Доктор Ильяс Шарбузов стал победителем в номинации «Нештатная ситуация в полете» Всероссийской премии в области санитарной авиации «Золотой час». 32-летний детский анестезиолог-реаниматолог из Дагестанского центра медицины катастроф спас в полете новорожденного: состояние недоношенного малыша резко ухудшилось во время транспортировки на вертолете, но печальных последствий удалось избежать.
— Как для врача-реаниматолога для меня это обычная история, но в полете такое случается редко, потому ситуация и нештатная…
Я максималист по жизни. Мне нужно самое тяжелое. Если происходит какая-то экстренная ситуация, обязательно стараюсь быть в эпицентре, помогать. Поэтому и специализацию самую сложную выбрал — реаниматологию, хотя и окончил ординатуру по травматологии-ортопедии. Не мое это, а вот спасать детей — мое.
Мама — педиатр, вот мы все и пошли в медицинскую сферу. Правда, брат занимается МРТ, сестра учится, но уже выбрала то же направление. Одного меня — отмороженного — на семью хватает.
Детские реаниматологи сталкиваются со всеми заболеваниями: травмы, врожденные пороки, пневмония, инфекции. И работают с детьми всех возрастов, в том числе с недоношенными малышами. Реаниматолог оказывает экстренную помощь при ухудшении состояния больного, при его переводе на аппарат искусственной вентиляции легких, проводит респираторною поддержку, мониторит все жизненно важные функции. В общем, занимается всем.
Как поступить, решаем по ситуации. Приходится включать стратегическое мышление. К примеру, ребенок в отдаленном районе поступает с пороком сердца и осложнениями, связываются с нами. Мы вылетаем или едем консультировать. Если в больнице есть все условия для лечения тяжелых детей, то оставляем пациента на месте. Но, как правило, их нет. Поэтому решаем вопрос транспортировки. В прошлом году, к примеру, транспортировал полуторакилограммового ребенка из села Маджалис. Вертолета не было, пришлось переводить его в ближайшую больницу в город Дагестанские Огни. До него ехать 40 минут, а до столицы — 3 часа. Риски высокие. Уже на следующий день вылетел за малышом на вертолете.
— Вызовы бывают разные. Вот вчера ночью консультировал Рутульский район, рекомендовал им перевести ребенка в Дербент. Мог быть вызов очный, тогда выезжаем на место. В среднем бывает от трех до 15 вызовов в месяц, а бывает два-три раза в день летаем в районы.
Иногда Минздрав отправляет в командировку в Москву, Санкт-Петербург или в другие центральные города. В июне вот летал в Калининград за нашим ребенком, он находился там на лечении. Сопровождал его на простом пассажирском самолете. Бывают периоды затишья, а порой не угадаешь, где окажешься через час. Стандартные диалоги с родными в звонках за неделю: «Ты где?» — «В Москве». — "Ты где?" — «В Калининграде». — "Куда опять?" — «В Астрахань лечу».
У Путина свой чемоданчик, у меня — свой, всегда рядом. Пульсоксиметр, трубки, механический отсос, жгуты для остановки кровотечения — все для оказания экстренной помощи в любых условиях. Дома даже кислородный баллон есть на всякий случай.
В прошлом году поехали с семьей отдыхать в Чиндирчеро. Там девушка упала затылком о землю, получила ушиб головного мозга, начались судороги. Медпункт курорта не оснащен, до больницы ехать 40 минут, которых у нее не было. Достал из машины свой чемоданчик, оказал необходимую помощь. Затем скорая увезла ее в больницу, с нею в итоге все в порядке. Жена, правда, сказала, что больше не поедем туда.
У меня не было каких-то ожиданий от профессии, я знал, на что иду. Был готов к жертвам в личной жизни. С будущей женой познакомился в больнице, она медсестра, поэтому все понимает. Дочери тоже привыкли уже к моему режиму. Я в любое время могу встать среди ночи, сказать: «Я на вызов», — взять чемодан и уехать. У старшей есть свой чемоданчик с игрушечным медицинским набором, и, когда я срываюсь на работу, она берет его и заявляет: «Папа, я с тобой!»
— Самое тяжелое — это сообщать родителям, что их ребенок умер. Это порог, через который трудно переступить. Особенно когда у самого есть дети.
