Стал ли Беслан точкой отсчета для тех, кто пережил в 2004-м три дня ада в спортзале школы № 1? Стали ли они видеть жизнь иначе? Жизнь вокруг себя, свою собственную жизнь, нынешнюю и будущую. Ответ на вопрос не так прост, как может показаться на первый взгляд. Как и вообще непросто все, что связано с Бесланом.
Эти милые девушки хотели на войну. Страшная трехдневная война, что обрушилась на их школу, завладела ими на много лет, завладела их мечтами. Они хотели лечить людей — но на войне. Спасать — но на войне. Спустя 11 лет многие из них о войне уже не думают. Хотят быть просто врачами, просто педагогами. Многие, но не все.
Ира говорит, что ее сестра Вера хотела стать хореографом. Их обеих мама еще совсем маленькими отдала на танцы — латину и бальные. Трудно сказать, кем бы стал брат Боря… Говорит, что ему нравилось заниматься разными исследовательскими работами. Боре тогда было 14, Вере — 12.
До теракта у Иры была большая семья. На школьную линейку в тот день они пришли вчетвером — Ира, мама, Борис и Вера. Остались только они с мамой. Ире было семь лет.
— Нас поднимал с постели брат Боря. Он был очень ответственным и переживал, что мы можем опоздать на Первый звонок. У Бори самого в тот день была температура, и он не хотел идти, но на праздничной школьной линейке они с сестрой собирались танцевать латинские танцы, поэтому идти все-таки пришлось. Мы вообще всегда приходили в школу раньше остальных, потому что наша мама — учительница истории, и мы помогали ей готовить класс к уроку. В 2004 году у мамы был выпускной 11 класс, в тот день звенел их последний первый звонок, и моя сестра Вера на доске мелом написала: «С последним вас первым звонком». Сегодня эта доска с надписью висит в музее.
Ира с детства мечтала работать врачом. Родственники и знакомые знали о ее мечте, поэтому дома была куча подаренных ими медицинских наборов, «докторских чемоданчиков». Трагедия только укрепила намерения девочки.
— Как я тогда говорила: хочу спасать тех, кто спас когда-то меня. Правда, после случившегося мне хотелось работать только в военном госпитале. Это была настоящая мечта. Но мой путь после школы был очень тернист, — вспоминает она.
В Москве Ира поступила в медицинский институт. Столичный вуз встретил ее холодно и враждебно.
— С учебой проблем не было, но атмосфера сложилась невыносимой. Я попала в группу, где все зациклены на себе, никто никому не нужен, а преподаватели смотрели на нас как на пустое место. В результате у меня, девушки, которая жила в Москве одна, от всего этого просто случались истерики. Я каждый день сидела на занятиях и плакала. Был настоящий нервный срыв. Когда я «закрыла» семестр, то поставила маму перед фактом, что не останусь в «меде».
Ей удалось перевестись в педагогический институт на специальность «логопед». Тем не менее она благодарит мединститут за жизненный опыт. Говорит, что он ее закалил — перестала быть «нытиком».
— Сегодня я счастлива. В нашем вузе работают прекрасные люди, у нас прекрасный декан, у меня прекрасные сокурсницы, и у меня прекрасная практика в детском саду с детишками. И еще мне так круто, потому что появилась куча свободного времени, которое я трачу на поездки в интернат к детям.
В интернате у Иры волонтерская работа — учит детей чему-то, дает мастер-классы. Среди волонтеров здесь еще несколько ребят из числа бывших бесланских заложников.
— Одна маленькая девочка недавно сказала: «Бесланы я вас люблю!» Она даже не понимает, что это город…
Ира считает, дети должны знать, что случилось 1 сентября 2004 года в небольшом осетинском городке: только память о случившемся может стать хоть какой-то гарантией, что подобное не повторится вновь.
Когда Ира начинает мечтать о будущем, глаза ее загораются.
— Ну, во-первых, я хочу завершить учебу, хочу продолжить заниматься волонтерской работой с детишками. Очень сильно хочу семью, маленьких деток, большой-большой дом, чтобы они там жили. На родину я возвращаться не хочу. Мне здесь как-то плохо, не по себе. Я всегда мечтала уехать. Мне хотелось в большой город, где тебя никто не знает и где ты спокойно живешь. Думаю, что не стоит разменивать жизнь на соблюдение каких-то условностей. Жизнь — она одна. Есть определенный срок, который отведен человеку, и мне не хочется в конце сказать себе, что я чего-то не успела и не сделала.
