Большой двухэтажный дом в старой части Санчи выкрашен в белый цвет. Резной карниз, как на многих старых домах. Дому Азизовых 102 года.
Нас встречает хозяйка, муж еще не вернулся с пятничной молитвы в мечети. Яркий свет пробивается через ажурные занавески и ложится на порог. Цветастый палас четко указывает, где следует разуваться. Эта часть дома прежде была открытой верандой, теперь ее застеклили.
В центре комнаты — мощный опорный столб. Без резьбы и украшений, весь в щербинках и гвоздях. На торчащие гвозди можно набросить промокший тулуп, как на вешалку. Чуть выше головы вколочены огромные металлические крюки. На них за заднюю ногу подвешивали тушу барана, подставляли небольшой таз, чтобы кровь не капала на пол и свежевали, а после тут же разделывали. Теперь столб лишился хозяйственного значения и просто подпирает потолок.
Санчи расположено на левом берегу реки Уллучай, у окраины райцентра Кайтагского района — Маджалиса. Село меняло свое расположение несколько раз. Завоеватели совершали набеги, и люди перебирались все выше в горы, на труднодоступные участки. А вот с предыдущего места, согласно легенде, ушли из-за домовых змей.
— В нашем доме тоже есть своя. Там, в стене, есть отверстие, откуда она выходит. Я ее сама видела несколько раз.
Домовые змеи не вредят людям, уверена Зулейха. Чем они помешали жить предкам?
Новое село выросло на месте старого санчинского кладбища. Говорят, даже сейчас в старой части между домами встречаются могильные плиты.
Санчинцы традиционно занимались садами. До революции сады сельчан занимали 300 гектаров. Сейчас они чаще стоят в запустении. В советский период яблоки и груши сдавали на консервный завод, из винограда делали домашние вина. В этих краях готовят почти забытое густое вино мусти. Виноградный сок доводят до кипения и долго вываривают в несколько этапов. Напиток, от которого «перестают слушаться ноги», чаще варили в соседних селах, уточняет вернувшийся с молитвы Джанай.
— Люди восстанавливают сады, но завод давно закрыт, фрукты сложно реализовать. Мне советовали пустить яблоки на вино, но я не захотел, религия запрещает нам делать алкоголь.
Вот уже несколько лет Джанай делает уксус на продажу. В доме он всегда на столе. Джанай и домочадцы используют его к любой еде, даже добавляют в чай.
— Кислинка, как от лимона, получается, вот попробуй, — Зулейха пододвигает хрустальный графин. Доносится тонкий яблочный аромат.
— Он и для здоровья полезен, — отмечает Джанай. — С утра натощак в стакан воды добавь ложку уксуса и меда. Но мед тоже должен быть натуральным.
По образованию Джанай пчеловод. Он человек предприимчивый, чем бы он ни занимался, всегда держал пасеку — так же, как его отец, дед, а до того и прадед. Но главная забота сейчас — яблони. Джанай восстанавливает старый дедовский сад.
Халил Джанаев передал свой сад в колхоз вместе с другими землями, отдал лошадей и быков. Сам работал в колхозе, хорошо работал, был даже стахановцем. Но это его не уберегло, однажды ночью за ним пришли.
— Завистники написали донос, что он якобы вел антисоветскую пропаганду. В 90-е получили бумагу, что деда реабилитировали, — говорит Джанай.
Жена Халила Пержиган поначалу скрывала от детей правду, говорила, что тот на работе.
— Моему отцу тогда было шесть лет, но он его хорошо помнил. Накануне дед пообещал его взять с собой на работу. Он утром просыпается — нет отца, и не возвращается. А потом соседка пришла, стала плакать, соболезновать. Ну, вот так они и узнали.
Пержиган, как и многие жены, ждала, что муж вернется, «там обязательно разберутся». Однако время шло, но вестей не было.
— Один молодой из соседнего села отбывал срок в Киргизии, 10 лет там провел, а вернувшись, пришел в дом к ней и рассказал, что Халил давно умер. Протянул всего два года — нет, не болел, просто переживал сильно. Этот парень его там сам похоронил.
Когда в середине 90-х в соседних селах людям стали раздавать земельные паи, Азизовы потребовали отдать им дедовский сад.
— Я в суд подавал, даже Ельцину письмо написал. Знаешь, так и не дали они, мы потом самозахват сделали в 1998 году, — говорит Джанай. — Другим и после нас еще долго не давали. Потому что хакимы (начальники. — Ред.) колхозные хотели держаться на своих местах и распоряжаться всеми землями.
Отец Джаная разделил сад на четверых сыновей. Теперь братья восстанавливают его, выкорчевывают погибшие и больные деревья, сажают новые.
