Последние 22 года Рамзан Султыгов живет вдали от родной Ингушетии — в испанском городе Манреса (провинция Барселона), где занимается реставрацией старых зданий. Но связи с родиной не утратил — научил детей ингушскому языку, приезжает каждое лето, помогает местному этнографическому обществу «Дзурдзуки». И знает, что у каждого камня есть свое место.
— Уехал я в середине 90-х. Мне было неполных 20 лет, и я был старший в семье. Рядом шла война, в Ингушетии не было никакой перспективы, а в центральной России кавказцу в те годы устроиться на работу и найти жилье было сложнее, чем в чужой стране. Сначала я стремился в Германию, был наслышан о трудолюбии и дисциплине немцев. Но мне там не понравилось: чтобы остаться, надо было просить политическое убежище, жить какое-то время в лагере — меня эти условия не устраивали. Услышал, что в Испании можно устроиться на работу без этих неприятных процедур, и перебрался туда.
Работал подсобником в одной строительной бригаде. Февраль, холодно, средств никаких. Первые недели жил то в заброшенных домах, то на пляже. А на первую зарплату снял комнату.
Постепенно осваивал строительное дело. Мастера не любят рассказывать о своих секретах, но я их угадывал. Мне было интересно, быстро все схватывал, и вскоре нашу работу было не отличить.
— Испанцы на 80% очень похожи на нас, ингушей, — внешностью, темпераментом, чувством юмора, гастрономическими пристрастиями, любовью к камню, к своим традициям. Еще они с нами схожи в методах воспитания детей, в отличие от других европейцев. Оставшиеся 20% - это новые европейские веяния, которые стали внедряться в Испании после вхождения в Евросоюз. Если коротко, слишком большая свобода во всем. Я не считаю это правильным.
С испанцами очень легко договариваться, они легко соглашаются, идут навстречу, если это не противоречит закону и если не касается их денег и женщин. Они очень отзывчивые. Как-то я спросил одну семью на прогулке, как проехать к нужному мне дому. Мужчина передал жене коляску с ребенком, посоветовал нам оставить автомобиль на парковке, потому что дальше парковочных мест не будет, и прошел с нами довольно приличное расстояние, чтобы мы не заблудились. Среди них такое поведение — норма. Пока они тебе не объяснят и не убедятся, что ты все понял, не успокоятся.
Испанцы любят уют, комфорт. Не любят высоких заборов, предпочитают низкие живые изгороди. Не любят громоздких больших домов, они считают затратным по времени и по финансам содержать их в чистоте. Лучше сэкономят и потратят эти деньги на путешествия.
— В 2002 году, спустя семь лет, я вернулся в Ингушетию, женился и увез жену в Испанию. К тому времени я уже обзавелся недвижимостью, своим бизнесом, начал получать хороший стабильный доход. Мои дети родились в Испании, но первый язык, который они выучили, — родной язык. Для меня это очень важно. У нас дома все соблюдают строгое правило: в стенах дома запрещается говорить на каком-либо другом языке.
Неподалеку от нас жил пожилой испанец Хосе Антонио Маршшал. Дети бросили его одного, и мы как могли поддерживали старика. Ходили поздравлять с днем рождения, помогали по хозяйству: в огороде, дома. Он был потомственным мастером, работавшим с камнем. И однажды предложил научить меня своему ремеслу. К тому времени мне уже порядком наскучило заниматься современными строительными и отделочными работами, я распустил свою команду и с удовольствием окунулся в атмосферу средневековья. Изучал строение старинных домов и замков. Старик взял меня в подмастерье на год, но через три недели заявил, что я уже могу работать с ним на равных.
У каждого мастера есть секреты, и Антонио раскрыл мне свои. Он не хотел, чтобы его искусство «умерло в его руках», как он говорил, но и передавать кому попало не хотел. Он мастер сухой кладки. На всю Каталонию таких всего с дюжину. Мы восстанавливали бывшие домовладения баронов, маркизов, которые сегодня принадлежат аббатствам католической церкви — у нее много владений на всей территории Испании. К сожалению, три года назад Антонио умер.
