Когда-то село Амузги в горах Дагестана было центром обработки металла и изготовления оружия. Слава о здешних мастерах тянулась за пределы села и республики. Теперь аул стоит заброшенным. Двадцать лет назад в последний раз здесь работали кузни, а последняя жительница — Патимат Нугаева — умерла зимой 2016 года.
Тропинка, ведущая в Амузги, начинается в знаменитом ауле златокузнецов Кубачи. Отсюда — только пешком, минут пятьдесят в спокойном темпе. Тропа длинная и узкая. За ней обрыв, величественные горы, дома, коровы, медленно жующие траву, и туман. О жизни в селе напоминают могильные плиты бывших жителей Амузги по пути в аул.
Но в это воскресенье кажется, что в селе играют пышную свадьбу на 500 человек. Оно не просто ожило, как планировал автор фестиваля «Легенда об Амузги» Борис Войцеховский, оно словно обещало больше не умирать. Приехали выходцы из села, привезли инструменты и кузнечные меха, гармошку, барабан, угощения. И заиграла жизнь. За всем наблюдали призраки бывших жителей аула — бумажные женщины и девочки в длинных платках и платьях, выглядывающие из окон и дверей. Их Борис сотворил в течение пяти дней.
— Хотели оживить Амузги хотя бы на сутки, на кусочек суток, — говорит автор проекта «Легенда об Амузги», воплощенного при поддержке Российского фонда культуры. — Сегодня здесь работают две кузни, звучит музыка, готовится еда. Раньше в аул приходили либо сами амузгинцы — просто показать детям, что здесь было, либо редкие туристы из Кубачи. Сегодня, как я понимаю, столько людей, сколько, наверное, лет за десять доходило.
Выходец из села Абдулазиз Рабаданов, сын кузнеца, родился в Амузги, а сейчас живет в соседнем Кубачи.
— И света не было, и дороги автомобильной не было, одна вода питьевая и колодец для коров, — вспоминает он о своем родном селе, однако признается, что аульчане всегда жили в достатке.
— Когда у кого-то чего-то не было, у нас бывало. Подумайте, сколько железа надо, чтобы что-то сделать? Мы даже бритвенные ножи делали!
Абдулазиз проводит экскурсию по своему селению. Кажется, что оно маленькое, пока не попадаешь внутрь.
— Вот отсюда туда я ходил в школу, — показывает он на каменистую тропинку, идущую вверх. — Вот мой дом. Я там родился. Здесь коридор был, с этой стороны четыре комнаты. Здесь мы женились, невест из городов пешком приводили. Если бы тут был хотя бы свет, я никогда бы не уехал отсюда.
У разрушенного дома стоит яблоня. Ее Абдулазиз посадил в детстве. Другие деревья высохли. Свой огород раньше был у всех сельчан. Дома строили из камней и глины. Разрушились все, кроме одного — последней жительницы села Патимат. В нем четыре комнаты. Комната, в которой больше времени проводила хозяйка дома, — с двумя пластиковыми окнами и старинной печью, выкрашенной в синий цвет, на печке поднос.
— Эта комната — ее почетное место, — улыбается сын Патимат Расул Нугаев.
Рядом с этой комнатой другая, поменьше. В ней Патимат хранила вещи, пропускала через сепаратор молоко. Справа от ее комнаты — гостиная. Патимат уговаривали уехать из села и дети, и сестра. На что она отвечала: «Здесь родилась, здесь хочу умереть». Расул покинул село, когда ему было 26 лет: жить в таких условиях было слишком трудно. Последняя встреча с мамой ему запомнилась на всю жизнь.
— У нее была цель — никуда не уезжать. И она не уехала. Она часто ругала, что я курю, она ругала и перед смертью. В последний раз, когда я ей приносил таблетку, держала за руку и не отпускала. В то время я почувствовал, что она покинет нас. Неделя прошла — и все, больше я ее не видел.
На фестивале гостям улыбалась маленькая 12-летняя Патимат, названная в честь бабушки.
— На самом деле фестиваль не про Амузги, а про кучу других мест, которые либо умирают, либо уже умерли, — говорит Борис Войцеховский. — Хочется, чтобы как-то на них обратили внимание.