— Когда дед передал сад в колхоз, сорок тонн яблок собирали оттуда, а когда мы вернули его, он был весь запущенный, — сетует он.
Как только объявили, что часть своих земель колхоз отдает в аренду, Джанай сразу взял еще десять гектаров и тоже разбил там яблоневый сад.
— Вот такое ровное место, как футбольное поле. В свое время у моего деда больше, чем у других санчинцев, земли были. Поэтому мне отец говорил: сколько сможешь, возьми. Сейчас я хочу выкупить этот участок полностью.
Цех по производству уксуса — на другом конце села. Несемся на стареньких жигулях по узкой дороге вдоль садов. Участки огорожены металлической сеткой, но деревья словно напирают на изгородь, тянутся к другим — на противоположной стороне. Ветви переплетаются в широкие арки.
Участок расположен вблизи оврага, мимо течет речка. Со скрипом открывается калитка, выкрашенная в яркий голубой цвет. Земля устлана желтой листвой, у самого входа, как на посту, сторожевой куст крапивы. Во дворе кран с родниковой водой, несколько деревьев да еще пара небольших столбов, увешанных всякой всячиной.
Цех — несколько комнат с невысоким потолком. У входа мешки — яблоки из дедовского сада. Котенок вьется у ног, норовит забежать следом.
Джанай показывает, как все работает.
— Процесс не сложный. Яблоки сперва моем в обычном тазу во дворе, а после засыпаем в дробилку. На выходе получаем яблочное пюре. А дальше с помощью гидравлического пресса выжимаем яблочный сок.
Прежде, вспоминает он, пользовались обычной кухонной соковыжималкой. Приходилось нарезать яблоки, что отнимало очень много времени. В этом году Джанай приобрел новый аппарат, он вмещает три ведра яблок.
— Правда, брызгает во все стороны, мне тоже достается, — смеется Джанай.
Он засыпает ведро яблок и включает рубильник, аппарат шумит, дребезжит, из трубки лениво течет яблочное пюре.
В детстве, вспоминает он, стояли ручные дробилки — мичит.
— Здоровенные такие, — разводит руки, стараясь показать масштаб.
Яблоки засыпали в специальную ячейку. На них опускался большой молот, закрепленный по центру рукояти. После дробленные яблоки перекладывали в ката — большой винтовой пресс, получившийся сок разливали в большие глиняные кувшины и ставили в теплое место.
— Ничего лишнего туда не добавляли. Я тоже не добавляю: потеряет целебные свойства, и обман получается.
Вместо кувшинов Джанай использует трехлитровые банки. Со временем уксус расслоится на три части, внизу коричнево-бурый осадок, в середине — светлый уксус, а сверху — уксусная матка, ее чаще называют уксусным грибом.
— Некоторые просят уксус вместе с грибом, я так и отдаю. На даргинском его называют луглуг. Раньше его прикладывали на голову при болях.
Весь процесс от яблока на ветке до готового продукта занимает 40−60 дней. Ноябрьские плоды будут доходить дольше: похолодало. Литр яблочного уксуса санчинец продает за 300 рублей.
Джанай с детства страдал от плохого зрения, с возрастом стал видеть еще хуже. Одному сложно справляться с производством, и он взял в помощники сына Азизхана. Зулейха здесь бывает редко, Джанай и сын управляются сами. У нее работа в школе, на ней их магазинчик, да и домашние дела никто не отменял.
В прошлом году яблок было мало, а нынешний — удался. В саду разные сорта, в ход идут все. Общий сбор — где-то тонна яблок, это 500 литров уксуса. В будущем они надеются на больший урожай. Сады Джаная и Азизхана еще молодые.
Джанай раскладывает на столе фотографии — черно-белые, в тяжелых деревянных рамках. Прежде их вешали поверх ковров на стены. Сейчас ковров, как и фото, на стенах сельских домов не встретить, чаще ремонт под «евро». Снимки перекачали на экраны телефонов, а бумажные носители в тяжелой деревянной обувке хранят в чуланах.
На снимке Халил со своей Пержиган, на другом — второй дед Саидла Омар, еще несколько коллективных снимков. Халил коренастый, невысокого роста. Говорят, руки у него были крепкие, мастеровые. Сельчане рассказывали, как он управлялся топором, затачивая деревянные колья прямо поверх речного камня — обычно подкладывают дерево, чтобы топор не затупел или не отскочил при ударе.
— У него рука была настолько тренирована, он ни разу не попал по камню. Один человек остановился и наблюдает. Дедушка заметил и говорит: «Не опаздывай на базар, этот топор до камня не коснется». Охотник был хороший, — говорит Джанай. — И материнский отец Омар тоже метко стрелял.