В ее суждениях часто слышен максимализм, в котором существуют только абсолютные категории. С этим сталкиваешься в разговоре почти с каждым, кто пережил ребенком три дня в захваченной школе.
— А другого варианта нет. Если сказали — надо сделать, значит, надо сделать на 200%. Да, — и за тех, кого не стало, тоже. Мне хочется прожить жизнь и за брата, и за сестру. Делать не за одну себя, а за всех троих.
Ира и Аня — двоюродные сестры. Девочки почти ровесницы и очень близки, хотя совсем разные по характеру и темпераменту: если Аня спокойная и вдумчивая, то Ира — общительная и эмоциональная. Дружить им не мешает даже разделяющее их расстояние: Ира уехала в Москву, Аня же учится на третьем курсе Северо-Осетинской медицинской академии.
— Я с детства мечтала пойти в медицину, — говорит Аня. — Правда, после случившегося какое-то время хотела связать свою жизнь с военной деятельностью, поэтому думала стать военным врачом. У меня прямо как цель была, но потом передумала.
Опасается, правда, что это будет тяжелая работа. Не уверена, справится ли.
— Меня часто отговаривают, мотивируя тем, что у хирургов постоянные ночные дежурства, а у девушки должна быть семья. Да и стоять несколько часов за операционным столом — физически тяжело. Поэтому решающим фактором станет учеба. Если меня устроит, как я учусь, то решусь пойти в хирургию. Ну, а если нет, значит, нет.
В 2004-м Ане было 10 лет. С тех пор будущий хирург сама под наблюдением врачей.
— У меня в голове осколки, но не такие серьезные, как у некоторых. Они у меня останутся, потому что врачи говорят, что не стоит их трогать. Сейчас я знаю, где находится каждый осколок. Я по анатомии всегда смотрела, не заденут ли они какой-нибудь жизненно важный орган. Но вроде все нормально. Один из них в мягких тканях, другому кость препятствует.
Как и все остальные, травмы Аня получила не только физические. Не такие заметные, как раны на теле, они вначале не вызвали тревоги у ее родных.
— Папа считал, что со мной все в порядке, и психологи мне не требуются, поэтому они со мной не работали. Но сейчас я понимаю, что все-таки стоило обратиться к их помощи. Нужно было сразу выговориться, а я это слишком долго все держала в себе, и потом пришлось самой выходить из какой-то сумасшедшей депрессии. Я не могла понять, что происходит. Сперва вроде бы все абсолютно нормально было, а потом я все сильнее и сильнее начала замыкаться в себе.
Постепенно ей удалось справиться с этим состоянием, но даже сегодня, спустя 11 лет, ее не оставляют воспоминания. Как и всех тех, кто провел эти три дня в бесланской школе № 1.
— Порой отпускает, а бывает — нахлынет так, как будто и не прошло столько времени. Тогда в голове возникают очень конкретные картины. Причем обычно я все вспоминаю в третьем лице, словно случившееся произошло не со мной. Но в такие моменты вдруг четко понимаю, что я не фильм смотрю, что я на самом деле там была.
Иногда Аня мечтает, и в эти минуты видит себя профессиональным и востребованным специалистом. «За которого не краснеют родители», — улыбается она.
Получив специальность «финансы и кредит» в Российском университете дружбы народов, Дзера вернулась из Москвы на родину и пошла работать на госслужбу — в министерство промышленной политики и транспорта.
— Помню, в восьмом классе у нас проходил совместный семинар с ребятами из моздокской школы. Обсуждались различные патриотические темы, в том числе кто-то поднял вопрос оттока молодежи из республики. Я тогда сама себе придумала, что поеду в Москву за знаниями и вернусь работать на благо Северной Осетии. С этой мыслю я и отправилась учиться. У меня зарплата сейчас копеечная, но мне интересно.
Решение стать финансистом пришло позже. Ее Беслан случился в 12 лет, и после этого мысли были только о борьбе с терроризмом.
— Я тогда твердо решила, что стану военной и буду работать в каком-нибудь спецподразделении в Чечне, чтобы оно было обязательно по борьбе с терроризмом. Хотелось уничтожить всех террористов, которые есть на земле. Я загорелась — и все, меня было не остановить.
