В мире есть не так много мест, где строительный гений давно ушедших поколений способен поразить воображение нашего современника. В Иордании это Петра, в Египте — пирамиды Гизы, а на Кавказе — Джейрахский район Ингушетии. Когда впервые попадаешь туда, трудно поверить собственным глазам. Повсюду, куда ни кинешь взгляд, к небу тянутся тонкие, изящные башни неземной красоты. Некоторые — поодиночке, другие — целыми городами. В «солнечных склепах» таятся загадочные мумии и страшные скелеты, а циклопические сооружения из огромных камней наводят на мысли о сказочных великанах. А еще здесь удивительная природа и щедрые, веселые, гостеприимные жители.
Боевые башни сохранились во многих кавказских республиках. Они есть в отдаленных районах Дагестана, их собирают чуть ли не заново в Чечне, ими по праву гордятся в Северной Осетии и грузинской Сванетии. Но только в Джейрахском районе Ингушетии есть Таргимская котловина, в которой со всех сторон громоздятся настоящие башенные города, а отдельные «небоскребы» достигают высоты современного десятиэтажного дома. И эти каменные селения до сих пор продолжают жить. По выходным сюда приезжают равнинные ингуши — устроить пикник возле родовой башни своего семейства и привести в порядок древние камни. Летом борцы со всего мира съезжаются в котловину на турнир «Битва в горах». Пастухи ведут стада тропами, проложенными их далекими предками. Почти каждый горец зовет путешественников в гости на чай. Но не верьте им. На самом деле, вместо чая вас ждет полноценный обед с целой горой местных блюд и долгими неспешными разговорами о жизни. Пара таких «чашек чая» — и полное пузо уже основательно мешает горным восхождениям. Но отступить, когда впереди высятся гордые уступчатые крыши, невозможно.
Наконец, все препятствия позади. Перед нами — башенный комплекс, настоящий средневековый замок, со всеми привычными атрибутами: высокими каменными стенами, узкими лестницами и даже аналогом подъемного моста.
На первом этаже широкой жилой башни («гала») держали скот. На втором — устраивали очаг. Язычники верили, что возле огня обитают души умерших, и нередко угощали незримых предков, бросая им пищу. Это место считалось священным. Когда девушка выходила замуж, она брала в руки сперва надочажную цепь родного дома, как бы прощаясь с ним, а затем — цепь в доме жениха, хозяйкой которого она отныне становилась. Третий этаж был жилым. Иногда встречаются и четырехэтажные башни, в них на верхнем этаже либо обитала вторая семья, либо располагалась гостиная.
В случае опасности, а их во времена Средневековья хватало, все укрывались в боевой башне («воув»). Иногда для этого было достаточно пройти по тонким мосткам между строениями, перекинутым на большой высоте. Единственный вход в боевую башню делали на втором или даже на третьем этаже. Когда приближался неприятель, заменяющее лестницу полено с глубокими зарубками втягивалось наверх. На первом этаже хранились запасы провизии и воды, здесь же держали пленных. Этажом выше, как и в жилой башне, был очаг — оборонявшимся нужно хорошенько подкрепиться перед боем. Выше территория воинов, стрелявших по врагу под прикрытием похожих на балкончики навесных бойниц-машикулей. Сейчас по этим каменным щитам легко определить, какая из башен отреставрирована, а какая еще нет. На старых башнях машикули щербатые, полуразрушенные. Если врагу удавалось ворваться внутрь, рубеж обороны переносился все выше, и за каждый этаж, на который надо было пролезть сквозь узкое отверстие, нападающие расплачивались многими жизнями.
По узкой приставной лестнице я осторожно поднимаюсь в боевую башню. Сейчас ее реконструируют, а потому в кои-то веки можно беспрепятственно добраться до самого верха. Но сделать это непросто. Древние перекрытия давно сгнили, а новые еще не построены. Карабкаюсь над опасным провалом. С каждым шагом становится все страшней. В вышине уже брезжит свет, но последняя лестница — самая узкая и шаткая. Вдобавок, она стоит на единственной, основательно прогнувшейся доске, положенной на два каменных выступа. Но вот и заветный «балкончик». Цепляясь руками за каменное окно, со смешанным чувством страха и восторга выглядываю наружу. Строители снизу машут мне рукой. Для них такое восхождение — дело привычное, они и представить не могут, как дрожат поджилки у случайного гостя.
— Слезай! — кричат они мне. — Пора пить чай!
