Дирижер Мариинского театра Заурбек Гугкаев молод, талантлив и одержим работой. Мы встретились с ним в перерыве между двумя «Волшебными флейтами» Моцарта: после утренней оперы он ждал вечернего представления.
— Опера Моцарта длится 3 часа, то есть вы 6 часов сегодня проведете за пультом. Не устаете после рабочего дня? Быть дирижером — это физически тяжело?
— Мне случалось до 10 часов проводить за пультом. Это не тяжело, если делать все технически правильно: дирижировать свободно, не напрягаясь. Научил меня этому мой преподаватель Леонид Корчмар: если будешь дергаться, то и звук получишь такой же, дерганный; если хочешь, чтобы оркестр дышал одновременно с тобой, — дыши свободно, не зажимайся.
— А каково эмоциональное состояние после исполнения сложного произведения?
— Напряжение, конечно, присутствует. Сначала ты концентрируешься, собираешься, а потом, часа через два-три после поклонов, тебя настигает ощущение… сложно его определить. С одной стороны, осознаешь, что ты выложился весь, но, с другой стороны, это нельзя назвать эмоциональным опустошением, так как ты ничего не потерял — только приобрел. Но тебя отпускает, ты выдыхаешь, осознаешь, что произошло, и понимаешь, что хорошо бы восстановиться. Мне — что до, что после дирижирования — необходимо побыть в тишине. Ты настолько погружен в музыку, что все остальное кажется шумом и раздражает.
Поэтому мне тяжело даются длинные перерывы между исполнениями, как сегодня: после первой оперы я, что называется, «на взводе», готов работать, но приходится останавливаться и ждать — это хуже всего.
— Как вы пришли в профессию?
— У меня очень музыкальная семья. Поэтому вопрос — пойти или не пойти в музыкальную школу — просто не обсуждался. Я начал систематически заниматься музыкой в 4 года. Понятно, что это был не мой выбор, но я считаю, что общее музыкальное образование в принципе обязательно для всех — без него человек неполноценен.
Благодаря моему дяде Валерию Гергиеву я с раннего детства не пропускал ни одной премьеры в Мариинке. И это было мое осознанное желание. Одно из самых сильных впечатлений — «Хованщина», увиденная в 4 года. Конечно, я не понимал, о чем идет речь, но был абсолютно заворожен происходящим на сцене действием.
Я окончил музыкальную школу по специальности «пианист», затем теоретическое отделение музучилища, а в Санкт-Петербургскую консерваторию поступил в класс оперно-симфонического дирижирования.
— То, что вы пианист, а не скрипач или виолончелист, дало вам какие-то преимущества?
— Нет, это не принципиально. Любой музыкант может выучиться на дирижера. Если захочет. И хотя из меня мог бы выйти неплохой пианист-исполнитель, я не жалею, что «променял» инструмент на пульт: дирижировать несравнимо интереснее!
— Почему? И вообще — для чего оркестру дирижер?
— В симфоническом оркестре — от 60 до 120 человек, в оркестре Мариинского театра — около 400 человек, 4 состава. Во-первых, дирижер координирует действия всех музыкантов: задает единый темп, ритм, синхронизирует игру разных музыкальных инструментов. Это, если можно так выразиться, техническая сторона дела — заставить множество людей не просто исполнять свою партию, но стать одним целым.
Во-вторых, оркестр — не просто группа людей, каждый из музыкантов — личность, у каждого — свои мысли и чувства по поводу исполняемого произведения. Но пишет музыку один человек, композитор, и дирижер становится проводником его воли. Именно он отвечает за единую трактовку произведения, которую и воплощают все музыканты. Интерпретации одного и того же произведения могут очень отличаться друг от друга: у каждого дирижера свое видение, своя интонация, свой стиль.
— А может ли дирижер исказить замысел композитора?
— Может. Но не должен.
— Понятно, что в случае с трактовкой классической музыки вы ориентируетесь на традицию. А если исполняете современных композиторов?
— Я стараюсь по возможности общаться с авторами — моими современниками — перед исполнением их произведений: мы обмениваемся впечатлениями, сверяем наши точки зрения. Уникальным было общение с семью молодыми композиторами, которые создали цикл пьес для оркестра «In Memoriam» в память о жертвах Беслана — их исполнил симфонический оркестр Северо-Осетинской государственной филармонии во Владикавказе на 10-летнюю годовщину трагедии. С одной стороны, все авторы — выпускники Санкт-Петербургской консерватории, у них общая традиция, общая эстетика, да и тема одна, но все они по-разному пережили эту трагедию — и живой диалог с ними был продолжением творческого процесса.
— Какими качествами должен обладать дирижер?
