Окраина станицы Темнолесской, тридцать километров от Ставрополя. По обе стороны дороги — цветущие фруктовые деревья. И хибары: кажется, подуешь на них — и они рассыпятся в труху. Когда-то на этой земле было крепкое хозяйство, специализировалось на фруктах. Потом Перестройка, совхоз разграбили, жители лишились работы. Сейчас кто-то пьет, кто-то нашел работу в Ставрополе, кто-то пытается выращивать здесь овощи и фрукты. Если не знать про общий упадок, картина вокруг довольно милая: проснувшуюся природу не портят даже старые, неухоженные дома. Много лет назад посреди этой разрухи начали пробиваться ростки будущей сети реабилитационных центров, помогающих наркозависимым найти себя в этой жизни. А для начала — просто выжить.
— Я сам бывший наркоман, — признается Гурген Калустьянц, руководитель общественной организации «Здоровое Ставрополье», объединяющей всю эту сеть реабилитационных центров. — Приехал из Ростова, на тот момент жена меня уже бросила, мама помогала как-то выжить. Мой «товарищ по употреблению» выкарабкался сам, но при поддержке церкви. И я собрался ехать в монастырь: пошел в ростовский кафедральный собор на службу, хотел после нее поговорить со священником. Вышел покурить и увидел на доске объявлений в храме информацию про центр лечения наркозависимых. В Ростове сразу прошел консультацию и приехал сюда, в Темнолесское, в Спасо-Преображенский центр.
Спасо-Преображенский стал первым из сети реабилитационных центров. Пусть название не удивляет — здесь все густо замешано на религии. А еще на тонкой психологии и на труде.
— Все начиналось с Темнолесской. Здесь были обветшалые, полуразрушенные, разграбленные дома. И мы первое время жили без света, воды и тепла, как дети подземелья со свечкой. Воду, кстати, до сих пор завозим, — рассказывает Гурген Калустьянц. — Сейчас у нас целая Ассоциация реабилитационных центров Северного Кавказа. Работа идет в СКФО, Краснодарском крае, Ростовской области, есть филиал в Санкт-Петербурге.
В каждом из центров есть имеется своя «изюминка». У нас сельскохозяйственное направление. Выращиваем птицу, скотину, даже открыли коптильню и ларек с грилем. Строим дома при центрах. Если у кого-то есть желание, можно жить семьями. Есть женский и два мужских восстановительных центра на Кавмингруппе (в регионе Кавказских Минеральных Вод. — Ред.). Люди радоновые ванны принимают, водичку минеральную пьют, ходят по восстановительным маршрутам. Спорт — обязательный атрибут реабилитации, у нас оборудованные залы.
В Ставрополе — «духовно-культурный кластер». Там ресурсный центр, учим наших выпускников заниматься реабилитацией профессионально, чтобы была работа, было дело. Социальные работники, психологи, специалисты по химической зависимости. Учатся и в духовной семинарии, один из выпускников уже действующий священник. В качестве волонтеров выезжают в детские дома.
— Чтобы результат был успешным, человек должен находиться трезвым три-пять лет, потом срывы минимальны, — продолжает Калустьянц. — Когда я проходил здесь реабилитацию, у меня появилось понимание того, что если попаду в привычную среду, то могу сорваться. Надо быть в терапевтическом сообществе.
Любой человек, который пребывает в любой зависимости, всегда рискует вернуться к этой болезни. Социальное служение — очень важно. Сегодня в Ставропольском крае действуют 8 реабилитационных центров. За 11 лет для прохождения курса реабилитации туда поступили 2 тысячи 987 человека, из них 1 942 воспитанника успешно прошли курс социальной реабилитации, 971 из них находятся в стойкой ремиссии. 507 человек поддерживают связь с реабилитационным центром.
Случаи бывают разные. Недавно умер наш парень, который три года жил в трезвости. У него родился ребенок. Случилось стечение обстоятельств: позволил себе выпить, потерял контроль, встретил какого-то товарища, выпил «сверху» таблеток, укололся тропикамидом и в торговом центре умер. У меня горечь, сожаление и обида. В таких случаях бывает жалость — и чувство вины. А вдруг я не нашел правильных слов?
Это тяжелая работа. Я в первую очередь говорю об эмоциональном выгорании: ведь работаешь с тяжелыми людьми. Плюс бывают разочарования, когда ты силы вкладываешь, а результата не видно. К тому же это минимально оплачиваемая работа, наши центры — некоммерческие. Сейчас правительство России установило, что лечение наркозависимого обходится государству в 30 тысяч рублей в месяц. Есть масса центров в стране, которые берут от этих самых тридцати и до бесконечности. Мы открывались при Епархии, и зачастую к нам обращались люди, побывавшие у шарлатанов, уже без копейки. Мы же не можем отказать человеку, нуждающемуся в помощи. Правительством Ставрополья выделяются какие-то деньги через гранты или через сертификаты, по 2 миллиона рублей. Мы получили 12 сертификатов — конечно, участвуя в конкурсе.