Чай. Уже четвертый за день. И как только подо мной лестница не проломилась! Кряхтя, я слезаю вниз, а на столе тем временем деловитая женщина расставляет бесчисленные блюда с солеными помидорами, сметаной, вареньем и чепалгашами.
Когда в конце XVIII века в Горную Ингушетию прибыли первые европейские исследователи, увиденное так их поразило, что они были готовы приписать башни величайшим цивилизациям — грекам или персам, но только не ингушам: настолько бедно жили горцы в те времена. Тем не менее этот народ сотни лет поставлял соседям лучших башенных строителей. Об этом говорится в преданиях грузин, чеченцев и осетин, причем некоторые легенды сохранили даже имена строителей. За работу брали от 50 до 80 коров. Но корысть, конечно, была в этом деле не главным фактором. Мастерами восхищались, об их творениях слагали эпические песни. Наряду с народными лекарями такие люди считались священными. На них даже не распространялась кровная месть, и всякое покушение на жизнь и здоровье строителя башен каралось смертью.
Возведение башни начиналось со сбора материалов. Недаром, приходя в гости, ингуши дарили друг другу камни. В углубление на месте предполагаемой стройки наливали молоко. Если до утра оно не просачивалось в почву, основание считалось надежным. Башню возводили без фундамента, прямо на скале. Хотя сейчас бытуют истории про особый цемент, замешанный на яйцах, в действительности скрепляли камни простым составом из глины, извести и песка. Осуществить грандиозную стройку мастер должен был не более чем за год. Окончание знаменовалось установкой на вершине башни конического замкового камня. За один этот камень строитель по традиции получал хорошую лошадь или быка.
Надежной датировки ингушских башен до сих пор не существует. Для некоторых разброс в предположениях о времени строительства достигает 400 лет. Одно из самых верных свидетельств «молодости» башни — узкие отверстия для ружей, которые едва ли могли появиться раньше XV — XVI веков. В работе ученым приходится опираться даже на рассказы старейшин: люди до сих пор помнят, что родовую башню возвел их выдающийся предок 10 поколений назад. Стало быть, с тех пор прошло около трехсот лет.
Такими во всех смыслах дедовскими методами удалось прояснить немногое. Жилые башни, скорее всего, возникли в конце X — начале XI века. Постепенно они эволюционировали в полубоевые, а затем и в боевые. Те, в свою очередь, сначала были с плоским навершием и уже потом, к XVI веку, превратились в «открыточные» башни со ступенчатыми пирамидальными крышами. Перестали их строить во второй половине XVIII века, с появлением артиллерии. Но даже такие оценки остаются приблизительными. Только в последнее время, наконец, в Ингушетии начали проводить радиоуглеродный и дендрохронологический анализ. Результаты их ожидаются уже весной 2016 года. Всего же совместный исследовательский проект Института географии и ингушского Археологического центра имени
Может быть, когда-нибудь руки исследователей дойдут и до гораздо более древних сооружений на территории Ингушетии, и мы узнаем, кто и когда создал так называемые циклопические постройки. Еще в семидесятые годы прошлого века руины этих сооружений, сложенных безо всякого раствора из огромных каменных блоков, достигали пятиметровой высоты. Скорее всего, они возникли в эпоху бронзы. Сейчас остатки некогда могучих заградительных стен можно встретить возле крупнейших древних селений Таргимской котловины.
Смешное и милое название Вовнушки в действительности имеет грозный смысл — «Место боевых башен». Ударение в нем ставится на первый слог. Таких селений, чьи имена из-за топонимического суффикса «шк» обманчиво кажутся русскими, у вайнахов довольно много — взять хотя бы печально известные Самашки и Галашки.
У могущественного тейпа Оздоевых было около двадцати башенных поселений, но Вовнушки из них самые знаменитые — благодаря невероятно живописному виду. Огромные четырехъярусные твердыни, с узкими бойницами и плоской крышей, стоят на крутых скалах по обеим сторонам ущелья. Они кажутся величественными часовыми, и это сходство не случайно: крепость охраняла и контролировала важную дорогу. Слитые вместе боевая и полубоевая башни дополняют и подпирают друг друга. По-кавказски драматичные легенды рассказывают о подземных ходах и веревочной лестнице, протянутой на страшной высоте через ущелье. Когда враги подожгли одну из башен, храбрая женщина несколько раз пробежала над пропастью, спасая от гибели своих детей.
Если вы доберетесь до Вовнушек, проследуйте немного дальше, мимо склепа, где у самого окошка гостей встречает оскаленный череп. Там будет крутая тропинка, ведущая наверх. В самых опасных местах на ней сделаны веревочные перила. Поднимитесь на холм, пройдите немного в обратном направлении — и вы увидите Вовнушки с высоты птичьего полета. Не самое простое развлечение, но зрелище того стоит.
