Тридцать минут от Махачкалы, поселок Тюбе, простой дом с уютным двором, где хозяин вручную соорудил необычный водопад-гору. Беседка, под березой столик из бревен. Здесь нередко бывают туристы — и все пытаются поместиться пить чай под деревцем.
По обточенным временем ступеням спускаемся в каменный подвал — это мастерская. Полукруглая арка разделяет рабочий зал и молельную комнатку с матрасом на полу. На полках композиции из металла и каталоги работ Рамазана Ахмедова — ювелира, оружейника и художника, чьи работы хранятся в частных коллекциях по всему миру. На стенах — много заготовок для будущих работ и немного оружия.
— Тут много чего было. Картины, композиции. Друзья приходят и просят: подари мне. А он безотказный. Вот теперь нечего показать, — сетует супруга мастера Халисат. — Красивые мечи были — вся стена полная. Все раздарил.
Серебро, кость, сталь превращаются в руках Рамзана в ни на что не похожие авторские изделия — от клинков до философских композиций.
На стенах в мастерской висят портреты. Один из них, большой, Владимира Высоцкого. На полках главная композиция посвящена сборнику стихов поэта «Нерв».
— Разумеется, если что-то тут висит, значит, неспроста. Значит, какие-то мысли есть. Высоцкий искал истину, человек хороший, справедливый. Вот эта художественная композиция — это его чувства, нервы. «Словно капельки пота из пор, из-под кожи сочилась душа».
А вот композиция, посвященная произведениям Баха, набросок. Это пшеница, каждый тонюсенький колосок из металла сделан. А вот птица, перышки… Это полет к звездам, освобождение, но крылья обломали. А это наша жизнь: путь к солнцу из нашего быта, похожего на коровий навоз. Это только наброски, но и на них я потратил годы.
Мы в другие времена жили. Детство мое прошло в совхозе миллионере под Дербентом, в селе Мамедкала. Мать возилась постоянно, что-то шила, переделывала, может, от матери у меня умение работать руками?
Окончил художественное училище в Махачкале, в то время оно считалось сильнейшим в России. Затем вместе с другом поехал в Москву поступать в Строгановское. Мы так готовились! Нас провожали на поезд, и мы уезжали, сжигая за собой все мосты, с надеждой, что там лучше научимся работать. А приехали… посмотрели, побывали на защите. Подумали: что здесь терять пять лет? Нам их надо было учить, а не учиться. В общежитии танцы, пьянки, гулянки, не этого хотелось. Погуляли по столице, могилу Высоцкого посетили, и обратно.
Потом я один как перст поехал в тбилисскую художественную академию. Сказали: «У нас по 7−8 лет поступают, куда ты лезешь?» Я и оскорбился, подумал: «Добьюсь сам чего надо».
Приехал в Дагестан. Начал работать в ювелирке. Но золото, камни, мелочь — не совсем по мне это было. Железо, сталь — вот это творчество! Но оружие я делать стал случайно. Это же было запрещено. А у меня Высоцкий, Pink Floyd… мой бунтарский дух требовал нового, острого. Один нож сделал — понравилось всем и мне самому, ну и пошло-поехало. Ювелирному делу я обучался, а вот оружейному никто не учил. Все пришло само.
Мы смотрим каталог с работами Рамазана. Мечи, ножи, трости с «секретом», сабли — каждое изделие — это один-два года ежедневной работы.
— Это я президенту, кажется, Казахстана делал. Это для короля Иордании или Саудовской Аравии, не помню уже. У меня работы покупали в подарок пятнадцати президентам. Вот эта работа была заказана для Туркменбаши. А эта для Путина. Еще кортик ему дарили.
А вот на этой работе написано «Будь стоек в справедливости». Это остаток композиции для одного авторитета из Москвы. Заказал мне трость, год делал: слоновая кость, бриллианты, золото, паук — символ. Она разборная была: сбоку нож, внутри штык, с другого боку еще кинжал, снизу открывается — отдельный небольшой ножик. Вор в законе. А эти слова я ему написал от себя в наставление.