— Мне кажется, это целый комплекс качеств… Ну, во-первых — сильная воля, ведь за дирижером должны пойти люди. Не по обязанности, не за зарплату — они должны верить этому человеку, им должно быть интересно то, что он предлагает. Это главное, на мой взгляд. А еще — музыкальный вкус, умение концентрироваться; искусство выстраивания диалога, налаживания контактов; способность понимать, когда ты нужен оркестру, а когда надо довериться людям, дать им больше свободы.
— Какой стиль дирижирования вы предпочитаете? Вы деспот или демократ?
— Все очень индивидуально. Я считаю, что модель поведения дирижера не должна быть неизменной. Бывают совершенно разные оркестры: где-то нужно проявить настойчивость, а где-то — пойти на компромисс. Это нормально. Постоянно жестко навязывать свою волю — не лучший способ добиться желаемого.
— То есть отношения дирижера и оркестра в «Репетиции оркестра» Феллини — гротеск чистой воды?
— Ну… это не то, что на самом деле происходит на репетициях.
— Сколько оркестров было в вашей практике?
— Порядка десяти — в Санкт-Петербурге, Кавказских Минеральных водах, Владикавказе.
— У дирижера складываются индивидуальные отношения с каждым из оркестрантов? Или не обязательно знать, кто играет на арфе, а кто — на флейте?
— Чисто теоретически дирижер может себе позволить не знать, кто и как играет. Но это плохой дирижер. Если ты работаешь в коллективе, постепенно узнаешь каждого — его возможности, перспективы. Дирижер имеет дело не с инструментами, а с живыми людьми. У него нет кнопок, он никогда не знает на 100%, что произойдет в следующий момент, как сыграет сегодня тот или иной музыкант и как в итоге прозвучит произведение. Нет двух одинаковых исполнений.
— Принимает ли дирижер участие в разработке музыкальной политики театра? Как составляется программа концертов, которые вы исполняете?
— По-разному. Есть абонементные концерты, которые подчинены определенной теме, например «Рожденные в СССР» — в этом абонементе солисты Академии молодых оперных певцов исполняли камерную вокальную музыку, написанную советскими композиторами. Или популярный цикл лекций-концертов «Шедевры на все времена», который ведет профессор Леонид Гаккель, — там, соответственно, исполняются шедевры Бетховена, Листа, Гайдна. А бывает, что приезжает солист и предлагает исполнить те произведения, над которыми он работает в данный момент. Но если концерт тематически ни к чему не привязан, то программу выбирает, в первую очередь, дирижер.
— И каков ваш выбор?
— Всего не перечислишь… Если говорить без подробностей, это, конечно, Бетховен, конечно, Чайковский и, конечно, Малер. Их музыка меня волнует больше всего.
— А чем вы предпочитаете дирижировать — оперой или балетом? И есть ли разница?
— Разница, бесспорно, есть, и большая, но я не могу говорить об этом с полным знанием дела: я никогда не дирижировал балетами.
— Почему? Есть какая-то «балетно-оперная» специализация?
— Да нет, в принципе, нет такого клейма — «балетный» дирижер или «оперный». Думаю, если поставят задачу освоить балет — проблем не должно быть.
— Сколько времени уходит на подготовку к исполнению на публике нового произведения?
— Это очень по-разному происходит. Зависит, во-первых, от самого произведения. Во-вторых, от количества свободного времени: ведь от занятости в репертуарных спектаклях ни оркестр, ни меня на время подготовки новых произведений никто не освобождает. Предела какого-то нет: в хорошей музыке можно «копаться» и доводить исполнение до совершенства всю жизнь. Бывали и «экстремальные» ситуации, когда за 10 дней нужно было выпустить три оперы, причем совсем разные. Это было трудно. Слава богу, я работал с оркестром Мариинского театра — удивительным, единственным в своем роде: скорость, с которой музыканты работают, соображают, запоминают, невероятна.
— Как выглядит обычный день дирижера? С утра репетиция, вечером выступление?
— Репетиция может состояться в любое время, поскольку спектаклей много, много людей в них занято, и приходится отдельно встречаться и репетировать с певцами, с хором, с оркестром. Оперы все-таки поются наизусть — периодически надо встречаться и что-то вспоминать, пройти лишний раз трудную арию. Невозможно удержать все оперы в голове — их очень много. Тем более что есть спектакли, которые идут редко, раз в три-четыре месяца, тот же «Идиот» Вайнберга — огромная опера, и ее каждый раз перед исполнением надо приводить в порядок.
— А вы чувствуете настроение зала? Или настолько погружаетесь в музыку, что для вас это неважно?
— Конечно, я обращаю внимание на то, как люди слушают: внимательно или нет, шумно в зале или тишина. На нашем исполнении это не скажется, но ведь мы работаем для людей, поэтому их реакция нам важна. Но все-таки думаешь во время выступления не об этом. Любое музыкальное произведение — это история. И ты в ней. Ты погружаешься в сюжет, как во время чтения, — в музыке он не всегда очевиден, но он есть.