Когда я был интерном, во время дежурства в больнице родители внесли своего ребенка на руках. Девочка вся синяя, сердцебиения не было. Смотрю ротоглотку, а там круглая конфета, достал щипцами, из легких — пена. Малышку мы потеряли. Ей было 8 месяцев. Страшное горе для родителей. Как выяснилось позже, они ее удочерили: не могли иметь своих детей. Хорошо запомнил и 13-летнего мальчика — смышленый не по годам, с ним было интересно беседовать. Лежал с хронической почечной недостаточностью. Все понимали, что он не выживет. Помню, как он, мучаясь от боли, спросил: «Когда все это закончится?» — «Скоро», — ответил я. И в этот момент он потерял сознание и умер.
В этом и есть трудность профессии — не в работе, а в плохих новостях.
Поведение близких пациентов всегда разное, не всегда — обоснованное. Народ у нас темпераментный вдобавок. Было, что чуть не подрался. Набросился отец ребенка, которого было уже не спасти. Здесь важно уметь объяснять родным все досконально. Если тебя понимают, тебе доверяют. Этому я научился, работая в медицине катастроф, когда ездил по районам. Я видел, что у ребенка нет шансов, а вокруг родственники сидят и ждут, приходилось со всеми разговаривать, отвечать на вопросы каждого, объяснять. Тут помогают и знания психологии.
Ложные надежды никогда не даю, никогда не говорю, что все будет хорошо. Говорю, что все делается правильно, но исход нам неизвестен. Когда я понимаю, что ребенок умрет, говорю, что не видел, чтобы из этого состояния кто-то выходил.
Сейчас это все рассказываю — и в лице не меняюсь. А на самом деле, когда видишь слезы родителей, внутри грызешь себя, думаешь, может, что-то не то сделал? Может, что-то упустил? Прокручиваешь в голове действия.
— Главная благодарность для меня от пациентов — простое «спасибо». Иногда к чаю могут принести что-то — это да, деньги категорически не принимаю. И при выборе профессии, и потом на зарплату не обращал внимания, иначе был бы сейчас травматологом.
Работаю официально в четырех местах: Детской республиканской клинической больнице, Дагестанском центре медицины катастроф, во втором роддоме, а с начала пандемии еще и в ковидном госпитале. 15−20 дежурств в стационаре плюс вылеты, выезды, консультации по телефону или очные. Нагрузки, конечно, большие. Бывают периоды, когда несколько дней подряд не сплю. Иногда еле-еле доползаю до дома, не остаются силы даже поесть. Такое было в июле-августе, когда у нас была сильная вспышка заболеваемости: 3−4 дежурства подряд, между дежурствами вылеты за ковидными больными, за детьми.
Помню начало пандемии — это был кошмар. Неизвестная инфекция, нет лечения. Никто не знает, что его ждет. Смотришь на человека, он задыхается, боится смерти. В случае с детьми с таким не приходится сталкиваться: у детей нет страха смерти. Ребенок дышит, даже если отдышка, даже если тяжело дышать, он не паникует. А взрослые пациенты еще этой паникой сами себя убивают.
В первую волну месяц не виделся с родными, жил в больнице, потом — на карантине. Вернулся домой, дочки стеснялись меня, отвыкли. Старшей на тот момент было шесть лет, младшей — три года. Побыв дома с семьей, через день я вышел на медицину катастроф, полетел за ковидным больным. Домой возвращаться не стал, чтобы не нести инфекцию. Сняли с братом дом, жили с ним отдельно от семьи где-то месяц. Успел поработать и в ковидном госпитале для беременных, после этого опять — две недели изоляции. Тяжелые были времена.
Сейчас мы с этой инфекцией знакомы. Появились протоколы лечения, которые многим подходили. Но со временем больные стали тяжелее: пневмония очень быстро развивается, быстро растет поражение легких, несмотря на терапию. Вчера дежурил в ковидном госпитале, принял троих крайне тяжелых больных. Все больше среди тяжелых молодых пациентов. В прошлом году при мне от ковида умер 11-месячный малыш. Недавно умерла 16-летняя девочка. А летом в свой день рождения скончалась 32-летняя девушка, за нею — и ее 28-летний брат. За две недели родители потеряли обоих детей.
Сам я ни разу не переболел ковидом, хотя и контактирую постоянно с больными. Зато уже дважды вакцинировался.
— В работе нашей хватает негатива, стараюсь через себя все не пропускать. Удалось это, конечно, не сразу, через три-четыре года практики. Надо уметь отвлекаться, менять обстановку, и вся напряженность уходит.
Мне помогают путешествия, туризм. Обязательно выезжаю в отпуск с семьей. Это уже как традиция — три года подряд ездим в разные города России. В свободные дни, раз в пару месяцев, выезжаю один. Вот завтра лечу в Питер на три дня. Меня спрашивают: «Зачем поехал?» Отвечаю: «Выспаться, другой цели нет».