Дорога в горы обходит Губден стороной — на этом настояли жители села. Губден во все времена отличался закрытостью и религиозностью. Здесь даже в советское время совершали намаз и посещали мечеть открыто, не таясь. В 90-е в губденском обществе произошел раскол между приверженцами «традиционного» и «чистого» ислама, который сохранился и сегодня. Любое неосторожное высказывание может вызвать недовольство той или этой стороны. Но ворошить прошлое здесь не хотят. Говорят: достигнутый мир в общине важнее всего.
Дорога из Махачкалы в Губден занимает не больше часа. Изредка вдоль обочин бредут коровы, а некоторые лежат прямо на проезжей части. Машина лихо лавирует. Несколько изгибов дороги, нужный поворот — и мы заезжаем в аул. Нас встречает арка, надпись гласит: село основано в 1396 году.
Когда-то эта местность называлась Бахру-Када — «ущелье с множеством склонов». Здесь насчитывалось 23 родовых поселения. Название Губден происходит от имени лидера, объединившего их в одно село и спасшего сельчан от разорения во время нашествия захватчиков. Дата на арке связана с этим событием, однако губденцы уверены, что люди здесь поселились не менее пяти тысяч лет назад.
Современный Губден быстро разрастается: скопления домов тянутся змейкой на несколько километров вдоль реки. Село разделено на 37 кварталов. В каждом из них — мечеть, родник и общественная печь кари.
Кривые улочки упираются в тупики, резные ворота, арочные своды, в старые покосившиеся постройки и новые добротные дома.
— Здесь были сельсовет, почта и тюрьма. Место называлось диван-хана, — объясняет нам попутчик, указывая на строение, лишившееся фасадной стены.
Таких построек немало, но ветхие здания быстро перестраивают — и к следующему приезду их можно уже не встретить, объясняет он. Губден и правда производит впечатление ухоженного села, нет ощущения заброшенности, как в высокогорье. Здесь на улицах не встретишь скот, дорожки не усыпаны коровьими лепешками, что для сельской местности привычное дело. Всю скотину, за редким исключением, «выселили» на кутаны. Вместо хлевов вырастают новые дома — точечная застройка коснулась не только городов Дагестана.
Большая перемена. Дети с шумом высыпают во двор. Девочки в разноцветных платках, волосы зачесаны ровно по пробору, все в нарядных платьях на разный фасон. Малышки сражаются за мяч, не уступая его мальчикам. Те, что постарше, держатся скромно, но не сторонятся, здороваются со старшими, даже с незнакомыми. Так положено.
— Этому корпусу 83 года. А вот эти здания, — показывает на одноэтажные постройки директор школы Магомедтагир Вагабов, — это мастерские, их переоборудовали в учебные помещения. Вот так выходим из положения.
Здесь учатся 1360 детей, школа перегружена на 210%, но другой в Губдене нет. Занятия идут в две смены. Два автобуса из разных концов села двигаются по направлению к школе, собирая детей.
— Каждый год нагрузка увеличивается на 40−50 детей. Это большой плюс, большая благодать, что у нас такая рождаемость. Наши люди оседлые, массовая урбанизация нас не коснулась — детям и школы, и садики нужны, — говорит директор. — Сборно-щитовые знаете, что такое? — спрашивает он, и тут же отвечает на свой вопрос: — Временные бараки. В нашем районе их несколько было, сейчас от них избавились, теперь наша очередь подойдет, надеюсь.
Бытует мнение, что в Губдене родители детей в школу не отдают, а девочкам учиться вообще не положено.
— Вот один раз преподнесут, а потом ярлык остается, — сетует директор. — Чтобы школу не посещали, таких единицы. У меня поступление 1 сентября — 180 детей. Обучение стандартное, в классе мальчики и девочки. Нам тяжело мониторить, кто куда ушел, но, если взять последних выпускников, наши девочки в медакадемии, педуниверситете учатся. У меня трое детей, старшая девочка окончила медицинский.
Рассказывает, что вопрос, позволить ей учиться или нет, в семье никогда не стоял.
