В конце нулевых два любителя black metal Булат Халилов и Тимур Кодзоков познакомились «на очень плохом концерте» в Нальчике. И решили, что будут искать экспериментальную музыку в республике, записывать ее и устраивать фестивали. Вместо этого они шесть лет собирают традиционную музыку юга России и издают ее для бесплатного прослушивания и скачивания.
Что такое фольклор и кто такой народ, почему родная песня не должна воспитывать патриотизм и надо ли искать у нее «чистые корни», рассказывает Булат Халилов.
— Знакомясь с людьми, как вы объясняете, чем занимаетесь?
— Мы — я, Тимур и ребята — это Ored Recordings («оред» — по-черкесски «песня»). Этнографический лейбл. Мы путешествуем по разным населенным пунктам Северного Кавказа, Закавказья и юга России и записываем традиционную музыку в полевых условиях. И затем без всякой обработки эти записи издаем, чтобы они были доступны всем.
— Давайте в терминах разбираться. Фольклорная — традиционная?
— Термины «фольклорный» или «народный» в самом деле дурацкие. Что такое «народ»? Почему композитор не «народ»? Мы с вами — народ? Или это только бабушки, которые не умеют читать? Такое высокомерное представление аристократии о тупом, но очень высокодуховном народе. Но термин закрепился, иногда я и сам так говорю. Правильнее будет сказать, что мы записываем традиционную и локальную музыку. То есть что-то характерное для этого региона либо что-то совершенно необычное, но распространенное именно в этом месте.
— То есть традиционная и локальная — тоже не тождественные понятия?
— Мы любим записывать в Азербайджане. Там такой удивительный пласт народной музыки, даже пласты: у них есть джаз свой собственный, ему уже больше ста лет, своя классика — мугамы. Мы писали нагариста Кямрана Каримова — он нам сыграл пару традиционных мелодий, а потом выдал такое! Мы слушали и понимали: это локальная музыка. Не традиционная, но могла родиться только там. Конечно, мы ее записали. Или вот в 90-е в Нальчике был совершенно особенный хип-хоп, им увлекались все, такая волна. Музыка была очень местная по звучанию. Просто не успела пройти испытание временем.
— Но есть устоявшиеся принципы. Например, что фольклорная песня должна быть «анонимной» и «древней».
— Если взять черкесскую среду, откуда мы с Тимуром родом, у многих песен, которые считаются народными, есть автор. Просто «народный» в сознании закрепилось как «анонимный», но это не так. Некоторые наигрыши в черкесской музыке имеют название, в котором упоминается имя музыканта. А что до «древности», так какая-то часть песен, если в них не поется о мифических героях, переносит нас в конец XIX века. Так что традиционность измеряется не тем, что музыка древняя, хотя может быть и такой!
— Но слушателю хочется думать, что эта музыка — наследие великих предков!
— Чем наш лейбл не занимается принципиально — это воспитанием патриотизма посредством прослушивания традиционной музыки. Потому что я хорошо помню, как такие вот разговоры меня, подростка, от родной музыки отвернули. Мало того что это преподносят как долг: «Слушай и гордись!», так еще, как правило, то, что считается музыкальной традицией, не имеет к ней ни малейшего отношения. Это просто попса на родном языке. Понимаю, для многих это прозвучит как кощунство, но ты будешь что-то сохранять, развивать и слушать, только если тебе это интересно.
— Ваша работа сродни той, что делают этнографы, или она все-таки другая?
— У Ored Recordings есть негативный момент: мы записываем песню, что называется, в чистом поле, а потом помещаем ее в интернет и она приобретает музейный оттенок, как и работы этнографов. Мы стараемся немного эту «музеефикацию» смягчить, организуем живые концерты на различных фестивалях, но даже если это и «музей», то он открыт круглосуточно и для всех.
А если музыка не черкесская, мы стараемся обратиться за помощью к этнографам, чтобы не писать отсебятину. Мы не можем надеяться только на исполнителя, который говорит: «Вот очень старая песня, ее еще прабабушка моя пела!» Вполне может оказаться, что это эстрадная мелодия, которая полюбилась.
