, что подневольным трудом многого не добьёшься, а потому основную работу делали добровольцы, ребята от 16 до 19 лет. Рассказывают, что однажды на стройке прошел слух, что едет новая бригада. Молодежь обрадовалась: людей не хватало, приходилось впахивать в несколько смен. Подъехал автобус, открыл двери. На подножке стояла совсем юная девушка Люба Голубева в модном платьице. Ей замахали: «Не прыгай!»
Но она не поняла. Шагнула — и провалилась в грязь по колено. Остальных 18 девушек бережно перенесли на руках.
Не все остались жить в местном Бомбее — так назывался городок из строительных вагончиков, возле которых паслись ленивые верблюды. Кто-то не выдерживал шестидневного рабочего дня. Хулиганам и халтурщикам покупали билет обратно — и скатертью дорога. Но остальные не унывали и даже строили по воскресеньям танцплощадку. Сейчас на ее месте — будка то ли водоканала, то ли теплосети.
— Гильотина у нас есть, веревки нет, — сокрушаются нефтекумские казаки.
Возле входа в казачий культурный центр бродят неизбежные коты и стоит железная скульптура коня с удивленной мордой. Под хвостом значится — Юлий. Его собственноручно сделал атаман Александр Нечаев — чтобы подростки упражнялись в вольтижировке. Во дворике за конем ребята «занимаются казачеством» - мечут ножи, собирают автомат Калашникова, бросают друг друга через плечо. Девочка машет двумя плетками сразу, напротив нее паренек орудует двумя шашками, аж свист стоит. Удар — и наполненная водой пластиковая бутылка с брызгами распадается пополам. Не работает лишь гильотина — похожий на виселицу тренажер для рубки лозы. Закончилась веревка, а новую купить не на что: бюджета не хватает.
— Денег у нас не дюже густо. Больше на энтузиазмах, на общественных началах, — ворчит наставник. — Что мы с детьми бесплатно занимаемся, власти устраивает, а как финансировать, сомневаются: не пробухают ли казаки?
В кабинете атамана висят фотография Путина, икона и портрет генерала Ермолова, командовавшего русскими войсками во время Кавказской войны XIX века.
— Сам генерал не был казаком, но он вечный шеф казачества. Кавказцы на нас за это не обижаются. Он же не сам от себя. Были задачи. Что теперь на этом зацикливаться? Не такой уж он и кровожадный был. Не Гитлер же висит!
Александр — бывший десантник, ныне работник «Россетей». Говорит с сильным южным акцентом — да так, что в искренности не сомневаешься ни на минуту.
— Казачество — дух таинственный и непонятный. Вчера были обычные дети, сегодня — носят казачью форму. А родовые казаки в восьмом поколении перестали участвовать в нашей жизни. Часто спрашивают: вы только казачьей национальности берете? Нет такой, отвечаю. Приводите любых. Стараемся больше православных, но в ансамбле поют и мусульмане. Нравятся им наши песни, не выгоним же. На праздники приглашаем руководителей диаспор, имама. Стараемся политес соблюдать. У кавказцев — старейшины, у нас — Совет стариков. Живем в тех же краях, едим тот же шулюм. Разве что в блюдах меньше баранины и больше свинины.
С появлением казаков русские реже уезжают из Нефтекумска — есть куда отдать детей. Сам Александр гордится, что его дочка стреляет лучше всех девочек:
— Здесь Рэмбо не готовят, но чем-то надо удаль занять. Эти дети — будущие руководители. Они более патриотичны. Более активны. Более приспособлены к жизни.
Об участии в войнах казачий атаман рассказывает не столь охотно. Особенно — про Ермоловский полк времен первой чеченской:
— Мы не оцениваем, кто прав. Но гибли дети. Казаки поехали, подменили молодых ребят и показали себя неплохо. Есть у нас ветеран — простой дядька, работал учителем. Когда бойцы попали в беду, ездил по минному полю и собирал раненых. Пока сам не подорвался на мине. Жив остался потому, что выбросило из машины. Мы и теперь помогаем, где требуется — и в Крыму, и в Донбассе… У казачества здесь много проектов. Отмечаем 9 мая, день вывода войск из Афганистана. Дружина охраняет порядок — на это и грант получили. На праздник арбузы раздавали, наварили кашу — солдатскую, ну пусть будет казачья. Ведь кто, в сущности, казаки? Обычные русские люди с активной позицией.
Среди монументов нефти и нефтяникам, границе и ее защитникам в городе выделялись два особенных — памятник Дзержинскому у местного отдела МВД и памятник бульдозеру, вырывшему котлован для первого дома. Сам агрегат давно пропал — никто толком не знает куда. Остался лишь постамент, по-буддистски несущий на себе пустоту. Памятник пустоте в городе тоже не прижился, и его взорвали. Теперь там дыра в асфальте с неясным, но определенно глубоким символизмом.
Принимать первый дом собралось все высокое начальство. Но, на беду, подул ветер. Это внезапное природное явление в Нефтекумске случается всего два раза в год и длится по шесть месяцев — сперва в одну сторону, затем — в другую. Налетел особо яростный порыв — и стены сложились как карточный домик. Слишком сэкономили на цементе. Пришлось строить заново. Благо, во второй раз стены для верности сделали толщиной больше полуметра. Дом до сих пор стоит неподалеку от выезда в сторону Дагестана.
— Столовая тут была, зубопротезный кабинет. Теперь — мой магазин, — рассказывает Александр Иванов, нынешний хозяин исторического здания. — Работаю пока, хоть и непросто. Нефть качают — жизнь идет. А закончится или нет — кому это известно. Была б она народная, мы бы знали, сколько ее осталось. Вот я в курсе, что у меня в магазине есть. Потому, что я — предприниматель. А большинство не знает даже, что с ними завтра будет.
Над столом у Александра — икона, китайский иероглиф и большая деревянная дуля — оберег от сглаза.
— Всю жизнь у нас какой-то идеал, какая-то вера была. Кто-то верил в Ленина, кто-то — в Бога. А сейчас — какая вера осталась? Нет у нас веры! Не скажу даже, что в Господа верю. Так, обращаюсь иногда…
Стоит город Нефтекумск посреди Великой степи. Дикого поля, скупого и безграничного. Пространства кочевников и переселенцев, где русские старожилы твердят, как заклинание: «Мы здесь — варяги. Одна из диаспор». Куда ни пойдешь — нет конца, сплошная середина. По числу жителей Нефтекумск — в середине списка российских городов. И эти двадцать пять тысяч человек тоже крайностей избегают — население не вымирает, но и не растет, зарплаты для нефтяников невысокие, но для юга России — вполне пристойные. Памятник границе Европы и Азии символизирует вдобавок пересечение 45-го меридиана и 45-й широты — идеальная симметрия, точка ровно на полпути от Северного полюса к экватору. А сама граница то ли есть, то ли нет — одни картографы чертят ее по равнине, другие — по Главному Кавказскому хребту, и нет у них единого мнения. В этом загадочном пространстве иначе и быть не может. Вроде Европа, а в то же время Азия. Разная и одинаковая, ограниченная и просторная. И последняя, четвертая стадия, кажется, вот-вот оборвется, но не заканчивается никогда.