Домик Лермонтова в Пятигорске — не просто музей, это городская реликвия, культурообразующая ценность. Так было с 1912 года, когда Кавказское горное общество выкупило дом из частных рук, чтобы основать в нем музей. Прошло сто лет, власть в стране и в городе менялась, а имя Лермонтова и все, что с ним связано, оставалось очень важным для Пятигорска. И даже в период фашистской оккупации домик под камышовой крышей продолжал быть музеем.
Для немцев имя русского поэта ничего не значило. Зато их очень интересовала коллекция Ростовского музея искусств, которую, как им было известно, эвакуировали в Пятигорск. Искали ее повсюду, но так и не нашли. А она была спрятана именно здесь, на территории лермонтовского музея-заповедника. Еще до прихода оккупантов сотрудники музея закопали самые ценные экспонаты коллекции на заднем дворе. Оставшееся замаскировали под хлам в жилом доме.
Пять месяцев курорт находился в оккупации. Музей продолжал работать. Правда, немцы оставили в штате лишь трех человек: директора Елизавету Яковкину (ей потом еще долго припоминали эту работу «на немцев»), эвакуированную из Ленинграда Марию Николаеву и Наталью Капиеву — жену дагестанского писателя Эффенди Капиева, с двумя детьми на руках. Музей по-прежнему собирал вокруг себя представителей пятигорской интеллигенции.
Зимой 1943 года отступающие фашисты отдали приказ сжечь музей. О том, как был спасен домик Лермонтова, рассказывают разные истории.
Вот как об этом вспоминает в своей книге «Последний приют поэта» Елизавета Яковкина, руководившая музеем с 1937 по 1951 год:
«10 января около пяти часов вечера в ворота музея громко постучали… Как только я отодвинула задвижку, калитка распахнулась, и во двор ввалился сильно подвыпивший полицай с каким-то свертком под мышкой. Он направился к скамье, стоявшей напротив Домика. Там сидели сотрудники и друзья музея… Не успев дойти до скамьи, полицай заорал:
— Мне поручено поджечь музей.
Все оцепенели. Минуту длилось молчание. Заговорили все сразу:
— Это невозможно! Домик Лермонтова нельзя уничтожить.
Попытки убедить его, что Домик — памятник великому русскому поэту, что люди всего мира должны чтить память Лермонтова, были тщетны. Поджигатель пьяным голосом кричал:
— Я жить хочу! Я головой отвечаю! Велено поджечь, вот и подожгу!
…Положение спас О. П. Попов. Указывая на отъезжавшую на улице немецкую машину, он заявил, что музей немцами заминирован, он оставлен здесь для охраны и пребывание посторонних лиц на этой территории запрещено. Для выяснения дела полицай предложил Попову идти с ним в качестве заложника в штаб. Они ушли, а часа через полтора, уже в темноте, Попов, сбежав от пьяного сопроводителя, вернулся в музей и оставался там до утра. Расчет на то, что полицай побоится докладывать о невыполнении задания и возвращаться в темноте в музей, был верен".
Музей удалось спасти, но литературовед Олег Пантелеймонович Попов, который как раз увел полицая, впоследствии был обвинен в пособничестве фашистам. Дело в том, что он и сам носил повязку полицая на рукаве. Многие говорят — вынужденно. Альтернатива у него была незавидная: ехать на работу в Германию либо служить немцам здесь. Но сам он себя позднее не оправдывал.
По другой версии, поджигать Домик пришел вовсе и не полицай, а казак. Об этом рассказывает Александра Николаевна Коваленко — замечательный пятигорский краевед, долгое время дружившая и с Яковкиной, и с женой Попова — художницей Шаховской.
С приходом Красной Армии Попова пришлось укрывать от своих. Сначала там же, при музее. А потом они с женой уехали в один из близлежащих совхозов. Она преподавала рисование, он — литературу. Но в 1946 году его все же арестовали по доносу.
Попова осудили на 20 лет и сослали в Воркуту. «Освобожден я был в 1956 году, со снятием судимости, — писал он в своих воспоминаниях. — Мне тогда объяснили, что я полностью восстановлен в правах и могу нигде не указывать, что находился в заключении. Поэтому я и не заботился о реабилитации, тем более что не считал себя — по тогдашним законам — совсем невиновным».