— В Санкт-Петербурге у Мариинского театра целых три площадки: историческая сцена, новая и концертный зал. Какая вам больше по душе?
— Концертный зал. С точки зрения акустики он сравним с лучшими концертными площадками мира. Кроме того, именно здесь состоялся мой дебют — я тогда еще учился в консерватории.
— Как вам удавалось совмещать учебу, выступления, должность дирижера Академического симфонического оркестра филармонии в Кавминводах?
— Мое мнение: быстрее всего ты растешь, когда стоишь за пультом. Самый лучший учитель — это оркестр.
— Сейчас вы продолжаете совмещать должности: дирижера Мариинки и главного дирижера Северо-Осетинской государственной академической филармонии.
— Да, у меня много репертуарных спектаклей в Петербурге, примерно 10 в месяц. Но если образуется «выходной» — 3−4 дня без выхода на сцену, то я лечу во Владикавказ.
— А выходные без кавычек у вас бывают? Как вы их проводите?
— Очень люблю читать. Люблю драматический театр, раньше довольно часто его посещал. Еще лет пять назад я бы сказал, что увлекаюсь футболом: я не болельщик — люблю именно побегать с мячом. Но, к сожалению, со временем сложно: вроде бы и выходные есть, но не всегда ты можешь потратить их на себя — нужно разбирать новые произведения, готовиться к выступлениям.
— При такой загрузке это немудрено. На трех площадках Мариинского театра в Петербурге в один день может проходить до 8 событий!
— Это тяжело, не скрою, люди устают. Работаем мы очень много, не сравнить ни с одним другим театром в мире. Но во многом благодаря этому Мариинка до сих пор остается театром, доступным для всех категорий зрителей.
— К вам никогда не относились предвзято, полагая, что племяннику Гергиева все достается само собой?
— Бывало. Но это настолько мелко, настолько далеко от того, что важно на самом деле… Я всегда был благодарен судьбе за то, что у меня такой дядя. Он дал мне очень много. Именно благодаря ему я с детства погружен в атмосферу музыки. Я не стремлюсь его копировать, но, наверное, это неизбежно: если ты в течение всей своей жизни смотришь на человека, который делает свое дело лучше всех, естественно, какие-то вещи просто в костях сидят.
— Стараниями Гергиева во Владикавказе восстановлено здание филармонии, сейчас в городе две площадки Мариинского театра. Он ездит, ставит, дирижирует, пообещал, что в филиалах будет проходить 200 спектаклей в сезон — Северной Осетии повезло быть родиной Гергиева!
— Для Валерия Абисаловича это совершенно нормальное развитие событий: его музыкальная карьера началась во Владикавказе, в здании филармонии он давал свой первый концерт как дирижер. Как он может забыть о городе, который считает своим домом! В мае 2017 года до Владикавказа добрался XVI Московский пасхальный фестиваль, в сентябре там прошел Первый международный кавказский фестиваль «Мариинский — Владикавказ» — и это только начало.
— Люди, которые чего-то добились, обычно не спешат отдавать долг родине…
— Важно, чтобы родина поддержала его, тоже приложила какие-то усилия к процессу. Гергиева все любят, уважают, восхищаются им — но на дистанции, не всегда понимая, чем именно он занимается. Этот разрыв чувствуется. Молодежь не знает, что жизнь музыканта — полная, интересная, захватывающая жизнь, не видит себя в этой ипостаси. Ведь не секрет, что на Кавказе очень престижен спорт. Музыке до него далеко. Значит, надо менять культурную политику, как-то мотивировать молодых людей. У них должна быть возможность выбора, надо ее предоставить! А как это сделать, если, например, в каком-то городе нет театра, а телевидение и радио транслируют что угодно, только не классику. У человека просто нет возможности ее услышать. Во Владикавказе есть музыкальное училище, есть филармония, есть театр: если музыканты будут хотя бы раз в месяц выступать перед школьниками, играть для них — это уже будет большой шаг вперед!
— Разве можно научить человека любить классическую музыку?
— Конечно. Классическая музыка сама может за себя постоять. Ей просто мешать не надо: ее надо пустить в школы, на телевидение, на радио. Классика — это лучшее из того, что родила музыка за все время своего существования, это наше национальное богатство.
— Вы не пользуетесь главным дирижерским атрибутом — палочкой. Почему?
— Это все индивидуально. С палочкой ты дирижируешь или без — никакой разницы нет. Когда я учился в консерватории, то пробовал пользоваться палочкой, но без нее мне удобнее. Есть палочки легкие, есть потяжелее, они разной формы — их делают на заказ.
— Где же дирижеры носят такую ценную вещь? В специальном футляре?
— А это секрет. И знают его только дирижеры.