Легенда рассказывает о жившем в XII веке благородном Альберде и трех его сыновьях — Эги, Таргиме и Хамхи. По завещанию отца, старший сын Эги поселился в Эгикале (по-ингушски кхал — это «селение»), а младшие братья построили по соседству города, носящие их имена. В Средние века здесь, в Таргимской котловине, был процветающий торговый и ремесленный центр на перекрестке дорог из Дарьяльского ущелья в Чечню и с равнины в Грузию.
В Эгикале, крупнейшем из селений, ингуши жили вплоть до депортации. Сейчас по его извилистым улочкам бродят только овцы да туристы, глазеющие на сотню с лишним сохранившихся зданий. Под бойницей единственной уцелевшей боевой башни высотой 27 метров — огромное изображение человека с разведенными руками и ногами.
Таргим известен своими башнями и христианским храмом Алби-Ерды, по возрасту немногим уступающим знаменитому Тхаба-Ерды. С недавних пор над городом взяла шефство одноименная погранзастава. Пограничники построили подвесной мост через реку Асса и регулярно устраивают субботники, очищая древний город от современного мусора. Увы, убирать за собой после пикника научились пока не все гости.
Основатель последнего аула, Хамхи, согласно легенде, был отличным кузнецом и переводчиком с грузинского, работавшим у самого царя Ираклия. Из его города, ныне опустевшего, происходит целый десяток нынешних ингушских тейпов.
Башенный город Эрзи (Орел) стоит совсем недалеко от Военно-Грузинской дороги, поэтому туристов здесь больше всего. Но чтобы увидеть главное сокровище этих мест, надо отправиться в питерский Эрмитаж, в Зал искусства и культуры Ближнего Востока. Там находится знаменитый бронзовый орел Сулеймана, изготовленный в Арабском Халифате, — самый древний точно датированный бронзовый ближневосточный предмет после возникновения ислама. До сих пор на изящной фигурке различимы имя мастера Сулеймана, год создания — 189-й по хиджре (796−797 гг. н. э.) и надпись «Во имя Аллаха Всемилостивого, Всемилосердного». Как орел попал в ингушское святилище XVI века, доподлинно неизвестно. Ученые считают, что это был священный герб жителей Эрзи, в тейпе Мамиловых он передавался от отца к сыну как символ власти.
Тхаба-Ерды — один из главных претендентов на звание самого древнего христианского храма России. Внешне неприметный, расположенный на зеленом холме возле дороги на Вовнушки, с XVIII века и по сей день он вызывает ожесточенные споры среди ученых. Официально его датируют
Конец развитию Тхаба-Ерды положила эпоха монгольского владычества, когда связи с Грузией ослабели, и христианство ушло из Ингушетии. Ремонтировать храм продолжали и позже, но не шибко подкованные в христианских канонах мастера ставили блоки как придется, что нередко приводило к путанице. Так, знаменитая композиция в арке западного фасада собрана из «кубиков», относящихся не только к разным изображениям, но и к разным эпохам.
В центре арки сидит низенький человечек с крестом за головой, и в нем очень непросто опознать Иисуса. Фигура слева отсутствует, а справа от Христа возвышается бравый бородач в роскошных одеждах, положивший ладонь на рукоять меча. Это — ктитор, спонсор строительства храма. Как тут не вспомнить полотна эпохи Возрождения, на которых рядом с распятым Спасителем выстраивалась целая шеренга заказчиков картины, щеголявших изысканными камзолами!
Вторую фигуру обнаружили в одном из горных селений. Сознательный крестьянин спросил археологов, не нужна ли им странная плита, он приспособил ее как подпорку в своем курятнике. Из-под недовольных несушек извлекли изображение епископа Георгия в епитрахили и с кистями винограда на плечах. Сейчас оно хранится в Ингушском государственном музее краеведения.
Даже отказавшись от христианства, ингуши продолжали испытывать к храму неизменное уважение. Именем Тхаба-Ерды клялись, его камни обрызгивали кровью жертвенных животных, чьи головы прибивали прямо к стенам церкви. После жертвоприношения горцы пировали на священном холме, пили пиво и состязались в джигитовке. По преданиям, в эпоху позднего Средневековья здесь заседал Совет старейшин — своеобразный парламент, решавший все важные вопросы жизни ингушского народа. В конце XIX века путешественники писали, что, завидев издали этот храм, ингуши падали ниц. Любой человек мог оставить в Тхаба-Ерды ценные вещи в уверенности, что их тут никто не тронет. В пору засухи мужчины собирались в храме, снимали папахи и молили бога о ниспослании дождя. Как и для многих других святынь доисламского времени, народ придумал о Тхаба-Ерды «исламизирующую» легенду. Говорили, что он возведен «христианскими шейхами» на месте, где сам Пророк зарыл священный Коран величиной с мельничное колесо, спущенный с неба на золотых цепях.
