Руслан Мошхоев, 29 лет, тележурналист из Назрани. Учился в Нижнем Новгороде, работал в Санкт-Петербурге. Год назад приехал домой в отпуск и остался, возможно, навсегда — без какого бы то ни было принуждения отказавшись от жизни в «культурной столице» и перспектив карьерного роста.
Я с детства грезил телевидением. Еще когда учился в школе, пришел на местный телеканал в Назрани — и меня, как ни странно, взяли. Потом я еще параллельно работал на радио. В семье к моему выбору профессии отнеслись спокойно: мама и папа с высшим образованием, сестры мои тоже отучились в институтах, мыслят современно.
Альтернативы журфаку у меня, естественно, не было. Родители поддержали, когда я решил поступать — даже несмотря на то, что учиться я поехал в Нижний Новгород. Но пробыл там недолго, перевелся на заочный и вернулся домой, в Назрань. Не потому, что заскучал по семье. Просто в Назрани у меня уже несколько лет была постоянная работа на телеке. Сказать, что я ею жил — ничего не сказать. Новости, свои проекты, постоянные съемки — все, кто через телек прошел, знают, что на этот ритм подсаживаешься, без него ломка начинается.
Журфак я благополучно закончил, работа была, деньги в семье были — родителям наконец удалось раскрутить собственный супермаркет. Жизнь удалась.
Но в один прекрасный день меня внезапно накрыло: больше не могу. С ума сойду, если сегодня же не уеду. Такая меня тоска взяла, такой тесной мне показалась Назрань. Я пошел на вокзал, решил: куда первый поезд будет, туда и поеду. Ближайший поезд был до Санкт-Петербурга.
Как только добрался до Петербурга, сразу пошел на основной местный телеканал. В буквальном смысле: пришел и стоял на проходной. Мне охранник говорит, усмехаясь: «Извините, у нас вакансии водителя нет». Мол, такие, как я — он, естественно, кавказцев имел в виду, — у них только баранку крутят. Но я это мимо ушей пропустил и ждал. Часа четыре, пока мимо не прошла какая-то девчонка. Я ее за руку схватил, говорю: «Мне нужно внутрь попасть». Потом объяснил ей все по-человечески: что в Назрани много лет на телевидении работал, что устраиваться к ним пришел. Она за охранника извинилась и провела меня. Прямо к начальнику.
Я так спонтанно уехал, что даже не подумал взять трудовую книжку. Ни портфолио, ничего у меня не было. Начальник на меня посмотрел, говорит: «Ладно, вот тебе тема, через полчаса выезжаем». Выехали, отсняли, смонтировали, всё понравилось. Меня взяли.
Складывалось все хорошо. Я работал в криминальной хронике, тема динамичная, развернуться есть где. Моментально начал обрастать знакомыми: я не мог поверить, что в городе может быть так много людей, которые с тобой на одной волне. В силу менталитета я человек достаточно закрытый, начать сразу болтать-шутить не могу. А тут оставалось только удивляться: как, как у стольких людей могут быть общие интересы? Почему с ними со всеми есть, о чем поговорить?..
И вдруг передо мной просто закрыли двери. Как позже выяснилось, на телеканале за моей спиной произошла одна жутко грязная история — у нас тут, на Кавказе, ее вообще пересказывать нельзя. Я даже вспоминать об этом не хочу.
Меня позвали работать в одну из крупных газет. Я четыре месяца откладывал. Честно — просто загулял. Тусовался, со всеми вытекающими. Семья не знала. Когда приезжал домой в отпуск, ничем меня не попрекали. А я, уезжая из дома, тут же о родных забывал и жил своей жизнью, в которой была перспективная работа, творческие друзья и свобода. Я ни с диаспорой, ни даже с родственниками, которые в Петербурге живут, не виделся.
Мне с первого дня на телеканале в Петербурге сказали: «Все здорово, но начитывать за тебя текст будет кто-то другой». Я прекрасно отдавал себе отчет в том, что я не первый выходец с Кавказа, который пишет и изъясняется по-русски хорошо, словарный запас богатый, но акцент страшный. Тем не менее ситуация меня задела и я нанял педагога.
Утром — работа, вечером — несколько часов занятий, ночью зачитывал тексты новостных сюжетов, в унисон с видео. Язык опухал, голова кругом, я эту Клару, у которой Карл кораллы украл, до сих пор ненавижу. Но мне надо было срочно избавляться от рыкающей «р», от типично ингушской «кх» вместо «х». Избавился, сам свои тексты начитывал.
В редакции я никакого притеснения по национальному признаку не чувствовал, хотя других кавказцев там не было. Никто мне слова не сказал, когда я намаз совершал прямо там, в редакции. Я стал нормальной частью коллектива, а Петербург стал частью меня. До сих пор не могу спокойно говорить об этом городе — это не город, это мечта!
Год назад я приехал из этой мечты домой, в отпуск. И остался, кажется, навсегда.
В прошлом году мне исполнилось 28 лет. К этому возрасту в Ингушетии даже мужчины успевают жениться. Мне родители сказали: «Оставайся, ищи жену». В Назрани-то больше шансов встретить ингушку, которая тебе понравится, нежели в Петербурге. В принципе, если бы я на русской женился, скандала бы не было. Но как-то не сложилось.
В Петербурге у меня осталась перспективная работа. У меня были амбиции, были друзья, был город, в котором я никому ничего не должен и мог быть таким, какой есть: странным, свободным, наглым. Но когда отец попросил остаться в Назрани и жениться, у меня даже мысли не было ему возразить.
Понимаешь, он не приказывал, не заставлял. Он попросил. Просто потому, что так — правильно. Потому что пришло время для семьи. А семья — это главное, ты без семьи не живой. Я не знаю, что сработало в тот момент — может, генетическая память, что-то, что на подкорке у тебя есть, просто спит до какого-то момента. Ты понимаешь, что финансово от родителей уже не зависишь, что волен поступать, как тебе хочется. Но, видимо, возраст такой подошел, что я начал думать теми же категориями, что и они.
Из отпуска я не вернулся. В Назрани быстро устроился снова на телевидение. Я понимаю, что никогда не выйду на федеральный уровень. Что новости и аналитику, которые мы даем, приходится высасывать из пальца — событий в Ингушетии как-то не очень много. Что самая радужная перспектива — сделать свой хороший проект, который увидят в республике и по спутниковому ТВ в регионах. Но я чувствую, что все правильно. Мой дом здесь, потому что моя семья здесь, как бы банально или старомодно это ни звучало.
В Назрани меня иногда принимают за чужака: как одет, как разговариваю… Акцент, правда, начинает возвращаться, года хватило. На улице пацаны могут подойти, пристать — мол, откуда, неместный? Меня это не очень волнует. Друзья, которые меня понимают, тут тоже есть. Если уж прям захочется погулять, в смысле, выпить, я могу с ними съездить в Пятигорск — в Ингушетии употреблять алкоголь в кафе и ресторанах нельзя. Но возможность выпить и покурить, где тебе вздумается, — точно не то, по чему я скучаю. Я скучаю по друзьям, которые остались в Петербурге. И всё.
Год с моего возвращения прошел. Пока не женился. У нас все-таки браки добровольные — мои родители, по крайней мере, насильно не сосватают. Просто я пока еще не встретил ту, которую должен встретить. Естественно, слово родителей в этот момент будет иметь значение. Оно — закон, но закон, в который ты сам с годами начинаешь верить искренне.