Реабилитировали его только после смерти в 2000 году. Филолог по образованию, он до последнего дня занимался лермонтоведением.
Сейчас на заднем дворе музея, где когда-то были зарыты ценные экспонаты, установлен скромный мемориал, посвященный музейным работникам, спасшим Домик во время оккупации. На памятнике пять имен: Капиева Наталья Владимировна, Николаева Маргарита Федоровна, Попов Олег Пантелеймонович, Шаховская Ирина Федоровна, Яковкина Елизавета Ивановна. И надпись: «Памяти сотрудников музея, спасших Домик Лермонтова в грозные годы Великой Отечественной Войны. От благодарных россиян».
Цандеровский институт механотерапии в Ессентуках появился в 1902 году. Тогда были закуплены 64 оригинальных аппарата — изобретение шведского ученого Густава Цандера. К тому моменту прародители фитнес-тренажеров стали очень популярны во многих странах. Бурно развивающийся российский курорт тоже не хотел уступать заграничным «баден-баденам». Механические тренажеры из кожи, металла и дерева практически не имели противопоказаний в использовании и помогали курортникам худеть, исправлять сколиоз, восстанавливать мышечный тонус.
После первой мировой войны и смерти Цандера в 1920 году почти все центры механотерапии в Америке, Европе и России закрылись. А в Ессентуках цандеровский институт до сих пор благополучно работает. Сейчас он единственный в мире. Здание стоит на главной аллее ессентукского парка и является архитектурным памятником республиканского значения. Местные очень любят рассказывать туристам про то, что именно тут, в тренажерном зале института, снималась одна из курортных сцен фильма «Любовь и голуби».
И еще одну историю здесь вспоминают.
С самого начала работы Механотерапии в Ессентуках при институте мальчиком на побегушках служил Евдоким Жерноклеев. Смышленый парнишка все подмечал, все улавливал с полуслова. Во время революционной неразберихи часть аппаратов «ушла» в Пятигорск. Вернуть их вызвался Евдоким. И ведь вернул. Как он позже вспоминал, для этого «силу пришлось применить». После революции, когда цандеровские аппараты стали работать на здоровье пролетариев, Евдоким Моисеевич благодаря своим знаниям, упорству и происхождению числился в штате Механотерапии уже в качестве механика-инструктора.
Когда грянула Великая Отечественная, Механотерапия, как и весь город-госпиталь, трудилась на восстановление бойцов Красной Армии вплоть до оккупации Ессентуков. В начале августа 1942 года стали эвакуировать раненых и имущество. Тренажеры тоже предполагалось отправить в тыл. Жерноклееву поручили их упаковать.
«Проснулся я рано утром 9 августа в полной тишине. Оказалось, что еще ночью все уехали», — вспоминал Евдоким Моисеевич позже в своей автобиографии, до сих пор сохранившейся в архивах ессентукского краеведческого музея.
По словам старожилов, советская власть ушла из города дня на три раньше, чем пришли немцы. Эти три дня междувластия называют грабительскими. Разграблено было все, брошенное при отступлении: склады, магазины, санатории. Но не Механотерапия. Евдоким чувствовал свою ответственность за сохранность уникальных цандеровских аппаратов. Спрятать их было нелегко, но он нашел выход: разобрал уже упакованные, готовые к эвакуации аппараты на части, замаскировал в подвале под кучу металлолома и для пущей убедительности засыпал мусором.
Немцы аппараты искали. Но копаться в мусоре им в голову не пришло. Так и пролежали разобранные тренажеры в подвале института вплоть до 1943 года, когда советские войска освободили Кавминводы. Механик сам же и собрал их, заново установив на места. Скольким еще солдатам и офицерам помогли они восстановиться после травм и ранений! Говорят, что позже Жерноклеев и сам изобрел два тренажера и они теперь удачно дополняют цандеровскую «коллекцию».