— Да, был категорически против ее выбора, предупреждал, что впереди замужество, дети, будет сложно. Вышло так, как я говорил. Ушла в академический, заочного в меде нет.
Все дороги Губдена ведут в джума-мечеть. Сельчане гордятся, что в годы государственного атеизма не позволили закрыть ее.
По пятницам мечеть работает весь день, в другие дни ее открывают на время совершения намаза. Мечети более 700 лет, она пережила множество реставраций. В конце 60-х ураган сорвал крышу и разрушил минарет.
— Я был еще ребенком, помню, как старшие ходили на пятничную проповедь, а там только стены стояли, крыша опрокинута и вместо потолка видно небо. Прежде крыша была из множества куполов, а ступеньки, ведущие на минарет, были стерты сантиметра на 3−4, — вспоминает заведующий губденским краеведческим музеем Гамзат Гамзатов. Вместе со своим коллегой Магомедимином Мирзаевым он проводит для нас экскурсию по селу.
Люди собирались в мечети, когда решался важный вопрос, касающийся джамаата — общины. Мир и прежде ценился превыше всего.
— Когда в селе участились случаи кровной мести, «религиозные» вынесли решение о наказании и сделали надпись на дверях в мечеть. Она гласила: за такой проступок такое наказание, за другой — вот такое. Чтобы напомнить и предостеречь каждого, кто входит.
Во время реставрации двери и камень с датой постройки пропали.
— Это же история села, каким должен быть человек, унесший их, я не знаю, — сокрушается Гамзат.
В мечети управляются имам и три помощника, будуна. Сельчане знают, когда чья смена. Сегодня — выпускника местного медресе Магомедхабиба. Он читает азан — призыв к молитве — и совершает все обряды.
Аккуратно снимаем обувь, не наступая на коврик, шагаем внутрь. Сводчатый потолок уложен деревянной мозаикой. Стены выкрашены в белый цвет, от чего кажется, что помещение залито густым светом. Под ногами — палас в широкую полоску. Люди становятся ровно в ряд. Мечеть может вместить две тысячи человек — и даже больше. В селе около 40 квартальных мечетей, поэтому в обычные дни в главной собираются человек 15−20 — те, кто живет поблизости.
В глубине зала, позади мужской, женская часть. Одних от других разделяет занавес. Если женщинам тесно, они поднимаются на внутренний балкон. Отсюда поверх деревянных перил можно наблюдать за всем, что происходит в зале. Здесь же вдоль стен — резные шкафы с золотистым цветочным орнаментом. В них хранятся старинные рукописные Кораны и работы исламских ученых. Каждая из них проложена закладками — так легче найти нужный раздел и не беспокоить книгу. Будун бережно берет Коран в руки, раскрывает и перелистывает пожелтевшие страницы, исписанные ровным почерком.
Губденцы одними из первых поехали в хадж — как только разрешили. Существовало квотирование на выезд, и в 90-е им пришлось выйти на площадь к республиканскому дому правительства, чтобы отстоять свое право совершить паломничество.
— В 1992 году наш односельчанин организовал перелет, почти даром. Многие совершили хадж в тот год. Наши люди ездят по нескольку раз, есть человек, который аж 18 раз поехал, — вспоминает один из прихожан мечети.
— У нас у всех, в том числе у меня, мозги засорены революцией, как будто до Советов никакой культуры, ничего не было. Вранье — все было. Представление нехорошее осталось, что губденцы отсталые, религия тянет назад. Я считаю, что в тот досоветский период на религии все держалось. Религия назад не тянет, ее зря опиумом назвали, — настаивает Гамзат. Задумывается и с тоской в голосе добавляет: — Такое огромное село, история такая, но, можешь представить, архивных данных нет, коммунисты не оставляли. Народ поверил в их лозунги, ни один из них не сдержали.
Огромное колесо водяной мельницы с укором встречает путников. Деревянная постройка слегка покосилась, ручей течет мимо. Когда-то его подвели сюда из горной речки, а дальше вода шла на орошение полей.