— А было такое, что вы отвергли песню в качестве традиционной, потому что это оказалась хитро замаскированная попса или советская эстрада?
— Мы писали эстрадные песни. Поехали в станицу Екатериноградскую записывать ансамбль «Казачка». А они поют и свои локальные песни, и советские. Они нам сразу об этом сказали, но все так хорошо звучало, что мы эстраду тоже записали. Причем релиз мы выпустили с пометкой, что вот это — портрет конкретного ансамбля. Вот тогда досталось от этнографов! Нам сказали, что мы пишем клюкву и вводим в заблуждение грядущие поколения слушателей, которые непременно решат, что это эталон народной музыки.
— Помните, когда именно вы повернулись от экспериментальной музыки к родной?
— Когда поняли, что слушать нам нечего. Везде была эстрада на родном языке. А потом один московский друг прислал мне записи адыгейского ансамбля «Жъыу». И я прослушал их и понял — вот. Это та музыка, которую я люблю слушать. Только еще и родная.
Кстати, те родственники, что постоянно говорили мне: «Надо родное слушать!», имея в виду лезгинку на синтезаторе, «Жъыу» не поняли. «Что это за чукчи воют? Это не наше!»
Можно сказать, что основатель «Жъыу» Замудин Гучев перевернул всю нашу жизнь. Я впервые увидел человека, народного певца, которого не интересовала собственная популярность. Он всегда делал только то, что любил: совершил кучу экспедиций, общался с носителями, записывал старые песни, исполнял их. А еще учил детей.
И мне лично он помог преодолеть языковой комплекс. Я стеснялся говорить на родном языке. Работал во Владикавказе в журнале Famous, вел там музыкальные колонки. И когда поехал к Замудину в Майкоп, чтобы взять интервью, думал: «Человек возродил народную черкесскую песню, а я с ним буду на своем ломаном кабардинском говорить?» И попросил его провести интервью по-русски. Но Замудин сказал: «У тебя нормальный родной» — и я ему поверил.
Ну, еще есть Винсент Мун, французский режиссер-документалист, который записывает музыку в необычной обстановке. Например, на дне бассейна. Мы пригласили его в Россию и сняли с ним 30 короткометражных фильмов о локальной музыке.
— Как вы находите информантов? Приезжаете в аул и спрашиваете у первого встречного: а у вас тут бабушки поющие и желательно неграмотные есть?
— Вот этого делать нельзя, да так и не найдешь. Очень часто помогает YouTube. Вводишь «ашуг, Дагестан» — выходит масса информации и записей. Так получилось с табасаранским ашугом Хидиром. Увидели интересное видео, на котором ашуг играет на сазе и поет. А я учился в Пятигорске и подружился там с парнем-табасаранцем, в одной комнате жили. Отправил ему видео, а он говорит: «Это мой дядя!»
Это один путь. Есть другой — расспросить местных фольклористов. Первая экспедиция — это всегда разведка. Не бывает так, чтобы мы заскочили куда-то, записали человека и помчались релиз выпускать.
— Вы просто пишете? Или вас интересует не только песня, но и исполнитель?
— Наша вторая экспедиция была в дагестанское село Балхар, и я сейчас понимаю, насколько топорно мы ее провели. Спасибо нашему переводчику Джавгарат, что эти записи вообще увидели свет. Но мы тогда мало что узнали об исполнителях. Сейчас мы пытаемся глубже копнуть, нам интересен не просто голос человека, но его бэкграунд, его жизнь, как он получил эти песни — в семье или это восстановленная архивная песня. Мы ведь записываем аудиоситуации. В таких условиях все важно.
— Как обычно вас люди воспринимают? Вот приехали два непонятных парня, не с телевидения, не этнографы, пишут музыку, говорят, чтобы слушать.
— Тут надо сказать «спасибо» журналистам. Куда бы мы ни приехали, нас тут же записывают в «московское телевидение». А это значит — нам нужен красивый фон и 30 секунд песни для сюжета. Мы объясняем, что записываем альбом! «А сколько это песен?» И вот после того, как несколько часов мы просто записываем музыку, человек начинает понимать, чем мы занимаемся. Хотя, конечно, все удивляются, что сами по себе, а не из института. Вот Хидир нас все расспрашивал, зачем, мол, вы это делаете? Мы говорим: нам нравится, как вы поете. «А записываете зачем?» — «Чтобы слушать в наушниках!» — «И что, много людей будут так меня слушать, серьезно?»
