Два года подряд абсолютно разные люди собираются и едут в Дагестан… чтобы работать на кладбище. Точнее — на кладбищах исчезнувших еврейских сел на юге республики. Зачем они это делают — рассказывает участник экспедиции, филолог-востоковед Алексей Дунцов.
— Первый вопрос: для чего все эти экспедиции?
— Эпиграфическая экспедиция центра «Сэфер» собирает данные, которыми потом могут воспользоваться специалисты, изучающие историю евреев Восточного Кавказа. Горские евреи — это интересная, самобытная, но в то же время плохо изученная группа евреев, которая веками жила на Восточном Кавказе. А изучая и сопоставляя многочисленные варианты декора захоронений, их оформление, их почерки и многое другое, можно дополнить историю еврейских общин Дагестана и пути их миграций.
Мы сохраняем кладбища в виде базы данных, чтобы с ними можно было работать, даже если кладбище перестанет существовать. Ведь известняк, из которого сделаны наши памятники, не вечный.
— Люди, даже живущие в Дагестане, часто называют горских евреев татами.
— Да, это распространенная ошибка, связанная с тем, что горские евреи говорят на иудео-татском диалекте, он же джугури. Трудно сказать, когда именно предки горских евреев осели в Дагестане, но первые косвенные свидетельства о их пребывании здесь относятся к X веку. Переселение с территории Персии продолжалось несколько веков, и по прибытии на новое место евреи переходили на язык местного населения — татский, который относится к иранской группе языков. Дербентские таты позднее перешли на азербайджанский язык, а вот горские евреи благодаря замкнутому образу жизни общины свой старый иранский язык сохранили.
— А лично вы зачем тратите свой летний отпуск таким оригинальным образом?
— Для меня это, во-первых, активный отдых и возможность побывать в тех местах, в которых просто так оказаться я не смог бы. Я городской мальчик, вырос в Каспийске, и ездить в горы мне было просто не к кому. Впервые оказался в «настоящих горах» на втором курсе факультета востоковедения Дагестанского госуниверситета с научной экспедицией под руководством Амри Шихсаидова. Помню, что у меня болела шея от того, что я постоянно задирал голову, пытаясь рассмотреть вершины, пока мы ехали в стареньком экспедиционном «пазике», набитом раскладушками и кастрюлями. Во-вторых, читать старые рукописные книги, закладные надписи в стенах домов и мечетей, надгробные стелы — мне всегда это было интересно.
Поэтому я принял участие уже в двух эпиграфических экспедициях, в которых сочетаются полноценная научная работа и полевая школа. Это возможность набраться опыта в области своих научных интересов и просто интересно провести время в компании с единомышленниками.
— Кстати, а кто эти люди? Все они профессионально занимаются иудейской эпиграфикой?
— Как правило, но есть и любители типа меня. Но я смею надеяться, что приношу своим присутствием определенную пользу экспедиции. Например, коллеги столкнулись с такой проблемой, как необычные имена на памятниках. Некоторые имена мы даже не знали, как читать! До этого ребята работали только на еврейских кладбищах восточной Европы, и там подобных проблем не было. А здесь в результате длительной изоляции складывается особый ономастикон. Необычными были редкие библейские имена, а также имена иранского и тюркского происхождения: Гюльчимен, Гузтаман или Болгуз. Болгуз — азербайджанское имя, означает «медовая девочка». Так звали мою еврейскую прапрабабушку.
— Что именно происходит, пока вы там работаете? Вы восстанавливаете памятники?
— Мы не занимаемся облагораживанием территорий и не ремонтируем старые камни. Вечером накануне выезда распределяемся по группам, каждый может попробовать себя во всех видах деятельности. Маркировщики размечают ряды и нумеруют памятники. Это самая ответственная часть работы, потому что эту нумерацию используют все остальные команды. Следом идут чистильщики: расчищают территорию от сорняков и мусора, щетками снимают с памятников лишайник и, если нужно, переворачивают упавшие стелы, чтобы команды читальщиков и фотографов смогли прочитать и сфотографировать главное — надпись и декор.
Мы снабжаем каждую стелу рабочим инвентарным номером, делаем замеры, фотографируем, читаем эпитафию, описываем декор, а затем заносим полученные данные в специальную таблицу. И, наконец, после завершения всех работ мы снимаем план местности, на котором обозначена каждая стела в соответствии с ее номером.
Изучением иудейской эпиграфики ученые занимаются не первый год. Но можно сказать, что мы прибавили этой работе массовости и технических средств — у нас современные камеры, отражающие экраны для управления освещением и есть дрон для создания панорамных съемок.