Отдавать работу он меня в Москву пригласил. Сидит он в кафе, чай пьет, шашлык ест, туда прямо к нему приезжают, и он говорит: ты прав, ты не прав, вопросы решает. И мне приходилось сидеть с ним целыми днями. Не давал руку сунуть в карман. Все оплатил мне: кафе, гостиницы, но и работу мою бесплатно взял.
Я о деньгах-то и не думал, я как думал: творить буду, буду отшельником. Чудак, художник.
В давние времена холодное оружие было функциональным. Сейчас — это уже символ достатка, вкуса, положения. Престиж. В 80−90-е сувенирное оружие стало популярно. На выставках были ценители, которые лучше, чем дагестанцы, знали наших мастеров. Работы наши разбирались. Я осваивал выставки. Подтягивал наших мастеров. А потом за это взялись деловые люди, бизнесмены. Они заказывали образцы и спрашивали: «Это сколько по времени делать?» «Это один месяц, это два». Но такое им не подходило, нужно было ставить производство на поток. Мы же в те времена далеки были от бизнеса, а людей тех звали не бизнесменами, а спекулянтами, барыгами, цеховиками.
Вот мой товарищ в Москве тогда работал, вроде был талантливый, но делал деньги. И вот мы, творческие, над ним смеялись, а, оказывается, он был прав. В то время он не был прав. А сейчас — прав. Потому что капитализм.
От новых времен, требующих бизнес-жилки, мастер сначала попробовал сбежать. В прямом смысле слова. В горы.
— Решил уйти с семьей жить подальше от людей, чтобы творчеству ничего не мешало. Родина наша — горное село Шари. С утра из Махачкалы выедешь, если повезет — вечером доберешься. Это если обвалов нет, в общем, особо не доедешь. Рядом с Кубачи наше село, но дороги к нему нет. А между нами и ближайшим к нам селом Ицари — пропасть, ущелье. Вот туда я и подумал перебраться.
И пошел из Ицари пешком в наше село — открывать дорогу. Рюкзак накинул — и пошел. Пока шел — ночь наступила, и я чуть там не пропал, потому что заблудился. Темно, еще и туман такой плотный, что ни зги не видно. А диких зверей, волков и медведей, в тех местах немало. Залез на дерево переночевать и сижу кукую. Часа два сидел. Слышу: отара. Но туман глушит звук, и ничего не видно. Я слез ее искать, но как появилась эта отара, так же и исчезла. Я растерялся, а как очухался, начал кричать. Но никто меня не услышал. Отчаянье навалилось. Потом, чувствую, наступаю на мягкое что-то — оказывается, бараньи шарики. Одни холодные, другие теплые. И вот догадался я, что надо по теплым идти, чтобы за отарой пройти, так и вывели меня шарики к речушке, а по ней дошел до села. Когда постучался к жителю одинокому там, он такими шарами на меня посмотрел… Так я решил, что пока не будет у меня вездехода, джипа, да хоть вертолета, мне там жить с женой и пятью детьми невозможно.
В мастерской много мелких сувениров и деталей для них. У семьи есть торговая точка у подножья бархана Сарыкум, популярного у туристов. Там продаются сувениры с песком, кулоны, брелоки. Есть и магазин в Махачкале — там больше оружия. Часть «коммерческой» работы выполняют сыновья — они пошли по стопам отца.
— Дети, внуки, семья. Да и хорошие материалы для работы нужны. Поэтому уже третий год занимаюсь этой мелочевкой. И лежат они, творческие мои задумки, не доходят руки, время быстро идет. Время сократилось, по-моему, как будто солнце приблизилось.
Я сколько мог ширпотреб игнорировал. Это только последнее время я пришел к этому «Кто будет семью кормить?» Эти насущные вопросы выдавливают из человека все человеческое, ценное, остается одна шелуха, кожа. Если ты не будешь сопротивляться. Это, как у Высоцкого, есть песня: «Лишь дайте только волю, мужики». У меня уйма композиций, которые я бы хотел делать, но не могу. Такая ситуация. Брелоки делаем, чтобы заработать. Но кое-как держимся, работаем, творим, хотя это уже не то, что хочется.
Товарищи надо мной смеются: ты из подвала не выходишь. Жалко убивать время на праздную жизнь. Возможность работать — вот это главное для меня.