— Я люблю камень, очень бережно к нему отношусь. С ним ничто не сравнить. Камень — это не просто строительный материал, это красота, твердость. Когда я работаю с камнем, я чувствую себя продолжением своих предков, чувствую себя настоящим мужчиной. Я знаю женщин — врачей, пожарников, солдат, летчиков, президентов, но я не знаю женщин, которые работали бы с 60−70-килограммовым камнем. Чисто мужская профессия, и этим она мне особенно нравится. У каждого камня есть свое место, понять и найти его — это и есть мое дело.
— В Испании около трех тысяч покинутых сел XVI−XVIII веков. Они опустели, потому что в них нет инфраструктуры, рабочих мест. Я много ездил по этим селам, изучал архитектуру, бродил по улочкам. Находил много интересных вещей. Например, гильзы советского производства 1936 года, монеты, купюры XVII−XIX веков. В этих селах дома никто не восстанавливает.
В городах и селах с развитой инфраструктурой католической церкви принадлежат около семи сотен старинных замков. На свои средства или средства меценатов они их восстанавливают. Участие в церковных делах может помочь бизнесмену урегулировать финансовые отношения с государством, дает налоговые льготы, поэтому на реставрацию таких домов раскошеливаются даже атеисты.
Есть еще один выгодный способ использования этого ресурса у церкви. Среди состоятельных людей в Испании считается модным и престижным жить в доме какого-нибудь известного маркиза. Богач договаривается с церковью, спонсирует реставрацию дома, переезжает в него и может жить до самой смерти. И еще отчисляет процент подоходного налога в пользу церкви. Такому человеку также делается немало послаблений в части налогов. Но его наследники за право жить в этом доме будут платить арендную плату. Я сам не один раз находил таких клиентов для церкви. Последний дом, который я реставрировал на таких условиях, был 1688 года.
— Я как-то заметил, что в старинных сельских испанских домах одна стена обязательно имеет каменные подпорки. Изучив множество таких строений, понял, что подпирается та часть дома, где выжимали вино. Делалось это ногами, прямо на каменном полу, затем вино оставляли бродить, и потом оно стекало через отверстие в стене в емкости с внешней стороны стены, а остатки винограда убирали. Во время брожения стены деформируются, поэтому их и подпирали.
Когда мы реставрируем такие дома, непременно воссоздаем все так, как было в средневековье, в том числе и эти стоки-трубки в стене, хотя сегодня уже никто так виноград не выжимает. Бывает, в подвалах стоят 300-литровые винные бочки, мы их разбираем, выносим, ремонтируем помещение и снова собираем. Среди них есть и такие, что сделаны без использования железа, с деревянными полукольцами вместо обручей.
— Из архитектурных памятников Испании мне больше всего нравится парк Гуэль, созданный Гауди, он очень красивый, много мозаики. Из ингушских архитектурных памятников мои любимые — Таргим и Эрзи. Испанские друзья, наслушавшись моих рассказов, мечтают приехать сюда и увидеть все своими глазами.
Если сравнивать архитектуру Испании и Ингушетии средних веков, то, коротко говоря, наши замковые комплексы построены так, что никто не подойдет, а в Испании — так, словно хозяева говорили захватчикам: «Берите все что нужно и уходите!»
В расположении замков тоже есть своя система. У нас они находятся цепочкой на расстоянии видимости друг друга, чтобы в случае опасности передавать сигнал. В Испании замки строила в основном церковь, и они располагаются цепочкой на расстоянии пути, который можно преодолеть на лошади за один день. Церковнослужитель ехал спокойным шагом в течение дня, к вечеру оставлял метку на том месте, где следует поставить замок. Это делалось для того, чтобы «инкассаторы» церкви никогда не оказывались ночью под открытым небом. И так от порта до порта, от города до столицы.
