Строго говоря, Алина Акоефф никуда из Северной Осетии не уезжала, чтобы потом вернуться. Наоборот, ради Владикавказа она безоговорочно оставила родную и столь желанную для многих Москву. Почти 15 лет своей жизни Алина посвятила маленькой северокавказской республике, сохранению ее исторической памяти. В 2011-м Алина создала свой самый известный и востребованный Интернет-ресурс – «Потерянная Осетия». В 2013-м она возглавила проект «След войны» – базу данных участников Великой Отечественной войны, братских могил и памятников. В 2014-м издала первый том книги «Фотографы и фотографические ателье Владикавказа».

Мы встретились с Алиной во Владикавказе, где она живет с мужем и двумя детьми в самом обычном доме советской постройки. Поговорили о том, почему она скорее переедет в горы, чем вернется в Москву, почему Владикавказ – не совсем кавказский город и кому нужен проект «Потерянная Осетия». 

— Алина, как долго ты живешь во Владикавказе?

— Постоянно – десять лет, с рождения старшей дочери. А до этого четыре года моталась между Москвой, Петербургом и Владикавказом.

— Ты ведь москвичка по рождению?

— Да, коренная. Мой прадед Иван Алексеевич Алексеев строил метро – ветку от «Парка Культуры» до «Сокольников» и станцию «Белорусская». Другой мой прадед строил Крымский мост. Я москвичка в четвертом поколении.

— Что должно было произойти, чтобы коренная москвичка отказалась от Москвы? Столица – это возможности, перспективы…

— У меня как раз не было никаких иллюзий по поводу московской жизни. Мой переезд совпал с тем периодом, когда в моей профессии сделать что-то было практически невозможно. Я по образованию режиссер, училась во ВГИКе, а в 1990-е найти работу по специальности можно было только на телевидении. Но тут надо понимать, что на ТВ главный человек – корреспондент, а режиссер – так, «кофе заваривает». В кино все наоборот.

Почему вдруг Северная Осетия? На самом деле, это воля случая, серия совпадений. Кавказ мне всегда был интересен, задолго до того, как я сюда попала. Интерес был, впрочем, скорее умозрительный. Я даже не очень представляла, где что находится. Хотя чеченские войны в 1990-е меня сильно задевали за живое.

Когда на третьем курсе ВГИКа нас распределяли на практику, меня спросили – куда поедешь? Я ткнула на карту куда-то в район юга. В Ростов мне не хотелось, а ближайшая студия оказалась во Владикавказе. Поехала туда. С этого и началось мое знакомство с Северной Осетией.

Никакой цели остаться здесь у меня не было. Познакомилась с будущим мужем, потом дочка родилась. Так и осталась...

— Когда ты сейчас приезжаешь в Москву, сердце не ёкает?

— Нет, совершенно. Чтобы что-то ёкало, надо чтобы кто-то ждал, или самой ждать встречи с кем-то. Сейчас, спустя годы, понимаю, что в Питер больше тянет – у меня там очень много близких друзей, таких, которые на всю жизнь.

А Москва не тянет. Да она и изменилась сильно за последние годы. Ничего общего с тем городом, из которого я уезжала, уже нет. По моим ощущениям, это город-монстр, и чем дальше, тем он «монстрее и монстрее».

— И в чем это проявляется?

— Темп жизни, прежде всего. Такое ощущение, что люди постоянно бегут и не думают ни о чем. Нет времени, чтобы остановиться и посмотреть, например, на красивый дом, потому что надо куда-то бежать. По молодости это нормально, и даже сейчас я приезжаю и очень быстро включаюсь в этот ритм – могу приехать на день и провести двадцать встреч. Но потом приходится долго от этого отходить. Мне все труднее постоянно находиться в окружении людей. Если бы в горах был интернет, который мне нужен для работы, я бы вообще в горы перебралась. 

В Москве полностью пропало личное пространство. Люди везде, причем такие, с которыми тебе не хочется быть – даже в своем автомобиле посреди пробки ты все равно в массе людей. Когда приходишь домой, тебе хочется только тишины и покоя. Каждый залезает в свою нору, запечатывается, и ему хорошо. Люди в гости перестали ходить, не знают своих соседей. И это не потому, что люди плохие. Это город ставит человека в такие рамки. 

— Во Владикавказе все иначе?

— Здесь другое понимание общественной жизни. У нас дверь всегда открыта. Любой сосед может зайти и выпить чаю. У нас на пятом этаже живет приятель – каждый вечер по дороге домой он заходил к нам, мы его кормили, поили, и он шел дальше на свой этаж.

Если ты вечером выйдешь во двор, то увидишь, что все соседи сидят во дворе. Мужчины в карты играют, женщины перетирают новости или что-то делают по хозяйству, дети веселятся. Это абсолютно естественно. Я помню, что и в Москве когда-то было точно так же, в моем детстве. Это был город дворов, дворовых сообществ. И как бы народ ни ссорился, была общность. Сейчас этой общности нет и, наверное, никогда больше не будет. А во Владикавказе это все сохранилось.

Не бывает такого, чтобы город рос бесконечно. За каким-то пределом он начинает терять себя, а потом умирать от собственной огромности.  

— Во Владикавказе живут 300 тысяч человек. Далеко еще до упомянутого тобой «предела»?

— Сейчас Владикавказ живой, теплый, по-хорошему провинциальный. Менталитет жителей тоже имеет значение. Когда-то и в Москве были свои слободки, сторонки. Владикавказ пока на этом уровне – со слободками и сторонками. Но еще лет 15 назад пацаны с Молоканки регулярно ходили выяснять отношения с пацанами Владимирки или Осетинки. Это все старые районы, исторически сложившиеся. Сейчас драк уже нет, конечно, да и сами районы меняются. Как и во всем мире, старое постепенно уходит.