— Если брать Ставрополье, то основная масса местных наркоманов — это алкоголики и употребляющие синтетические наркотики, — делится опытом Калустьянц. — Москва и Питер — метадон, героин и та же синтетика. Северные и восточные районы страны — тоже героин и синтетика. Конечно, проще работать с классическим героиновым наркоманом, но таких все меньше.
В Священном Писании есть хорошие слова о том, что ничего не вредно, что не обладает мной. Почему люди курят? Ведь все знают, что это ведет к раку и сосудистым заболеваниям. Но болезнь не случается в один момент, и поэтому продолжают употреблять никотин. То же самое и с любой другой зависимостью. Например, с алкоголем. Если ты начал выпивать, то это уже лотерея: станешь ты алкоголиком или нет.
У нас идет подмена понятий, когда говорят о культуре пития. Не существует никакой культуры. Есть человек пьющий или не пьющий. Причем если человек пьет 4−5 раз в год, то почему-то он считается не пьющим. Но он же пьет. А непьющий — это тот, кто вообще не пьет.
У всех алкоголиков одна мечта — стать нормальным человеком. То есть пить как все, в разумных пределах. Но такого не может быть, потому что зависимость-то никуда не девается, и тут либо пить или совсем не пить. Так же и с наркоманами.
В центре все чем-то заняты: кто-то пилит дрова, другие носят воду, кормят свиней. На территории — идеальная чистота, много фигур животных, вырезанных из дерева. Посреди возвели небольшую, но добротную церковь. Проходящие здороваются, смотрят с любопытством. Первым подходит Эмиль. Немолодой татарин, принявший православие, теперь его зовут Вячеславом. Это он здесь работает по дереву. Попал в центр с алкогольной зависимостью. Фамилию не называет — их здесь обычно никто не называет, стыдно. Да и в среде реабилитантов это не принято.
Рассказывает, что сам из детского дома, мать оставила его сразу после родов. Тут же добавляет, мол, она не виновата, так случилось, никакой обиды нет. Усыновила семья татар, но в пять лет приемные родители вернули мальчика обратно в детдом без объяснений. «Может, наигрались», — смеется, опять-таки по-доброму, татарин. Жил по всей стране, потом стал искать родную кровь, и сейчас у него есть адрес мамы, собирается написать письмо, а потом приехать в гости.
— В детдоме плохого ничего не помню, но и хорошего тоже не помню, — грустно улыбается Эмиль-Вячеслав. — Выпивал всю жизнь, да и серьезных отношений ни с кем не было. Я работал на разных людей, некоторые расплачивались алкоголем. А квартиру мне вообще не дали, якобы вовремя в очередь не стал. Бывало, что и бомжевал, и документы у меня воровали. Спал по подвалам, подъездам. Работать я умею, но никто платить особо не хотел. Иногда я прекращал пить, потом вновь начинал. В Ставрополе мне дали адрес Гургена, который дал мне сто рублей на дорогу и объяснил, куда надо ехать. Так я здесь и остался, уже полгода как. Привык, ухаживаю за поросятами. А невесты у меня нет, потому что ничего нет за душой, привести женщину некуда.
— Это моя вторая реабилитация в Спасо-Преображенском центре, но если считать все разы, когда я хотел бросить, то и не сосчитать, — это уже рассказывает Михаил, вроде из приличной семьи, отец его делал «начинку» для ракет, сам он учился в физико-математической гимназии, но уже в 11 лет впервые попробовал анашу, с 14 лет «на игле». — Я сидел и в тюрьме неоднократно за кражи, вымогательство, разбой. Сам я из города Фрязино.
Первая реабилитация была в 19 лет в Испании, хотя по большому счету я там продолжал употреблять на деньги, которые дали мне на лечение родители. Тогда я сидел на смеси героина и кокаина. Докалывался до того, что прокалывал по 300 кубов в сутки. Вы представляете, что такое 300 кубов в день в вену?
И в один момент я разучился ходить назад. В прямом смысле. У меня был слабый ожог головного мозга на фоне интоксикации, кусок памяти исчез. Я лежал в психбольницах, признали вменяемым, но не годным к военной службе. После пауз я кололся с тройной силой — и падал вниз с тройной силой. Мне сейчас 29 лет. Когда-то был КМС по рукопашному бою, учился в футбольной школе при «Локомотиве», в школе олимпийского резерва. А сейчас у меня нет тазобедренного сустава: кололся в пах и попал не туда. Была сухая гангрена левой ноги, и я два с половиной года скакал на одной ноге, а до этого у меня и вообще ноги отказывали на полгода, инсульт был. Но ничто не останавливало.
