Егерский кордон на горе Стрижамент стоит в нескольких километрах от асфальтированной дороги. Чтобы к нему доехать, надо попрыгать на холмах и помесить колесами грязь — это если повезет добраться без дождя и не придется вызывать трактор.
На кордоне живет старший егерь природного заказника «Стрижамент» Валерий Кружалин со своей женой Галиной. В нескольких метрах от их крыльца начинается вольер, где пасется семьдесят один пятнистый олень.
На егерской кухне жарко натоплено — печка на дровах (вот они рядком за окном) используется только для обогрева, готовят на газу. Зимой топить надо постоянно, холод из-под пола быстро выгоняет тепло. Четыре года назад Кружалины совершили добровольный побег из города к оленям и, говорят, ни разу не пожалели.
— Он о такой работе мечтал. Никогда не мог в городе жить. А тут повезло: предложили место егеря. У мужа всегда была цель — деревня, — рассказывает Галина Алексеевна и продолжает уже в сторону Валерия Петровича: — Другая бы сказала: «Нет, никуда я не поеду!» Но не я.
На столе — домашний сыр, мед со своей пасеки и пирог из яблок, собранных осенью в своем саду. Автономность нарушают только фрукты из супермаркета («Мы пару раз в месяц выезжаем в город за продуктами»).
Валерий сидит на тахте, придвинутой к столу. На стене за спиной — фотографии друзей-охотников и друзей-егерей.
— Родился я в Саратове, учился в городе Маркс в сельскохозяйственном техникуме. После армии поехал работать на полуостров Мангышлак, в Казахстан. Там в ресторане встретил Галину Алексеевну, она начальником телеграфа служила — и как понеслось! Мы молодые были, в ресторан обедать ходили, — смеется он.
У Кружалиных пятеро детей: два сына и три дочери — и уже четыре внучки.
— Арина, Аля, София, Лукерья, — загибает пальцы дедушка Валерий. — Младшенькой, Лукерье, всего два месяца, сын привез ее из Невинномысска погостить к деду с бабкой. Она в комнате в люльке спит. Получается, восемь женщин у меня в семье.
Валерий Петрович с Галиной Алексеевной сыграли свадьбу на Мангышлаке, потом вместе отправились в Невинномысск, на химзавод. Вышли на пенсию и решили уехать из города химиков в деревню, а получилось даже лучше — перебрались сразу в лес.
Он зачерпывает ложкой мед. Зиму на Стрижаменте пережили семь пчелиных семей из десяти.
— Когда мы в домик въехали, тут не было ни света, ни воды. Только огороженная территория, 160 гектаров, где живут олени, которых надо охранять.
— Я в четырнадцать лет получил охотничий билет — надурил инспектора, сказал, что мне уже шестнадцать. Но это было в 1973 году, в той стране, которой уже нет. Помню первую добычу — зайца-беляка. Мне интересно было пройти километров пять, потом встретить зверя и добыть его. Адреналин, молодой был, горячий, — вспоминает Кружалин.
Валерий ходил на кабана в горах Карачаево-Черкесии («Пока вверх залезешь, уже тот кабан не в радость»), охотился в Казахстане, Архангельске, на Урале и на Сахалине.
— Два раза я нарывался на медведя случайно, без оружия, — вспоминает он. — На Сахалине я работал в охране, однажды выхожу ночью из своего вагончика, слышу — что-то шебуршит. Присмотрелся — а тут медведица с медвежонком метрах в десяти от меня в ведрах копаются. Они рыбный запах чуют. Тогда я просто заскочил обратно в вагончик. А вот во вторую встречу с ней испугался сильнее.
Я шел по железной дороге. Надо было восстанавливать оборванную линию телефонной связи. Иду, вижу, собачка моя маленькая заскулила и поджала хвост. Поворачиваюсь — та же медведица метрах в ста от меня стоит на задних лапах и ревет. Мне тогда сорок восемь лет было, и эти три километра до дома я очень быстро пробежал.
На Сахалине медведи часто задирают грибников, ягодников. Если человек на медвежью тропу попал, значит, пиши пропало. Там медведи размером с гризли, не такие, как наши гималайские. Человечину медведь ест не сразу. Если не сильно голодный, прикапывает тело и ждет, пока от него пойдет сильный запах. Потом ест.
