Никогда не верьте горцам, говорящим о хорошей дороге, — вот о чем надо написать в каждом путеводителе по Дагестану. Что горцу «почти прямая», то вам «ничего себе, и это я туда залезть должен?» Что горцу «я за 15 минут пешком дохожу», то вам «я все-таки сел на лошадь, которых боюсь с детства, и ехали мы, дрожа, полчаса над пропастью».
Именно таким оказался наш путь в горное село Дучи на семь домов и от него — к стоянке чабана Раджаба. Сначала местные полицейские помогли нам найти бессмертную «Ниву» с веселым водителем Гази, предупредив, что на своей машине до села мы не доберемся. Он же стал нашим гидом по горным пикам: два колеса на усыпанной булыжниками дороге, два — на склоне слева, справа — пропасть. Гази бодро рулил и развлекал нас беседой, жестикулируя и временами бросая руль. В ответ на блеяние «руль, руль, пожалуйста, держите», он только смеялся: «Это ж практически трасса, вот раньше тут и правда была плохая дорога».
Затем был путь на «знакомых лошадях» — на других бы бросились огромные пастушьи волкодавы. И вот, среди осенних гор показалась чабанская стоянка, где колоритный Раджаб — усы, папаха, бурка — живет так, словно время остановилось сотни лет назад. В реальность возвращает только мобильный телефон, солнечная батарея и газовый баллон.
Ну, а высокими горами Раджаб называет совсем другие места.
— Я по-русски научился говорить, когда чабаном стал. Очень мне понадобилось, потому что в разных районах бываю, а русский язык у нас — общий. Вот так садился и долгими рабочими днями сам с собой по-русски разговаривал — и с овцами. В школе в моем родном селе Танты все говорили на даргинском, уроки русского были, но учиться я вообще не хотел. Все время сбегал из школы к овцам.
Мама ругалась очень, хотела, чтобы я образование получил, а папа спокойнее реагировал: он чабан, и ему нравилось, что я разделяю его любовь к этому делу, да и помощь была. Он и сейчас, хотя уже ходить почти не может, все равно одну-две овцы держит, не может без них. Вот так и я, как он, — не могу. Люблю! Есть люди, которые без машины не могут, а я овец люблю.
Любимый ягненок у меня был, когда я был в шестом классе: овца двоих родила, а могла только одного выкормить. Я сам его вырастил, Качкар назвал и очень привязан был. А отец взял его и зарезал на Курбан-байрам, хотя другие бараны были. Ни куска я съесть не мог.
Мама переживала, что я чабановать собираюсь, потому что в наше время эта профессия не престижная. Это раньше чабан был в почете. Когда приходил в отпуск в село, его все жители выходили встречать, расспрашивали и поздравляли с благополучным исходом вахты. А сейчас наоборот — даже отвернуться могут. Такие времена настали, все наперекосяк. Было время, когда я жалел, что маму не послушал. Даже сильно жалел! Сейчас уже совсем нет этого чувства, любимая у меня работа.
Моя семья: жена, дети — мечтает, чтобы я другую работу нашел. Всех чабанов дома просят остаться, скучают, пока нас долго нет. Но я уже к овце привязался, жизни нет мне без нее и без красот тех мест, где пасутся наши отары. Поэтому выхожу из дома, оставляя их ждать меня.
— Отару нам дает работодатель, ему же и о работе отчитываемся. Дежурим вахтами: две недели я, две — сменщик. Пасем мы почти 2000 голов, и обо всех надо позаботиться. Хороший пастух каждую свою овцу в лицо знает, а плохому — сто раз на день одну и ту же голову покажешь, он и за год даже не запомнит ее. Каждую из них надо видеть не только глазом, чувствовать должен чабан свою отару. Если заболеет овца, надо вылечить, если отстала и заплутала, найти и вернуть.