— Как вы определяете места, ведь кладбища заброшенные?
— Научный консультант нашей экспедиции — завотделом Государственного музея истории религии Наталья Кашовская, известный специалист по иудейской эпиграфике в России. В начале 90-х она начала изучать еврейские кладбища в Дагестане, так что мы во многом просто идем по ее следам.
Благодаря ее исследованиям мы точно знаем местоположение кладбищ. Правда, иногда по ходу работы обнаруживаются и неизвестные. Мы совершенно случайно узнали о кладбище селения Аглоби: когда работали в селении Рубас, нам рассказали о нем местные жители.
— Кладбищам, которые вы исследуете, как правило, больше двухсот лет, села поменяли название и, можно сказать, национальность. В каком состоянии их обнаруживаете?
— В разном. Помню, как мы собрали несколько мешков мусора и костей животных на кладбище Ханджал-калы на правом берегу реки Гюльгерычай. Рядом с кладбищем находится стихийная свалка, и ветер приносит с нее разнообразный мусор, а кости животных натащили бродячие собаки.
Полная противоположность ему — кладбище старого Джераха. Жители соседнего села Хюряк заботятся о еврейском кладбище: оградили его валежником, регулярно выкашивают там траву, следят за порядком. Работать на этом кладбище было одно удовольствие, для чистильщиков работы там почти не было.
Но то, что ученые проявляют интерес к этим кладбищам и истории края, очень повышает значимость мест захоронений у местных.
— За два года ваши экспедиции описали девять заброшенных кладбищ Дагестана. Какой памятник был самым старым?
— Кладбище селения Абасава, которое располагалось над Дербентом на горе Джалган, — самое старое из всех, что мы видели: там можно найти захоронения XVII века. Самый старый памятник на этом кладбище — стела Аарона, сына Йосефа и Динор, который умер в 1686 или 1687 году (еврейский календарь солнечно-лунный, поэтому сказать точнее невозможно). Кстати, это редкий случай, когда помимо имени отца на памятнике указано также имя матери. Может быть, Динор была не единственной женой Йосефа?
В Абасаве есть еще одна старая стела с именем Нисана, сына Давида, но надпись на ней сильно выветрилась, и дата — 1671 год — читается неуверенно.
Кстати, Абасава была разорена в 1800 году правителем Кази-Кумуха Сурхай-ханом. Выжившие евреи переселились в Дербент под защиту Шихали-хана и стали ядром современной еврейской общины города.
— Как выглядит типичный памятник на еврейском кладбище?
— Памятники могут заметно отличаться друг от друга. С одной стороны, строгие стелы из Абасавы, на которых отсутствует какой бы то ни было декор, с другой — стелы поздних кладбищ в Араге, Мамраче, Рубасе, Аглоби, украшенные фигурными нишами, растительными и геометрическими декоративными элементами, еврейской религиозной символикой. Тут и семисвечники, и шестиконечные звезды, и ниши, стилизованные под скрижали Завета.
Встречаются также элементы, характерные для стел на соседних мусульманских кладбищах, например, антропоморфные ниши.
Все это разнообразие объединяет наличие эпитафии, которая, как правило, имеет определенную структуру. Она начинается с формулы «Здесь похоронен» или «Здесь сокрыт», затем имя усопшего и перечисление его добродетелей. Указывается также имя его отца и точная дата смерти — день недели, день месяца и год от сотворения мира. В некоторых случаях указывается даже время смерти («канун субботы», «канун первого дня месяца»). Завершается эпитафия традиционной формулой «Да будет его душа завязана в узле жизни».
Иногда в надписи можно встретить косвенные указания на некоторые события, которые случились с общиной. Так, в Араге мы обнаружили несколько могил жителей, которые «были убиты жестокими иноверцами» в ночь поста Йом Киппур в 1907 году. Возможно, перед нами отголоски погрома, и было бы интересно найти архивные источники, проливающие свет на то, что произошло в ту ночь. Вообще, на кладбище в Араге много людей, умерших насильственной смертью. Евреям там жилось неспокойно.
Интересно, что на кладбище Джераха в начале XIX века появляется много камней с очень разнообразными почерками и видами эпитафий. Наталья Кашовская предположила, что в это время происходило активное переселение в Джерах евреев из разных мест. На камнях встречаются цитаты из Ветхого Завета. Например, из книги пророка Даниила: «Из тех, кто спит во прахе земном, многие пробудятся» (Дан.12:2), а иногда цитаты записываются в сокращении, в виде аббревиатуры из первых букв всех слов фразы.
