Праздники на Кавказе быстро не начинаются. Десять утра, а центральная площадь города Дагестанские Огни только оживает. По одну ее сторону — администрация, по другую — цирковая школа. На полпути от клоунов к высокому начальству зарождается праздник: фестиваль канатоходцев.

Пока взрослые, кряхтя, натягивают над площадью третий стальной трос, на другие уже вскарабкались вездесущие дети. Мальчик в огромной белоснежной папахе сосредоточенно проверяет шест-балансир. Две подружки примостились, как воробьи, на узкой площадке у края каната, смотрят на мир свысока и дружно над ним хихикают. Из глубин цирковой школы доносятся хриплые завывания. Там зурначи настраивают дудки, промывая их изнутри. Вместе со звуками из широких раструбов выплескиваются струйки воды. Не обращая внимания на суету, переодевается в сценический костюм Шейхан Фархатов, сын главного канатоходца местной цирковой школы.

— Я ходить по канату не хотел, отец заставил меня, — вдруг сообщил Шейхан. — Каждый номер я плакал! Было мне тогда восемь лет. У нас девочки не боятся так, как мальчики. Но через четыре года я уже работал. Только в своем городе до сих пор выступать не люблю: знакомые стоят, пальцем тычут. Циркач, мол…

Неожиданное признание для одного из лучших канатоходцев города, потомственного пехлевана. Пехлеваны не боятся и не плачут. В древности так называли воинов Парфянского царства — видимо, столь могучих и бесстрашных, что само слово (в значении богатырь, герой) стало нарицательным. До сих пор в Иране, Индии, Пакистане, Турции пехлеванами называют борцов, а в Дагестане — канатоходцев. Республиканский праздник циркового искусства в Дагестанских Огнях тоже, недолго думая, назвали «Пехлеваны».

Шейхан, «циркач поневоле», невозмутимо проверяет все детали костюма. От любой мелочи зависит его жизнь: как и сотни лет назад, трюки на канате принято исполнять без страховки.

Из всех кавказских ремесел и промыслов канатоходство, пожалуй, самое опасное занятие. Однако чем опаснее, тем зрелищнее, гласит древний принцип шоу-бизнеса. Романтика романтикой, но в старину виртуозное исполнение трюков было прежде всего способом заработка. А много ли заработаешь, кувыркаясь на канате в родном ауле? Вот и занимались дагестанские пехлеваны отходничеством — иными словами, отправлялись целыми труппами в «гастрольные туры». География — от Закавказья до Китая. Над рыночной площадью чужеземного города натягивали канат и начинали головокружительное представление под аккомпанемент зурны и барабана. Внизу публику развлекал ряженый козлом шут — подпрыгивал, блеял, тряс бородатой крашеной мордой, острил на всех языках мира и собирал денежки у довольных зрителей. Порой старенький канат рвался, или канатоходца подводило мастерство, но еще один древний принцип гласит: «шоу должно продолжаться».

Расцвет старинного промысла пришелся, как ни странно, на советские годы. Пехлеваны переехали в госцирки, вырос «престиж профессии». Канатоходство превратилось в искусство — цирковое искусство эквилибристики на канате.

Но времена опять изменились. Школы пехлеванов до сих пор есть во многих городах и селениях Дагестана, однако заработать на хлеб этой опасной профессией почти невозможно. Спустившись с высот на землю и сняв цветастый костюм, герои каната, подобно Супермену, вынуждены вести самую обычную жизнь.

— Раньше я зарабатывал 2000 рублей в месяц, в Дагестане это смешно. Теперь работаю охранником, а еще вместе с отцом занимаюсь внутренней отделкой помещений, — с гордостью говорит Шейхан. — Вкалывать приходится много, зато денег хватает. Даже на заработки в Россию, как раньше, ездить не надо. В Москве работает мой друг, тоже пехлеван. Так он за метро вообще не платит — делает сальто через турникет, даже полицейские кайфуют, никогда его не останавливают! Сколько бы ни оставался без тренировок, цирковые навыки не забываются…

Шум и беготня усиливаются. Размахивая огромными ручищами, последние распоряжения перед началом праздника отдает Камиль Курбанов — основатель единственной на весь Дагестан цирковой школы с собственным цирком, седой силач, некогда вязавший на арене узлы из толстенных гвоздей.