Слезы мамы — единственное, что меня может остановить. В мои 26 лет папа купил мне место на кладбище, была эрозия печени, и все думали, что я вот-вот умру. Меня родственники хоронили. А соли, спайсы — это в тысячу раз хуже героина. Здесь я увидел последствия употребления, хотя по вене я даже водку прогонял. А сейчас я тут по своей воле. И я увидел, что бывают случаи во много раз хуже, чем у меня…
К ограде загона для скота подходит высокий, красивый мужчина спортивного телосложения. Поправляет очки, представляется Виталием, консультантом по химической зависимости.
— У меня огромный опыт употребления препаратов, вот и рассказываю лекции. Я сам из Ставрополя, что только не употреблял. Проколол пять квартир, а потом уже сюда попал, когда ничего и никого не осталось.
На вопрос, откуда брал деньги, отвечает честно.
— Воровал, конечно, как и все. Квартиры «вскрывал», судимости есть. У цыган украденное менял на опиум. Мама у меня всю жизнь при этом в наркологии проработала, пыталась со мной говорить. Но неважно, что ты знаешь, наркотики сильнее любых доводов. Устраивался на работу время от времени, но больше месяца нигде не держали. Я окончил кулинарное училище, пробовал в пекарне работать, в детском саду, на заводе в столовой. Я приходил в центр семь раз, потом уходил. Но сейчас я обучился, лекции читаю наркозависимым. Если уйду отсюда, то могу вновь попасть в группу риска. Помогаю ребятам разобраться со своими эмоциями. Поругался или обрадовался — сразу за стакан хватаются. И как это происходит? Сначала выпивают для храбрости, а уже потом будет укол. Я каждый день это объясняю.
— Героин сейчас не самое страшное, — продолжает консультант по химической зависимости. — Соли хуже, мгновенное привыкание. Самостоятельно выйти из этого состояния невозможно. Это препарат изначально разрабатывали для похудения, в продажу он так и не попал, но формула осталась, и кустарно продолжают делать этот наркотик где-то в Азии. Ощущения похожи на амфетамин, только жестче, и последствия печальней. Паранойя развивается, за несколько месяцев соль может человека убить. Две тысячи рублей 1 грамм стоит, а хватит этого на несколько дней активного употребления.
Меня сюда привезли — я ходить почти не мог, килограммов 60 весил. На том же героине и двадцать лет можно прожить, а на соли — не больше года.
Наркоману нельзя не только колоться, но и пить. Даже если пива выпьешь, то потом будет водка, контроля никакого, и дальше — лишь бы чем «догнаться». Все может произойти буквально за несколько часов, если есть наркозависимость. Однажды я вернулся из Темнолесской, верил в свои силы, праздник был, а девушка не знала про мою зависимость. Она кагор, помню, пила, ну и я компанию составил. На утро просыпаюсь, ничего не помню, девушка в шоке на меня смотрит. А я чувствую, что у меня не только похмелье — и под таблетками, и укололся. Не знал, что я делал в ту ночь, но знал, что дров наломал. Из-за обид было много срывов. Трезвый сталкиваешься с миром и начинаешь на него обижаться: оказывается, мне никто ничего не должен, работать надо… Да у меня столько срывов было, что я не знаю, почему живым остался. Это только Богу спасибо.
— В 2002 году был пик наркомании, когда героин, опиум можно было купить на каждом углу. А я служил при храме, и почти каждый день приносили хоронить молодых мальчиков, — рассказывает Николай Новопашин, основатель Спасо-Преображенского центра и председатель Ассоциации сети реабилитационных центров Северного Кавказа. — А церковь не отпевает наркоманов, наркомания равносильна самоубийству.
И я помню слезы матерей, которые говорили, что их дети никому не нужны. И было принято решение совместно с владыкой Ставропольским Феофаном начать заниматься реабилитационными центрами.
Надо понимать, что нанотехнологии работают не в Сколково, а на наркотрафик. И химики сегодня не над развитием отечественного производства трудятся, а над производством новых наркотиков. Раньше был опий, героин. А сегодня изменилась сама подача наркотика. Берется лошадиная доза прегабалина и закладывается в оболочку, называется «Лирика». Это антисудорожный препарат при эпилепсии. Сейчас наркодиллер — это не афганский моджахед, который бегает с головкой мака. Сегодня весь цинизм в том, что препарат этот продает человек в белом халате. Если количество проданных препаратов просто посчитать, то какой-нибудь пурген — где-то тысяча упаковок на 3 миллиона людей. А «Лирика» и «Тропикамид» разлетаются сотнями тысяч упаковок. Не может же быть столько же эпилептиков на Ставрополье?
Сейчас без рецепта нельзя продавать эти препараты. Но аптекари хитрят и продают поштучно пластинки. Мы не сможем бороться с терроризмом, пока не решим проблемы с наркотрафиком. Смертники-то подготавливаются под психотропными препаратами. Они могут не знать, что именно они принимают. Понятно, кто откуда и что везет, вся система ясна. Просто не хотят, видимо, с этим связываться. А спасать пора, ждать больше нельзя.