— Когда мы говорим о «чтении» памятников — мы говорим о каком языке? Иврит? Джугури?
— Язык эпитафий почти исключительно иврит, это культовый язык иудейской религии. Тем не менее в этом году на двух памятниках в Аглоби мы встретили формулу «который покинул этот мир» на арамейском языке! Это была приятная неожиданность.
Приблизительно с середины XX века имя умершего, даты рождения и смерти на стеле записываются также кириллицей. И совсем необычный памятник мы встретили в прошлом году в Араге. На одной стороне стелы была привычная эпитафия на иврите, а на другой — текст кириллицей на лезгинском языке: и кас кьена («этот человек умер»), затем имя человека — Шамаилов Насим — и дата смерти — 1946 йис (1946 год). Очевидно, евреи Арага знали лезгинский язык и пользовались им для общения со своими соседями. Поэтому на одной стороне стелы надпись на иврите в соблюдение традиции, а на другой — надпись на понятном всем языке.
— Вы по профессии арабист-семитолог. Но при этом понимаете эпитафии на иудейских памятниках?
— Да, арабский язык — моя специальность, я его преподаю. Но иврит я начал учить гораздо раньше. Когда мне было 11 лет, я посещал курсы современного иврита при еврейском общинном центре в Каспийске. Когда поступил на факультет востоковедения, дома вечерами учил библейский иврит. Ни учебников, ни словарей у меня не было — только Библия на иврите и русский Синодальный перевод.
— А свою магистерскую работу вы писали по арамейскому языку? Я из ваших постов в Фейсбуке узнала, что на языке Иисуса кто-то еще разговаривает в XXI веке.
— Арамейский — не один язык, а семейство близкородственных друг другу идиомов, древних и современных. Иисус говорил на галилейском арамейском языке, который относится к западной ветви. Современный западно-арамейский язык, изучением которого я занимаюсь, — последний представитель этой ветви, но это не «язык Иисуса». На нем говорят жители трех сирийских деревень — Маалулы, Бахи и Джуббадина. В следующем году мы с моим научным руководителем Сергеем Лёзовым собираемся поехать в Сирию, чтобы продолжить изучение глагольной системы этого удивительного языка и записать новые тексты.
— Ваш интерес к ближневосточному региону как-то связан с вашими еврейскими дагестанскими корнями?
— Мой интерес к древнему Ближнему Востоку возник у меня в раннем детстве. В 90-е годы, в эпоху относительной религиозной свободы, протестантские проповедники разносили по домам Библию. Так у меня появилась Библия для детей в картинках, такое доступное мне тогда «фэнтези». Мне нравилось читать про всех этих древних царей и пророков, героев и патриархов, про войны, осады городов и чудеса. О своих еврейских корнях я узнал много позже (в моей семье об этом явным образом не говорили), и существенного влияния на мои интересы это не оказало. Будь у меня какие-нибудь другие корни, я все равно тяготел бы к ближневосточной истории и филологии.
— Но семейная история вас тоже заинтересовала?
— Мои еврейские предки, насколько это можно проследить, происходят из Темир-хан-Шуры (современного Буйнакска). Согласно семейному преданию, мой прапрапрадед Садык Берзилеев был купцом первой гильдии и занимался снабжением русского гарнизона, который был расквартирован в городе. Темир-хан-Шура в то время была административным центром Дагестанской области.
Его сын, мой прапрадед Утей, был трижды женат, и моя прапрабабушка Болгуз — лишь третья по счету его жена. Предыдущие две умерли: в первую ударила молния, когда она доила корову, вторая убилась, упав с телеги по дороге домой из села Казанище.
Такие удивительные подробности, пусть и трагические, ни в каких архивах не найти, я узнал об этом от своей дальней кузины этим летом и хотел бы и дальше собирать семейные истории у родственников, живущих в России и за ее пределами.
Кстати, Берзилеевы — очень редкая фамилия. Она происходит от имени Берзилей, которое несколько раз упоминается в Библии. Я встречал эту фамилию на памятниках в Буйнакске и Махачкале и полагаю, что эти люди — мои дальние родственники.
— Как мы знаем из кино, если люди тревожат могилы — на них насылают всякие «проклятия фараонов». Встретились вам какие-нибудь темные силы в пути?
— Ну, если к ним можно отнести перегрев на солнце и проблемы с пищеварением — то да. Но вообще, «фараоны» к нам благосклонны, потому что мы относимся к могилам почтительно и деликатно.