Новая красная крыша храма смотрится вопиющим анахронизмом. Местные жители наперебой рассказывают легенду о том, что в лихие 90-е ее предшественницу расстреляли пьяные вертолетчики. В действительности же храм стоял без кровли до 1960-х годов, когда реставраторы разобрали и заново возвели его стены, а затем построили над ними временную крышу. Та продержалась несколько десятков лет, но, в конце концов, не выдержала местных ураганов.
— Работать в этом храме очень тяжело, — вспоминает археолог Умалат Гадиев. — Даже летом приходилось надевать зимние вещи. Хотя и ходили разговоры о том, что в здание стреляли, думаю, это неправда. Виноваты сильнейшие ветры — в этом месте пересекаются ущелья, ведущие с севера на юг и с запада на восток. Там зачастую даже стоять было невозможно.
Если вам откроют одну из вечно запертых дверей и впустят внутрь, вы увидите пылинки в косых солнечных лучах, грубые деревянные стропила и каменную купель, которую зачем-то поставили на место алтаря. Но даже если удача вам не улыбнулась, унывать не стоит. У вас будет больше времени, чтобы рассмотреть как следует древние изображения зверей и воинов, помещенных древними реконструкторами в совершенно случайных местах, и вволю побродить по руинам пристроек — когда-то Тхаба-Ерды имел форму креста и в нем было целых четыре внутренних зала.
Название храма — до сих пор большая загадка. Грузинский археолог Гиви Гамбашидзе считает, что изначально оно звучало как «Фома-Ерды» — Храм святого Фомы — и лишь со временем преобразовалось в нынешнее. Вторая версия, высказанная еще в 1865 году, заключается в том, что название храма — искаженное ингушское «Храм двух тысяч святых». Правда, почему их две тысячи и кем они были, остается только гадать. Наконец, ингушский ученый Ибрагим Дахкильгов расшифровал это слово как «Храм глаза бога», но и в такой версии хватает допущений. Так что, похоже, тайну древние создатели храма унесли с собой.
Семейные заботы вайнахов не прекращались и после смерти. Считалось, что даже в загробном мире человек будет жить и трудиться в окружении родственников. Чтобы покойники не скучали, друзья передавали им послания с умирающими людьми и клали в гробницу музыкальные инструменты или оружие. Порой в захоронениях ученые находят и верный знак трагедии — котлы и надочажные цепи. Если эти священные для каждого дома предметы попадали в могилу, значит, угасла вся семья. В представлениях ингушей разница между обычной и загробной жизнью была лишь в том, что солнце светило мертвецам ночью, когда уходило из нашего мира. Поэтому горцы прилагали немало усилий, что обеспечить себе и своим близким комфортное пребывание на том свете. Недаром ингушская поговорка гласит, что горец при жизни должен иметь башню, а после смерти — склеп.
Первые усыпальницы в Ингушетии датируются II тысячелетием до нашей эры, а пользовались ими вплоть до середины XIX века. За это время появилось великое множество самых разных гробниц — от мрачных землянок до пятиэтажных башен. Надземные могильники назывались «малхар кашамаш» («солнечный склеп»), а более ранние подземные — «Iимар» («царство мертвых»). Строительство обычного склепа обходилось примерно в 15 коров и считалось необходимым делом для каждого рода.
Любой ингуш непременно должен был упокоиться в фамильном склепе. Если он умирал вдали от родины, его тело все равно везли домой. В противном случае, ему на том свете пришлось бы жить без кровли. В некоторых усыпальницах-«коммуналках» хоронили представителей разных фамилий, но каждой отводились определенные сектора или этажи.
Порой в это царство мертвых попадали и живые. Во время эпидемий больные сами уходили из жилых башен в склеп. Через окошко им передавали еду, и так продолжалось до выздоровления или смерти.
Даже сейчас, если заглянуть в окошки склепов, можно увидеть лежащие на полках скелеты. До недавнего времени в одном из могильников приковывала взгляды мумия матери, склонившаяся над колыбелью с мертвым ребенком. Видимо, женщина баюкала свое дитя до самой смерти. В 1970-е годы один из туристов решил сфотографировать ее при дневном свете. Он вытащил тело из склепа, но оно рассыпалось в его руках.