А знаешь, как браконьеры куропаток в Архангельске ловят? Мне рассказывали. С помощью пластиковой бутылки с горячей водой протапливают в глубоком снегу лунку с ледяными краями, бросают в лунку приманку — ягоды рябины. Куропатка нырь за едой — а назад не может, в тесной лунке крылья не расправить. Ну изверги же! Вот так там люди живут. Я так никогда не промышлял. Я охотником был, а не браконьером.
Приехав на Стрижамент, Кружалин стал борцом с браконьерами — охота в природном заказнике запрещена законом. Каждый день он обходит оленью территорию, шесть километров по периметру, и проверяет, все ли в порядке с оградой, нет ли чужих следов.
Недавно, говорит, егерям расширили полномочия, теперь они имеют право задерживать браконьеров и составлять протокол, а не только выдавать предписания.
Галина Алексеевна режет мягкий домашний сыр толстыми ломтями. Они ложатся на тарелку скошенной горкой. Сыр солоноватый и очень вкусный. Корова, которая дала для него молоко, виднеется за окном.
— Вы же с таким хозяйством в пять утра, наверное, встаете?
— Нет, это он в пять утра встает, — смеется Кружалина, — а я часов в шесть.
Мы выходим на крыльцо. Пахнет сеном и домашним хозяйством. Резиновые сапоги чавкают в грязи. Дерзкая курица семенит по забору рядом с курятником.
— Скоро фазаны начнут нестись, — Валерий открывает деревянную калитку и показывает нескольких серых птичек. Смеется: — Недавно дикий кот в курятник залез, а ты ему ничего сделать не можешь, потому что он редкий. Только выгнать и пальцем погрозить.
Из хищных краснокнижных в этих краях встречаются камышовый кот («хвост — как полицейский жезл») и кавказская лесная кошка. Еще есть енот-полоскун, он живет по берегам рек.
Недавно отелившаяся корова не дает выйти из загона, теленок облизывает руку егеря. Стайка полудиких свинок (плоды любви домашней свиньи и дикого кабана) бегает возле забора.
В двадцати метрах от дома высится горка из снопов сена — Кружалин и пять помощников-егерей заготовили его для оленей летом. Неподалеку пасется конь Ветерок.
— Когда здесь непролазная грязь и на машине не проедешь, я объезжаю оленью территорию на коне. По ночам волки подходят совсем близко к забору, стоят, облизываются, — с серьезным лицом рассказывает Валерий.
Подходить к загону близко нельзя. Олень пятнистый — слегка диковат и пуглив, как и положено редкому виду (в России их осталось не более 33 тысяч). Они чувствуют запах чужого человека, пугаются, убегают и могут случайно пораниться о сетку. Но егеря не боятся, особенно когда он ранним утром приходит с кормом.
— Когда я на утренней кормежке выхожу к ним без ведра, они косят недовольными глазами и близко не подходят. Будут в природе за каждым человеком бегать — их точно перестреляют. Поэтому из бутылочки их в детстве никто не кормит — чтобы не привыкали к людскому духу.
Олени едят сено, которое для них собрали на склонах Стрижамента, любят зерновую смесь, топинамбур и соль.
Панты с кровью здесь, как на Алтае, не спиливают. В вольерах можно увидеть сброшенные старые рога, которые валяются невостребованными. Кружалин шутит: если по незнанию принести в дом найденные, а не добытые рога, — это к супружеской неверности.
В ячейке забора-сетки болтается большой оранжевый шприц. Его наполняют снотворным и заряжают в специальное ружье. Это чтобы животное уснуло перед транспортировкой. Часть оленей готовят к вольной жизни на другой горе — Брык, в Андроповском районе Ставропольского края, но для этого их сначала придется к ней перевезти. Раньше оленей в вольере только пересчитывали, а теперь решили: им в огороженной роще тесно, пора выпускать в большую жизнь.
— Смотрите, во-о-он они, между деревьев бегают, — егерь показывает рукой в сторону леса. Глаз не успевает заметить оленей, только что-то серое мелькает пущенной стрелой.
Мы возвращаемся в тепло дома. К пирогу, сыру и меду.
— Он сельский житель, — Галина Алексеевна разливает чай и нежно смотрит на мужа. — В Невинномысске у нас была четырехкомнатная квартира. А Валера все говорил, что ему так тесно, словно стены давят и потолок на голову падает. Я люблю перемены, и сорваться мне было нетрудно. Сейчас только с горы на равнину спускаемся — он жалуется, что везде дым, нечем дышать и надо ехать обратно. К оленям.