— Вручную отсюда проведены каналы были, выходили в поля на 25−28 километров, — уточняет Магомедимин.
Мельница работала еще в 80-е, а сейчас в аварийном состоянии, внутрь советуют не заходить.
В старину люди приезжали сюда и месяцами ждали очередь, чтобы смолоть зерно: не во всех селах есть реки. На мешках спали и ели. Губденцы меняли на зерно у кого что было: абрикосы, лошадей, курдючных овец.
— В селе мельниц было не меньше десяти. Они были родовые и переходили по наследству. У моего дедушки тоже была, — говорит Магомедимин.
Другой символ села — природная арка. В старину на ней стояла сторожевая башня. Завидев приближение неприятеля, дружинники зажигали сигнальные огни. Мангуш — глашатай — сразу же предупреждал дружинников и ополченцев о сборе на крепостной стене. Отряд из 40 человек — «сороковка» — ежедневно объезжал владения Губдена и следил за порядком в селе.
— Сороковка сохранялась еще в послереволюционные годы. Мой дед Гамзат, чье имя я ношу, 40 лет возглавлял дружину, — рассказывает заведующий музеем.
За аркой — крутой склон. Всю остальную территорию окружала 10-километровая стена. Попасть в село можно было только через три пары ворот. Все остальное — глухая стена шириной в полтора и высотой в два с половиной метра. Ее остатки еще сохранились на труднодоступном склоне, и к ней можно подобраться поближе.
— Стену возвели в X веке, а в XI здесь чума была, и люди бежали из этих мест, — рассказывает Гамзат. — Когда вернулись, село было разрушено. Они стали потихоньку разбирать стену и использовать камни.
Второй раз стену возвели в 1840-х годах, во время Кавказской войны. Время было неспокойное — то горцы похищали людей ради выкупа, то царские военные требовали выдать тех, кто поддерживал имама Шамиля.
— Каждому хозяйству поручили построить три метра стены, — объясняет Гамзат. — После уборки урожая взялись, и пока холода не наступили, стена была готова. Она подходила близко к домам и не охватывала окрестности села, как первая. Использовали камни первой крепостной стены. Вот так старая стена исчезла. Иначе было не справиться.
Когда закончилась Кавказская война, стену разобрали. Камни, проделав долгий путь, пошли на строительство домов.
В Губдене находится зиярат, то есть место паломничества, под названием «Гаджиакайла хев». Могила шейха Гаджиакайя-хаджи расположена на окраине села. Вокруг нее построили небольшое здание. У него два входа для паломников — мужской и женский. Женская половина — просторная комната для совершения намаза. В одной из стен широкое окно, оно выходит в помещение с могилами. Их две — вторая принадлежит ученику Гаджиакайя. Полуметровые надгробия обтянуты зеленой материей. Старики приходят сюда по пятницам после проповеди в мечети. Паломников можно встретить в любой день.
Читают азан. Голос муэдзина доносится из ближайшей квартальной мечети. После каждой строчки молитвенного призыва следует затяжной, переходящий на визг вой шакала. Они обитают в ближайшем лесу, а в холодное время подходят близко к селу, чтобы найти еду.
Гамзат и Магомедимин торопятся: время обеденного намаза.
По пути к дому Гамзат указывает на новенькие контейнеры для сбора мусора. Возле урн ни соринки, ни забытого пакета.
— Как в городе, в каждом квартале установили, — говорит он.
— Если вы про Махачкалу, то у вас чище. Ни одного фантика на обочине.
— Учим детей не сорить. Вот с внуками в округе субботник провел. Надо пример на себе показывать, тогда чисто будет.
В доме директора музея много дерева, покрытого глянцевым лаком, каждый изгиб переливается на свету. Гамзат рассказывает о мастеровых Губдена.
— Стол, стулья, двери, лестница — все ручная работа наших мастеров. Губденцы — одни из лучших плотников. Сейчас многие ставят кованые ворота, раньше были резные деревянные. Они еще встречаются, их тоже делали здесь.