— И ты боишься, что Владикавказ скоро потеряет очарование старого города?

— На самом деле, есть более серьезная проблема – убыль населения. Владикавказ не воспринимается как конечная точка. Куда стремятся мальчики и девочки из регионов? В Москву. Это как бы конечный пункт. А Владикавказ воспринимается как транзитный, это его историческая беда. Он не считается самоценным городом. Для многих молодых, кто здесь родился, лишь временное место пребывания. Рождаешься, растешь, идешь в институт – а лучше не идешь, лучше сразу в Москву. Люди озабочены вопросом не «как здесь остаться», а «как отсюда уехать». Это беда Владикавказа. И не только его.

— Какой судьбы ты бы хотела для Владикавказа?

— Я бы не хотела, чтобы он превращался в мегаполис. Он хорош своей камерностью. Традиционный южный город. Будь тут рядом море, мы бы не отличили Владикавказ от Батуми. Город хорош архитектурой, хорош людьми. Он не хорош только отсутствием денег и нежеланием жителей заботиться о нем. Но это не только наша проблема. 

— Ты сказала, что Владикавказ – традиционный южный город. Это и объясняет его особую атмосферу? Южный, кавказский?

— Он не кавказский. Он прекрасен смешением культур. Изначально Владикавказ был основан как русская крепость, но развивался как «Вавилон» с огромным разнообразием народов, и каждый привносил что-то свое. Здесь были русские, грузины естественно, армяне, азербайджанцы, татары, персы, ассирийцы, поляки, немцы, итальянцы, французы, греков множество… К тому же сюда ссылали многих иноверцев – в основном молокан, баптистов, гонимых православной церковью сектантов, в меньшей степени старообрядцев. Это не могло не повлиять на облик города. Каждый поселившийся здесь народ основывал свой кусочек Владикавказа. Потом все это размывалось, сливалось. В итоге превратилось вот в такой необычный город. Его нельзя назвать русским, нельзя назвать чисто кавказским. Во многом это совершенно европейский город. 

— Когда ты по городу гуляешь, видишь, что в нем от Европы, что от Кавказа?

— Вся центральная часть европейская. Кавказ появляется чуть дальше. Вот заборы – это местное. И не потому, что нам хочется от всех отгородиться, а потому, что на нас могут в любой момент напасть. Это в генах. Ставни, строение окон, какие-то сумасшедшие галереи, балконы…

— У тебя есть любимое место в городе?

— Ой, да я много мест люблю. Проспект Мира люблю, Осетинскую церковь, Ильинскую. Кладбища люблю, кстати.

— Твоя любовь ко всему старому и умирающему простирается далеко за пределы Владикавказа. Расскажи о проекте «Потерянная Осетия».

— Начиналось все просто. Если я куда-то приезжаю, мне всегда интересно, что это за место, какие там люди, обычаи. Я много читала, в том числе специальной литературы. Просто из интереса. Однажды наткнулась на удивительную карту мертвых сел, составленную осетинским исследователем Артуром Цуциевым. Мертвые села – это такие места, где много развалин, где сейчас никто не живет, а иногда и вовсе непонятно, было там село или нет. И я начала «копать». Так появилась идея интерактивной карты, на которой можно посмотреть, что здесь было, кто здесь жил. Собственно, поэтому Осетия и «потерянная» – проект начинался как интернет-карта мертвых сел и сел на грани вымирания.

Но, когда мы начали этим заниматься, выяснилось, что во всех селах есть памятники культуры. Пришлось делать отдельный слой на карте специально для них. Потом мы крепко получили по шапке за выбранное название проекта, очень много было претензий – мол, села-то живы, зачем вы их помечаете? Долго пришлось отбрыкиваться.

— Для кого эта карта?

— А вот я не знаю, для кого. Но ей многие пользуются. В первую очередь – туристы и даже местные, которые хотят куда-то поехать. Открывают карту, узнают нужную информацию, едут.

— Бывало, что люди благодаря карте находили свои родовые села и башни?

— Бывало, но редко. Потому что в Осетии и вообще на Кавказе люди, как правило, и так знают, откуда происходит их род. Этим Кавказ отличается от остальной России. Тут человек может всю жизнь прожить в городе, но при этом он точно знает, что его род пошел из такого-то села в таком-то ущелье, и что где-то в горах стоит его родовая башня. Мне это очень близко по мировоззрению.

— И все же такой исторический, культурный и социальный проект – причем и по Северной, и по Южной Осетии – сделала «пришлая» москвичка Алина Акоефф, а не сами осетины…

— На самом деле, идея лежала на поверхности. Если бы не я, это сделал бы кто-то другой.

— Если бы тогда, в девяностые, студентка ВГИКа Алина Веткова отправилась бы на практику в другой город?

— Я часто об этом думаю. Странно осознавать, что у меня бы не было прекрасного мужа-осетина и двоих детей и что меня мотало бы до сих пор по жизни… Есть в этом какое-то провидение, что я попала именно сюда – удивительные совпадения, одно за другим. Я с самого детства не любила свое имя, терпеть не могла. А переехала во Владикавказ и попала в дом, где уже живут четыре Алины, я пятая. Крестили меня в храме иконы Иверской Божьей Матери в Сокольниках. А она, между прочим, покровительница Кавказа. Ну, раз так совпало, как я могу быть недовольна? По-моему, мне крупно повезло.