— Идите сюда! — зовет малыш, который, похоже, встал на канат, едва научившись ходить. — Мы самыми первыми выступаем! Не пропустите! Представление начинается!

Город Дагестанские Огни и высокогорное селение Цовкра-1 разделяют 75 километров по горизонтали и 2800 метров по вертикали. Выше крохотного села только гора Шунудаг и огромное небо.

Сегодня в Цовкре свой праздник, «последний звонок» в школе. Юная Зумруд с утра подоила корову, помогла матери сварить пельмешки-кюрзе с крапивой и теперь готовится к торжественному вручению школьного аттестата. Зумруд долго колебалась, ехать ли вниз на фестиваль в Дагестанские Огни или остаться в Цовкре, но рассудила, что канатов много, а последний звонок один. Аттестат с отличием в этом году получили все выпускники цовкринской средней школы. Все три выпускника.

Некогда большое зажиточное село, Цовкра с каждым годом становится все меньше. Половина жителей — старики. Из пары сотен домов обитаемы лишь сорок. О былом расцвете напоминают руины старинных зданий и мемориальная доска с длинным списком родившихся здесь именитых канатоходцев.

Из всех дагестанских селений, где еще остались пехлеваны, Цовкра — самое знаменитое. Летом в селе проводится республиканский фестиваль канатоходцев, которых здесь на лакский манер называют «пагъламан». В эти дни затерянная в горах Цовкра оживает. В остальное время ходить по канату, натянутому возле школы, учатся лишь несколько девчонок. Зумруд была одной из них — на канате с шести лет, отец научил. «Первый раз не хотелось мне, боялась. Сейчас нравится…», — тихо говорит девушка.

Дорога к славе открылась цовкринским пехлеванам в 1935 году, когда их выступление случайно увидел директор киевского цирка Давид Вольский. Так появилась цирковая труппа «4-Цовкра-4» под руководством Яраги Гаджикурбанова и Рабадана Абакарова. В замерших от ужаса и восхищения залах они исполняли свой самый опасный и зрелищный трюк — прыгали на плечи друг другу с установленной прямо на канате подкидной доски, образуя живую вертикальную колонну.

Цовкринские цирковые фамилии знамениты и в наши дни, во многом благодаря женщинам — легендарной канатоходке Фатиме Гаджикурбановой и воздушной гимнастке Мальвине Абакаровой, обладательнице самых престижных международных наград, включая «Золотого клоуна» Монте-Карло. Но современных уроженок Цовкры ждет иная судьба. Получив заветный аттестат, Зумруд, подобно многим до нее, соберет вещи и поедет в Махачкалу.

— Буду поступать в ДГУ, на экономический факультет. Хочу стать бухгалтером, как мама. Раньше мечтала в дизайнеры пойти, но передумала. Как-нибудь потом. У меня много родственников в Махачкале, все — бывшие цовкринцы…

— А как же канат?

— Канатом заниматься продолжу, наверное. Столько с этим связано… Брат у меня тоже бывший пехлеван. В Москве работает, в цеху по производству выпечки. Он обещал вернуться в Дагестан, будет жить со мной.

Через несколько дней утренняя маршрутка повезет ее мимо древних крепостей и старинных кладбищ на равнину. Но один или два раза в год бухгалтер Зумруд наверняка будет приезжать на очередной фестиваль, надевать яркий наряд с треугольными оберегами и подниматься на канат, натянутый между небом и землей.