Если чабан потерял овцу, он должен вернуть ее стоимость хозяину, а если хищник ее забрал — то нет. Наш хозяин очень хороший, постоянно приходит к нам, меняется с нами и работает, как мы. И мы тоже рады для него делать все, что он попросит. У других хозяев часто бывает только один сотрудник, и выходных у него почти нет. Такие больше зарабатывают, но мы договорились меняться. Так больше времени проводишь дома.
Моя же оплата — 35 голов в год. Эти 35 овец ягнят дают. Стараюсь только ягнят продавать — этих денег моей семье хватает на весь год. Цены на баранов разные, в деньгах выходит от 250 до 350 тысяч в год. Если нужда есть, то и взрослых маток продаю. Сейчас у меня в отаре моих голов где-то 110 осталось, потому что я овец на лошадей меняю, хочу их разводить.
— День мой зависит от местности и от сезона. Зиму стада проводят на равнине. Там их держат в загонах и сараях, а для чабанов на кошаре стоит один дом, где все ночуют. Некоторые берут с собой свои семьи. Жены с отарой не помогают, они по хозяйству — и чабану тогда в быту легче.
С конца февраля начинается окот, самый трудный период в жизни нашей, до шестидесяти маток за сутки рожают. Так заведено, что пастух может находиться только у своей отары, к чужим не подходит. Но на окоте и стрижке чабаны помогают другу другу и бригадам стригалей. Стрижка бывает в последние числа апреля, а в середине мая мы начинаем подъем в горы. Земля на равнинных пастбищах должна отдыхать, поэтому мы уходим — смешиваем наши отары и все вместе перегоняем. Вдоль дорог идем, овцы под машины лезут, суета большая, трудное это время. Без воды скотина никак не может, поэтому длина дневного перегона — от воды до воды. В это время выходных не бывает, пока не встанем на вершине до следующего большого перегона. Там мы ждем, пока растает снег на дорогах, и идем дальше.
К концу июня мы поднимаемся в высокие горы, туда, на границу с Азербайджаном. И там нас ждут зеленые пастбища и довольно теплый климат, хотя снег лежит совсем рядом, на плато. Тишина, спокойствие, о которых кто-то только мечтает. Душа радуется и жить охота там! И даже овцы спокойны: им тоже нравится.
Лето мы проводим в этих снежных горах. В конце сентября начинаем спуск. Едем на лошадях и ночуем, где придется, спим возле овец своих. По дороге на пару недель останавливаемся на привычных местах для стоянки, вот как в Дучи. И так пока не встанем на пастбище на равнине.
— Еду мы сами себе готовим, конечно же. Когда мясо заканчивается, режем себе следующего барана, солим и сушим мясо, ведь холодильника у нас нет. Есть нам можно вволю, никто не считает, сколько мяса из отары съел чабан. Овца — наш хлеб.
Болеть не болеем, нет на это времени. Любая болезнь у нас выходит потом, вспотел — и здоров. Очень редко бывает, что домой приходится чабану уходить, тогда сажаем его на лошадь и отправляем; если совсем плох, то с сопровождающим. Скорая к нам, конечно, не приедет. Было и так, что чабан заболел, но пошел за отарой своей, не мог ее оставить — и со скалы упал, разбился.
Живем практически в бурке. Чабан все время проводит у стада, спит тоже обычно возле овец. Так что если и будет у пастуха палатка с наворотами всякими, то он в ней много времени не проведет — бурка, она лучше. Особенно во время окота, когда надо видеть свое стадо и высматривать, у кого и как идут роды. Это же больше тысячи маток! Если скотина сама не справляется, мы должны помочь, вытащить ягненка. Если мать дитя не принимает, мы берем ягненка, сами кормим, пока мать не подпустит его к себе. Когда окот закончен, тогда может пастух поспать.