Омар участвовал в борьбе с деникинцами. Однажды в него выпустили целую пулеметную ленту, но все пули прошли по касательной — одежда испорчена, а на нем ни следа.
— Везучий, конечно. Через него пуля как-то насквозь прошла, и он выжил. Этот дед по молодости влюбился в девушку. Однажды пошел за ней на родник и порезал кинжалом ленты, на которых она несла кувшин. Кувшин упал и разбился. Он еще пытался за руку ее схватить.
По местным обычаям, никто не мог к ней свататься, «этот должен был сам на ней жениться», объясняет Джанай.
— Девушка рассказала все своему брату и сказала: «Убей его». Я понимаю ее, так он сделал, а любила она совсем другого, — как бы извиняясь, добавляет он.
Дом девушки находился вблизи годекана, и они с братом поджидали обидчика.
— Дед рассказывал, что сначала увидел пламя, и тело сразу вздрогнуло. В этот момент он выхватил кремневку и выстрелил в сторону плетеного забора, откуда в него стреляли. Услышал крик, понял, что тоже попал, а после уже потерял сознание.
Пуля попала в грудь и прошла насквозь, не задев важные органы.
— Оказалось, что эта девушка находилась рядом с братом. Сидела, подперев голову рукой, и наблюдала, как убьют парня, который обидел. Пуля деда попала ей в руку.
Омар и девушка попали в одну больницу, а после все-таки поженились.
Сабина, дочь Джаная, студенткой занималась в секции по стрельбе, побеждала на соревнованиях.
— Вероятно, ей передалось. Она и дома помогала мне, стреляла в птичек, которые разоряли улья. Сейчас она уже замужем, живет в соседнем селе. Муж ей воздушку купил, зная, что она любит стрелять.
Женщины и прежде могли позволить себе иметь дело с оружием, говорит Джанай.
— Отец рассказывал, что у одной одинокой женщины был единственный сын, и его убил парень из соседнего села. Она подкупила кого-то, чтобы ей сообщили, когда тот человек окажется поблизости. И она, спрятавшись, поджидала его, и убила из кремневой винтовки. Даже женщины вот такие были. Люди у нас работящие, отзывчивые, помогут, если надо, но очень мстительные, этим санчинцы отличаются от всех кайтагцев — убийств здесь много было, кровной мести. У нас поговорка такая есть: «Из двух быков одного продай, но кинжал из пояса не убирай».
Джанай и Зулейха говорят в два голоса, не перебивая друг друга, один заканчивает предложение, которое начал другой.
— А как вы познакомились?
— Я ее не видел даже, не знаю, родственники засватали и привели, — говорит он, стараясь придать себе серьезный тон.
Она смеется в ответ.
— Надо же! Как ты мог меня не видеть, я же рядом жила, — Зулейха показывает на ближайший дом.
Когда Зулейха не рядом, Джанай все равно обращается к жене — громко просит напомнить деталь истории.
Когда Халила забирали, Пержиган осталась с семью детьми, младшему был всего год. Джанай бабушку не помнит, она рано умерла, знает о ней только со слов отца.
— Она так сделала: из-за того, что мужа репрессировали, сыновьям отдала свою фамилию. Азизов — это бабушкина фамилия, а дед был Джанаев. Я хотел поменять, но слишком много документов надо было изменить, поэтому оставил.
В те годы сквозь Санчи проходила большая дорога через весь район, и большой дом в центре села не давал завистникам покоя.
— Братья матери снесли часть нашего дома, чтобы, наконец, отстали. Иншаллах, дострою, верну на место часть второго этажа.
Прежде Пержиган занималась только домом и детьми. Муж держал пчел в доме и научил ее ухаживать за ними. Пригодилось. В голодные военные годы пчелы помогли выжить: Пержиган меняла мед на пшеницу. Ее пасека находилась на открытой террасе второго этажа.
— Знаешь, как раньше пчел держали? В таких плетеных корзинах из прутиков, а сверху обмазывали глиной, получался улей.
Джанай отводит взгляд, вытирает глаза, говорит, что, после того как совершил хадж, не может сдерживать слезы.
— Из сыновей деда остался только мой отец. Двое умерли подростками, а на Джаная, чье имя мне дали, написали донос, и его судили. Мы узнали кто. Тот же человек, что и на деда писал. На суде Джанай ему говорил: «Если я вернусь, я тебя в живых не оставлю». Но живым он не вернулся. Уже при смерти его вернули, чтобы похоронили. Ему было 23 года.