Под утро небо над Дарьяльским ущельем, еще вчера затянутое тучами, очистилось. Так и должно было случиться — всем известно, что в праздничное воскресенье боги не допускают дождя. Из тьмы медленно выступали горы под предводительством двуглавого Казбека. Там, в вышине, живет грозная Матерь вьюг — Дардза-нянильк. Она ест неистощимый хлеб, грызет баранью ляжку, на которой вечно нарастает мясо, и убивает каждого, кто дерзнет подняться к ее дому. Чуть пониже в неведомой пещере вечно мучается прикованный к скале юноша, чье сердце клюет орел. Греки называли его Прометеем. Напротив Казбека, совсем близко, высится над Владикавказом Столовая гора.
Как только первые, младенчески нежные лучи июльского солнца окрасили вершины в розовый цвет, из пещер на ее склоне выступила многочисленная процессия. Жители всех окрестных селений медленно брели наверх, ведя с собой ослов, нагруженных корзинами с едой и драгоценностями, овец и быков-трехлеток с белыми лентами на рогах. Субботним утром они заготовили лепешки, кашу, пиво и араку, а затем начали долгое восхождение от часовни Байн-Сели. Всю ночь пилигримы провели на горе, танцуя и веселясь, так что теперь многие украдкой зевали.
Шествие возглавлял рослый жрец в белоснежном бешмете, который гордо нес на плече священный шест с белым флагом и колокольчиками. Он старался идти осторожнее: стоит оступиться — и придется пожертвовать обществу трех баранов, а каждый потерянный колокольчик обойдется в целого быка. Спутники бросали на него любопытные взгляды — они знали, что этой ночью жрецу мог привидеться вещий сон, но расскажет он о нем лишь после церемонии. Из-за стариков нередко приходилось останавливаться, и юноши заполняли паузы веселой лезгинкой. Гордо вышагивали девушки — все знали, что, если сегодня ненароком обидеть женщину, бог Мят-Сели живо сбросит грубияна в пропасть. Но вот процессия остановилась возле первого из трех храмов — белого святилища с уступчатой двускатной крышей и двумя входами, с запада и с востока. Только что поднявшееся солнце сквозь дверь заливало внутренние покои ярким светом. Священнослужитель оставил снаружи посох и медленно готовился к церемонии. Нависла томительная пауза. Даже самые отъявленные сорванцы стояли робко, с серьезными лицами.
Но вот жрец вышел из храма. Почти не глядя, он протянул руку — и в нее тут же вложили полную чашу пива. Священнослужитель снял свою белую шапку — и все мужчины обнажили головы. Он повернулся на восток — и все повернулись на восток, направляя туда же морды жертвенных животных. Громко зазвучала молитва. Когда жрец делал паузы, юноши хором выкрикивали: «Я-отча-ой!», а женщины протяжно напевали: «Гай гелай, гелай, гелай, гелай, гош-гелай!» Когда молитва закончилась, человек в белоснежных одеждах выпил чашу, сделал знак, и жертвоприношение началось…
Примерно так начиналась церемония на Столовой горе пару сотен лет назад. Хотя в XIX веке ингуши приняли ислам, остатки древних верований сохранялись очень долго. Еще в 1925 году во время сильной засухи жители Джейрахского района устраивали жертвоприношения в святилище Мят-Сели. Правда, жрецы смотрели уже не на восток, а в направлении Мекки. Даже сейчас изредка можно увидеть, как свадебная процессия останавливается у ручья и невеста разбивает куриное яйцо о камни в воде. Девушка, должно быть, и сама не знает, что отдает тем самым дань давно забытой Хин-нане — Водной Матери.
Языческий храм на горе и сейчас не пустует. Только теперь к нему поднимаются не богомольцы, а туристы. Восхождение занимает около двух часов. Когда я подошел к древнему святилищу, внутри стояла вместительная палатка. В ней ночевали двое веселых ингушей. Обитатели храма поделились со мной своим скромным завтраком, и мы вместе направились на вершину Столовой горы. Подъем мимо любопытных лошадей и меланхоличных лохматых яков занял больше часа и оказался не так уж прост, зато наградой нам был целый город Владикавказ. Он лежал внизу, словно открытая книга, на небе не было ни облачка, а снизу все шли нескончаемой чередой новые пилигримы.
Автор выражает глубокую благодарность Умалату Гадиеву за помощь, увлеченность историей своего народа и невероятную эрудицию.
Фото: Тимур Агиров