На нижней окраине Цовкры стоит домик, увенчанный рогатым козлиным черепом. Скалящаяся черепушка — нечто вроде вывески: «здесь живет шут». Старый Исраил уже отогнал коров на пастбище и теперь готов поболтать за жизнь — гости в его дом заглядывают нечасто.

— Отец на фронте остался, без известия. Я его не знаю. Сам тоже в армии был, десант. 52 прыжка делал, в Чехословакии служил, — рассказывает Исраил, с трудом подбирая русские слова. Переводит взгляд на стену с выцветшими фотографиями молодого десантника в окружении семьи. — Чехи очень меня уважали, я акробатику делал. Пива было много, грамот много. Я и на барабане играл, и на зурне, и по канату ходил, и дагестанскую лезгинку танцевал, и козла делал…

Старик бережно достает объемистый сверток, разворачивает ткань, прытко натягивает на себя цветастую конструкцию и мгновенно преображается в козла. Козлиная морда напоминает помесь рождественской елки с африканской ритуальной маской. Во лбу горит красная звезда, а на переносице поблескивает фальшивым золотом кокарда железнодорожника.

— Бееее! — эхом разносится над горами. Козел подпрыгивает, как безумный, сверкает глазами-бусинами, потешно щелкает деревянной челюстью, вытягивает шею, встает на задние ноги и вновь превращается в Исраила. Распрямившийся дед с размаху стукается лысым черепом о лампочку. Золотые зубы ослепительно сияют.

— В Каунасе был, весь Таджикистан был, Узбекистан был! Матерьял для козла брал оттуда. Рога настоящие, отсюда. Когда канат кончал, выступал внизу. В селении пятнадцать лет быком пахал. Сорок лет в колхозе работал. Картошки давали, и ячмень, и горох. Зимой уезжал пехлеваном на заработку. Потом в Киргизстане началась война, и больше я туда не пошел. Вот так, товарищ.

Тросы натянуты, пехлеваны готовы, зрители толпятся на площади в радостном предвкушении — праздник в Дагестанских Огнях наконец начался. Мальчик с испуганными глазами плавно шагает над публикой, удерживая на голове бутылку, а в зубах — дощечку с двумя стоящими на ней стаканами воды. Его сменяет юноша, ловко прыгающий по канату в большом цинковом тазу. Следующий акробат, привязав ступни к тросу, крутит бешеное «солнышко», размахивая флагами России и Дагестана. Гость из соседнего Азербайджана творит такие чудеса, что у задравших головы полицейских падают фуражки. Пехлеваны на канате бреются привязанным к сапогу кинжалом, ходят с подвешенными к ногам детьми, взгромождают на плечи лестницу с девушкой, играющей на бубне — все под ободряющие крики и аплодисменты зрителей. Сменяют друг друга канатоходцы из Цовкры и Магарамкента, Маджалиса и Махачкалы — всех городов и селений Дагестана, где еще жив старинный промысел.

На арене цирковой школы Шейхан работает свой невероятный номер с таким бесстрастным выражением лица, с каким, должно быть, клеит обои на пару с отцом. Тот тоже здесь — стоит внизу, ассистируя сыну и строго следя за ошибками. На арену выбегает целая ватага эквилибристов и гимнасток во главе с молодой наставницей. Она вертится под самым куполом на ярких шлеях, которые раскручивает седой силач Камиль.

К зрителям на площади подходят странные существа в вязаных бородатых масках, с потешной наглостью требуя плату за представление. У нынешних шутов наряд попроще — им не приходится сгибаться в три погибели, выставляя руку с козлиной мордой, чтобы ловко схватить брошенные монеты. Но дурачатся они не хуже старого Исраила, и карманы шутовских одеяний вскоре оттопыриваются от многочисленных подношений. Будет на что погулять после представления, когда соберутся за длинным столом все герои каната, и до глубокой ночи над городом будут разноситься смех, тосты и звон сдвигаемых стаканов. Ведь если праздники на Кавказе начинаются медленно, закончить их и вовсе невозможно.