Губденцам поручали строить мечети в других селах и в городах. Мастера ценились за умелую работу.
— Обувь шили и мужскую, и женскую, — перечисляет Гамазат. — Легкие туфельки «губдаланки» прежде носили и взрослые, и молодежь.
— Вот только в дождь нельзя было их надевать: промокали, — добавляет его жена Тутубике. — А еще платки гульменди делали у нас.
Женщинам отводили легкую часть работы в этом ремесле. Считается, что губденкам не приходилось работать столько, сколько многим горянкам, — по религии женщинам положено заниматься только домом. На поля жительницы Губдена стали выходить только в советское время.
— Прежде было развито животноводство, сейчас тоже есть ребята, которые занимаются разведением скота, — продолжает Магомедимин.
В 1885 году в селе насчитывалось 40 тысяч овец, 4−5 тысяч крупнорогатых животных, сотни лошадей и ослов. Таких цифр не было даже в советское время, а сейчас — тем более. Прежде, по рассказам старожилов, в селе сеяли «весеннюю пшеницу». Откуда ее привезли, в селе не знают. Во время колхозов от нее отказались — и потеряли сорт. Нет и прежних садов: исчезли вместе с водой.
— К нам журналисты приезжали, спрашивали: «У вас здесь такое религиозное село, наверное, русских не оставляют?» Отвечаю, что у меня мама русская, никто не преследовал ее, все мамой зовут. Пришли к маме, а она намаз делала. «Не может быть, ты заставляешь ее?» Но как я мог ее заставить? А им все еще не верится. «Ты бы не хотела домой вернуться?» Мама ответила: «Нет, мой муж умер и здесь похоронен, мои дети тоже в свое время будут, я тоже хочу здесь».
Мать Гамзата Евдокия Колесникова из Белгородского края приехала в Губден после окончания педучилища в 1949 году работать воспитателем и учителем. Через год она вышла замуж за отца Гамзата — учителя и участника войны. В семью ее приняли и полюбили. В селе есть женщины и мужчины разных национальностей, говорит Гамзат и перечисляет: даргинцы, аварцы, кумыки, были гречанка и осетинка. «Тухумство», когда было принято жениться и выходить замуж только за своих, не просто односельчан, а представителей своего рода, постепенно отходит в прошлое. Ему самому «полурусская кровь» жениться на Тутубике никак не помешала.
— Я бегал за ней долго, — Гамзат прищуривает светлые глаза и смеется. — Ее не увидеть невозможно было. Ее одноклассница недавно мне говорит: «Что ты с ней сделал?» Имеет в виду, что изменилась. Я говорю, бессовестная ты, сколько лет ей, знаешь? Это время так поступило, не я. Что я могу сделать? Посмеялись все вместе.
У них с Тутубикой трое взрослых детей, подрастают внуки. Признаются, что были строгими родителями, чтобы дети не попали «не под то влияние». Но и в воспитании детей нравы уже не совсем те, что были прежде.
— Было и такое, что идет мужчина с женой и маленьким ребенком. Его жена на руках держала — это ее обязанность была, и это очень глупо было. Своего ребенка мужчине взять на руки как будто неправильно было, — объясняет Гамзат.
— Раньше стыдно было, а сейчас в больницу ходят, когда ребенок рождается, — подмечает Магомедимин.
Губденцы помнят историю и хранят реликвии, но жизнь вносит коррективы. Больше нет годеканов — мест собрания мужчин. Многоженство, распространенное в дореволюционные времена, встречается — но гораздо реже.
— Как женились ваши дети? — спрашиваю я Гамзата.
— По указу Всевышнего. Есть много вариантов, случается тот, который одобрили и родители, и дети. В редких случаях, если девочка говорит «я не хочу выходить», ее могут выдать.
Свадьбы в селе давно не играют. Часть жителей проводят мавлиды — мусульманские собрания. Часть не делают даже этого, говорят, не положено. Одни с другими не спорят: мир здесь по-прежнему ценится больше всего.