А бывает, все равно даже посидеть не выйдет. Иногда такой сильный туман накроет, что даже овец не видно. В такой день бегаешь много, чтобы увидеть всех своих баранов и убедиться, что с ними все хорошо. На стоянку приходишь такой уставший, что уже ни есть, ни шевелиться не хочется, а собак-то надо кормить, поэтому вынужденно и себе поесть приготовишь. Наша постоянная еда — это хинкал. Разнообразие нам — то, что взяли с собой из дома. А собакам кашу варим дважды в день. Такая работа у нас.
— Спать чабану крепко нельзя. Хищники приходят регулярно. В основном нападают волки — и эти режут столько, сколько успеют. Когда у них брачный сезон — это декабрь и январь, они нападают на все подряд. Даже в села заходят — собак убивают, скот. В самых высоких горах на нас выходят барсы, рыси, медведи. Эти убивают одну особь, забирают и уходят.
На медведя и волка собаки лают, а вот на кошачьих почему-то нет. Если мы слышим собачий лай — спешим на помощь. Не должен чабан сидеть спокойно, если услышал собак. Чтобы уберечь стадо, мы кричим на этих врагов, палками машем, орем, свистим, в воздух стреляем, у кого есть ружье. Собаки нападают — даже на медведя идут.
Хищников мы особо не боимся, с детства же привыкшие. Но немного страх есть: были случаи, когда все они нападали на людей. Только про барса я не слышал, чтобы тот на человека шел. В Калмыкии как-то прямо на меня волки стаей пошли, хорошо, что собаки были недалеко и успели вовремя.
Хищники сейчас стали намного смелее. Они уже привыкли ко всем нашим пугалкам и знают, что чабан их только прогоняет, убивать не будет. У меня ружья нет, поэтому только на собак надежда и на то, что, может, ножом смогу защититься. Охотиться же, убивать животных, стрелять в них я никогда не мог и, думаю, никогда не смогу. У меня духу не хватит, потому что животным тоже кушать надо. Я их понимаю, им никто покушать не принесет, они как могут, так и добывают себе пищу.
— С детства мне надоели одни и те же виды гор, когда каждый камешек уже давно знаешь. Решил, что буду чабановать в другом месте. Хотелось быть там, где еще красивее, чем дома. Мечтал о снежных вершинах — так, чтобы круглый год снег не таял. Я был очень рад, когда нашел такую отару, которая пасется на границе с Азербайджаном.
На высокогорных пастбищах мы никого не видим месяцами, вертолет пролетит раз в две недели, пограничники иногда на лошадях заедут. Бывают туристы. А так, вся цивилизация нам недоступна. И все равно это мое самое любимое время, там я больше всего отдыхаю и радуюсь. Я люблю тишину, слушать природу. Только холодно очень, греемся за счет костра — но это надо, чтобы дрова были. Газа с собой не натаскаешься. А в основном всегда и везде нас согревает бурка.
Конечно, я провожу много времени один. Сейчас хотя бы можно развлечь себя с помощью телефона. Сеть там не ловит, но я все равно его заряжаю и то, что скачал, смотрю: фотографии родных, видео. А так, просто сижу, смотрю целыми днями на природу и на отару.
У каждого чабана бывают любимые овцы или бараны. У меня тоже есть. Вроде так смотришь — все одинаковые, а на самом деле разные, как люди: лицо разное, характер тоже.
— Когда мне надо с гор попасть домой на выходные — это два дня дороги, я еду на лошади и ночую на воздухе в бурке. А если бы просто шел пешком — то как бы я бурку с собой взял? Чабан без лошади — не чабан.
В горах обязательно надо давать овцам соль два раза в неделю — тоже в руках не понесешь. Никакой дороги там для машин нет, только тропы людей и зверей. Все перевозим на лошадях и ишаках. По два-три рейса делать приходится, чтобы все, что нужно, поднять на пастбище с перегона.
Можно было бы в горы вертолет заказывать, чтобы за один раз все отвезти, ведь отар туда приходит много. Но не могут владельцы стад между собой договориться: один согласен, другой нет. Ну что поделать, такая наша жизнь первобытная.
Как мертвые мы в этой жизни: никто нас не видит и мы никого.