— Тоскую ли по родине? Тоска начинается через четыре дня… Ровно через четыре дня после отъезда! Тоскую по всему и всем: родителям, одноклассникам, друзьям, природе, даже по не самым приятным вещам, таким, как пыль, запах пота от людей, — мне все нравится здесь. Вот такой я. Каждый день жалею, что переехал, но все же понимаю, что в республике я не смогу обеспечивать семью так, как мне хотелось бы. Здесь мне не в чем себя реализовать, нет государственной стабильной программы по реставрации памятников. В остальном все — magnifico!
У меня мечта — заняться реставрацией наших башен. Хотя бы одной. Мне бы просто получить разрешение. Иначе не смогу сказать, что я состоялся как потомок строителей башен, как реставратор… Уже 22 года я живу вдали от Ингушетии, и это то время, когда я лишил себя родины и родины — себя! Мне нужно это как-то компенсировать…
— Помимо русского и ингушского я говорю на испанском, каталонском, французском, английском, процентов на 60−70 — на итальянском, хорошо изъясняюсь на немецком, понимаю голландский и говорю на нем. Если чередовать языки разных групп, то изучить их несложно.
Однажды в начале 2000-х мне позвонил друг и спросил, знаю ли я французский. Я пошутил, что знаю его чуть лучше французов. И меня пригласили в качестве переводчика в съемочную группу фильма «Свободное падение». Веселая была компания: Люк Бессон, Бельмондо, Насери, многие с женами и детьми. Провели вместе две недели. И вот съемки закончились, они решили отметить это в ресторане, но я не мог пойти с ними — я дал слово хозяину одного особняка сдать объект за четыре дня, так что пришлось работать ночью. Но один приятель из их команды названивал каждые пять минут, требовал приехать в ресторан, мол, без меня не начинают. Я объясняю, что весь перепачканный, но мне даже переодеться не удалось — на улице ждало такси. И вот я подъезжаю к самому дорогому ресторану нашего города, направляюсь в VIP-зал в своей спецовке, а дорогу мне преграждают четверо совершенно одинаковых на лицо японцев. Оказалось, что в том же ресторане ужинал чуть ли не весь кабинет министров Японии. К счастью, наш спор с охраной услышали мои французские друзья и все вместе затащили меня в зал.
До утра у нас было еще много приключений: драка на дискотеке, ссора Насери с женой, забытая в такси сумка с документами… Люблю вспоминать этот вечер с веселыми французами. Так что да, языки надо учить!
— Каждый год, несмотря на большие расходы, привожу детей на каникулы домой, чтобы они говорили на своем языке со сверстниками, знакомились с родственниками, знали своих кузенов и кузин. Двое старших свободно говорят на русском — они два года ходили в русскую школу. В 2013-м я вернулся в Ингушетию, думал — «с концами», но не продержался и полгода. Детям здесь очень тяжело получить хорошее образование, профессию. О ней ведь надо думать с детства. Чтобы они нашли себя в жизни, у нас дома на полу, на полках, столах — всюду, куда может упасть глаз ребенка, лежат карандаши, скрипка, гитара, барабан, балетки, шахматная доска, боксёрские перчатки, книги. Так я определяю, что им по душе, и потом вкладываю в развитие ребенка в этом направлении. Один мальчик у меня начал играть в шахматы и уже побеждает на турнирах, второй — дзюдоист, девочка ходит на балет, это поможет ей с осанкой и физическим развитием, самая старшая занимается в художественной школе.
Камни? Ну, что сказать… У каждого ребенка с рождения свой характер, свое предназначение. Задача родителя — вовремя понять это и помочь ему встать на ноги. Конечно, хотелось бы, чтобы кто-нибудь из моих детей занялся реставрацией, но если им это неинтересно, то лучше не надо.