Прожил Жерноклеев долгую жизнь, работал в институте до 1956 года. Старые сотрудники Механотерапии вспоминают его с теплотой как очень добродушного человека. Уже пенсионер, он часто приходил в Механотерапию — посмотреть, поправить, что не так. Умер он в конце 70-х годов.
Любовь Баварская, несмотря на почтенный возраст, все еще готова угощать домашним вином всякого входящего в ее дом. Виноград она посадила давно, после войны. В память о раненых бойцах, которые ждали ее в Ростовском госпитале и которых ей не удалось спасти. Она, молоденькая медсестра, многих вывезла тогда из города перед приходом немцев. А тех не успела. Машина попала в аварию (они ездили с выключенными фарами, чтобы не привлекать внимание). Девчонку с переломанными руками в гипсе отправили пешком в Армавир. По дороге Люба узнала, что Ростов взят. Да и на Армавир дорога была перекрыта. Тогда она решила вернуться домой, в Ессентуки, к маме. Дошла. А дома ее ждал «сюрприз». В родной город тоже уже вошли немцы. Перед их приходом мама забрала из местного госпиталя шестерых тяжелораненых.
— Ессентуки — курортный город. С началом войны его превратили в город-госпиталь. Когда подступали немцы, раненых эвакуировали, но часть не успели. Самые смелые жители взяли их по домам. Хотя немцы издали указ: за укрывательство коммунистов и красноармейцев — расстрел. Мама просила соседей взять хотя бы по одному себе. Но все отказались, испугались. Тогда моя мама сказала: «Значит, помирать вместе будем».
Днем раненых прятали в траншее, вырытой в огороде, а на ночь забирали домой — покормить, перевязать, обогреть. Прокормить шестерых мужчин было не просто. Ходили по деревням, меняли вещи хоть на какие-нибудь продукты, чаще всего на кукурузу.
— Наш дом находился на окраине города. В этот район немцы заходили нечасто. Вот мы и осмелели, бдительность потеряли. Однажды обедали в доме вместе с «постояльцами». И вдруг в дверь заходит немец. Немая сцена. Он смотрит на нас, мы на него. Только глазами хлопаем. Немец закурил, нашим предложил, те отказались. А потом и говорит: «Сталин, Гитлер гыр-гыр-гыр. А мы комрат капут, капут! Эйсон!» Потом немец попросил у мамы гуся. Мама вышла во двор, поймала гуся, отдала ему, значит. Этот немец положил 10 марок на стол и ушел.
Люба бросилась за ним, проводить, посмотреть, что будет. А он вытащил из кармана фотографию с изображением повешенного и стал что-то объяснять ей по-немецки. Она поняла: с ними может быть то же самое.
Но немец их не выдал. И даже стал их союзником. Приходил к ним несколько раз, однажды принес сахар. Он много разъезжал, сначала передал письмо родным одного из военнослужащих в Севастополь. И даже привез ответ. А потом и другого раненого забрал с собой на родину в Армавир.
— Он привез нам письмо от него на обратном пути. Тот написал, что до Армавира он добрался, но там его приняли за партизана. Советовал никому из Ессентуков не уезжать. Так они и прожили у нас всю оккупацию.
Оккупанты стояли в Ессентуках полгода, зимой 1943 года в город пришли наши. Правда, перед их приходом опять пришлось поволноваться. Когда немцы отступали, в дом Баварских заехала переночевать целая группа фашистов. Еле успели спрятать красноармейцев.
Она не помнит, как его звали, того молодого немца. Когда приходил в последний раз, объяснил, что едет в Сталинград. Найти его не пыталась. В советские времена это было непросто. А вот тех солдат, которых они с мамой, рискуя жизнью, прятали, искала. В конце 90-х годов даже поехала на программу «Жди меня». Результата не добилась. Зато нашла много новых друзей. Среди них, например, Игорь Кваша. Она всегда и всех приглашает в гости — на домашнее вино из того самого винограда. Услышав ее историю, однажды приехал в гости Сергей Бодров. Целый день провел у Любови Дмитриевны, все расспрашивал про военные годы. Говорил, кино хочет снять. Видимо, не успел…