— Вот интересный вопрос. Кто ваш слушатель?
— Я сам слушаю постоянно! Но вообще, помимо представителей данного этноса и этнографов нас слушают меломаны, которых интересует разная музыка, которым нравится работа со звуком, эксперименты. Конечно, наши записи не подходят для традиционного радио, например. Потому что мы вообще работаем вне шаблонов. Но мир музыки разнообразен, и у любой найдутся фанаты.
Мы прекрасно понимаем, что наша музыкальная ниша — довольно узкая. Но не хотим заниматься доработкой песен или подстраивать ее под слушателя.
— То есть вы не хотите интегрировать народную музыку в современную жизнь?
— Когда мы везем наших исполнителей на фестиваль — на тот же Red Bull Music Festival, она, конечно, интегрируется. Фестивали экспериментальной музыки, которые позволяют демонстрировать музыку без изменений, без чистки и спецэффектов, — вполне подходящий формат.
— Вы как лейбл существуете с 2014 года. Наверное, у вас как-то поменялось понятие предмета?
— Изначально я был уверен, что народная песня — языческая, и аврамические религии ей только вредят. Но когда начинаешь глубоко во все вникать, понимаешь, что пластов уже столько, что понять, где закончилось язычество и начался ислам, — невозможно. И вообще, эти поиски «чистого корня» — нехорошие. Человек не живет в вакууме, на него влияют соседи и история тем или иным способом.
— Вы давно варитесь в этом музыкальном сегменте. Какие стереотипы вы разрушили, а в каких укрепились?
— Ну, есть стереотип, что все музыканты в этом жанре — святые старцы с горы. Но это неправда. Это обычные нормальные люди, а не какие-то аборигены из заповедника, которые читать не умеют. Умеют. И для некоторых способ передачи песни в виде медиафайла — вполне естественный. Это талантливые люди, которые работают со своим талантом. Народная песня — живая музыка обычных людей, написанная ими же, а не сборник моральных принципов.
— И есть стереотип, что все тексты народных песен — непристойные.
— Да, встречаются непристойные с точки зрения сегодняшних реалий. Возможно, то, что нам сегодня кажется вульгарным, раньше было частью сакрального. Там есть и мат, и эротика, и призывы к жестокой расправе над врагами. Поверьте, это есть у всех народов. И мне кажется несправедливым пытаться как-то эти песни менять, вымарывая из них целые предложения. Вот в песнях времен кавказской войны, что казачьих, что горских, врагов как только не обзывают. Но это часть жизни, не нам это менять. Никто же не выкидывает из нартского эпоса песни, в которых великая героиня Сатаней проявляет не самые лучшие черты, а герой Сосруко убивает двоюродного брата Тотреша.
— Вы выпустили 18 релизов. Нет желания остановиться и как-то систематизировать опыт?
— С одной стороны — да. У нас еще 20 ждут своего часа в архиве. Хотелось бы написать научно-популярную книгу о локальной музыке. Сейчас мы работаем над созданием платформы, которую могут использовать все музыканты, работающие с традиционной музыкой. На которой можно общаться, обмениваться опытом и слушать записи.
Но с другой стороны, архив уже никуда не денется, а люди уходят. Поэтому останавливаться не планируем. Хотим вернуться в Турцию и записать местных черкесов, хотим записать исполнителей Заура Нагоева и Магомеда Дзыбова.
Слушайте, да на одни дагестанские проекты жизни не хватит!
— А вам не говорили, что все бессмысленно и народная песня умирает?
— Конечно. «Зачем вы ее реанимируете, она все равно умрет». Я в таких случаях отвечаю: «А ты когда болеешь, зачем лекарства пьешь? Тоже ведь умирать!». Так что в нашем случае альтернатива — полное забвение. А песня, выложенная в интернет, — никуда не денется.