На Дзеру подействовал лишь один мамин довод: «Ты же понимаешь, какая это опасная профессия. Считай, что у тебя не будет ни семьи, ни родителей, ни дома». Говорит, подействовал потому, что для нее всегда было важно быть близко к семье. Думала она о семье и тогда — в те дни, когда находилась в заложниках.
— В первый день захвата школы, когда начало темнеть, меня не оставляла мысль, что о нас никто не знает. Я думала только о том, чтобы позвонить маме и сказать, что мы здесь сидим, чтобы она не переживала, где ее дочка. Мечтала хотя бы намекнуть ей, что я не просто гуляю. А уже на третий день, когда смирилась, что могу не выйти из спортзала, просто хотела увидеть маму, и все.
Несмотря на всю тяжесть бесланской трагедии, Дзера не считает, что кардинально изменилась после нее.
— Было бы очень плохо, если бы после этих событий я стала другим человеком. Если бы сегодня, спустя одиннадцать лет, я говорила о том, что изменилась, это бы означало, что я еще обижена, или что не отошла от произошедшего, или что еще не восстановилась.
Дзера охотно делится своими планами на будущее.
— Я думаю, что буду жить в родной республике. Продолжу работать на госслужбе. Не стану скромничать, поэтому процитирую: плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Я тоже хочу подняться по карьерной лестнице, чувствую в себе способность принести пользу своей маленькой родине. Я по натуре лидер и всегда могу повести за собой людей. Если я наметила себе цель, то иду к ней. А еще у меня просто сумасшедшее чувство справедливости, и я готова многое отдать за эту справедливость!
— Если честно, до теракта я мечтала стать врачом, но потом, после случившегося, поняла, что именно журналистика как раз то, что мне нужно.
Алина — начинающий журналист, выпускница Северно-Осетинского государственного университета. Путь в профессию ей только предстоит, но она уже знает, чего от нее хочет: рассказывать миру о происходящем больше, чем это сегодня делают СМИ. То, что знать ситуацию изнутри, — это одно, а узнавать о ней по телевизору — совсем другое, она поняла еще тогда, в 2004-м.
— Все три дня, пока мы сидели в спортзале школы, СМИ передавали, что захвачено 360 заложников, но это же было не так! Журналистам, которые освещали захват, это было известно, но транслировали они совсем другое. То есть они знали намного больше, чем могли сказать. Я могу привести и другой пример: в конце августа перед захватом школы в нашу районную милицию поступали анонимные сообщения о том, что будет теракт, но никаких мер принято не было. Зная это, возможно, многие не отпустили бы в школу своих детей и спасли бы их и свои жизни. Многих погубило это незнание. Поэтому для меня сегодня важно в первую очередь — знать.
Как и практически все дети Беслана, после трагедии она стала так или иначе связывать свое будущее с военной тематикой. Правда, в отличие от многих, она и сейчас видит свое будущее именно так.
— Я представляла себе работу в военной журналистике, в «горячих точках». И это желание осталось. Да, я бы с радостью уехала сейчас освещать события на востоке Украины. Мне хочется рассказать о том, о чем не расскажут другие. Ведь и в нашем теракте были подробности, которые узнали спустя время.
По словам девочки, на выбор профессии повлияли и те журналисты, с которыми она общалась после теракта. По ее мнению, не все из них были достаточно профессионально подготовлены, чтобы общаться с детьми, побывавшими в заложниках. Некоторым, как ей казалось, не хватало специфических навыков подобной работы.
— Когда после теракта со мной разговаривали журналисты, то на вопросы одних даже отвечать не хотелось, а другие были как психологи. Помню, приезжали американские журналисты — как только они поняли, что мы не хотим с ними общаться, то построили интервью как игру.
Алина вспоминает журналистку из Краснодара, с которой они подружились по переписке. Она впоследствии специально приехала, чтобы лично познакомиться с девочкой, побывавшей в заложниках. В результате по итогам поездки сняла передачу о детях Беслана. Как говорит Алина, приятно было увидеть себя нормальными детьми, «а не какими-то затравленными малышами, которые всего боятся».
Два месяца назад Алина закончила университет и пока нигде не работает. Считает, что у пострадавших в бесланском теракте нет права требовать себе больше привилегий, чем положено другим.
— Мы такие же, как все. Просто нам не повезло. В какой-то момент жизни мы оказались не в то время и не там, где надо.
Фото: Анна Кабисова