Приз российского фестиваля «Кинотавр» за лучший дебют вновь достался выпускнику мастерской Александра Сокурова в Кабардино-Балкарии. Одним из двух победителей в номинации стал 33-летний Владимир Битоков с драмой «Глубокие реки». В прошлом году на этом месте был его соученик Кантемир Балагов с лентой «Теснота».
«Глубокие реки» рассказывают о семье лесорубов, живущих у реки в горах в разладе с соседями. Конфликт разгорается еще больше, когда домой возвращается младший из трех братьев — Малой. Фильм снят в горах Кабардино-Балкарии и на кабардинском языке. Но история универсальна, утверждает режиссер.
— Как ты отреагировал на премию?
— Естественно, приятно побеждать, тем более это первая моя картина. Выставлялся серьезный, сильный фильм «Кислота» Александра Горчилина, в нем было абсолютно все для победы на фестивале (Горчилин стал вторым победителем фестиваля в номинации «Дебют». — Ред.). Плюс в прошлом году Кантемир Балагов выиграл «Кинотавр», и победа ребят из Нальчика два года подряд на крупнейшем кинофестивале в России казалась маловероятной. Когда меня объявили, я разнервничался, сказал там что-то ужасное, я даже не помню.
— А как прошел показ перед зрителями?
— Я очень нервничал, поскольку это был первый общественный показ. В тот день с самого утра шел дождь, и я понимал, что, скорее всего, зал будет полным, потому что никто не пойдет на пляж или в бассейн. И я не могу сказать, что радовался этому. Но к обеду распогодилось (смеется), и мы собрали ползала. Я представил фильм и ушел. Мы с продюсером Николаем Янкиным вместе сидели на скамейке возле Зимнего театра, пили лимонад и считали выходящих из зала людей. В начале фильма есть некая затянутость, когда становится скучно смотреть. Это осознанный шаг, мне требовалось показать рутинность жизни героев. Именно в течение этих 10−15 минут люди выходили. Как только начались какие-то события, уходить перестали. После фильма ко мне подходили, что-то говорили. В общем, «фильм зашел». Во всяком случае, положительных отзывов было больше, чем отрицательных, хотя и последних хватает.
— За что тебя ругали и за что хвалили кинокритики?
— В картине есть откровенно слабый герой, не как личность, просто он меньше всего проработан и меньше всех понятен. Это главная претензия. Почти со всеми претензиями, которые мне высказывали критики, я согласен. С выводами и опытом пойду дальше. Еще на пресс-конференции меня один раз обвинили, что я старомоден, но я с этим с удовольствием согласился. Мы живем в таком мире, когда быть старомодным — это немножко поза.
— Когда зрители увидят твой фильм на экранах?
— Пока у картины фестивальная судьба. Сейчас мы поедем в Чехию на международный фестиваль в Карловых Варах, есть и заинтересованность в других больших фестивалях. Они очень важны для дальнейшего роста. А пока мы ездим, будет решаться вопрос с прокатом. Я не имею прав на свой фильм — это стандартно для кино. Так что решать все вопросы, где, когда и как состоятся показы, будет продюсер Николай Янкин и фонд «Пример интонации». Думаю, это будет не раньше осени. Хотелось бы, чтобы фильм показали не только в России, но пока об этом говорить рано. И я очень хочу показать его в Кабардино-Балкарии, наше Министерство культуры тоже в этом заинтересовано, но время и место еще неизвестны.
— Какой реакции ты ожидаешь от зрителей в родной республике?
— Я понимаю, что в Кабардино-Балкарии ждут, что это будет этнографический фильм, этакое бытописание кабардинского народа, но все не так. Место, где живут герои, абсолютно условное. Выдуманная история, которая могла произойти и где-то на Урале, и где-то на Аляске — где угодно, где есть горы и лес. Да, герои говорят на кабардинском, это диктует какое-то понимание, где это может происходить, но тем не менее фильм не этнографический и не основанный на реальных событиях. Он не о том, какие бывают кабардинцы и какие у них бывают проблемы. Кабардинский язык нужен мне для органики героев, на мой взгляд, на русском языке это было бы неуместно.
— Ты считаешь, что некавказские зрители воспримут фильм по-другому?
— От европейских и российских зрителей я жду, что они воспримут историю так, как она есть. Местного же зрителя могу попросить только об одном: не забывать, что это не фильм о черкесах, адыгах, кабардинцах, балкарцах, это просто фильм на кабардинском языке. Я не ставлю фильмом никакие диагнозы кабардинскому обществу. При этом в фильме есть масса вещей, о которых мне бы хотелось, чтобы люди подумали.
— Ты, к примеру, говорил, что один из героев, младший из трех братьев, — «слабак по жизни», поэтому его не принимают в семье и давят в обществе — и что это очень свойственно для кавказской реальности.
— Этот герой абсолютно другой, он выглядит иначе, говорит, смотрит, одевается по-другому. Конфликт двух старших братьев и младшего складывается не потому, что случилось какое-то событие, а из-за разницы характеров. Вполне естественная история для любого народа. Притом сложно представить, что где-то в Европе старший брат будет бить младшего просто за то, что он другой. Это, наверное, возможно — но сложно представить. Я не думаю, конечно, что это исключительно кавказская проблема, но есть определенные вещи, присущие только Кавказу. Здесь подобные конфликты выражены ярче и сильнее. Более слабого человека автоматически записали в слабаки и трусы. Это такая традиция у нас. Все-таки Кавказ населяют народы с воинственной историей, которые были вынуждены постоянно бороться. Видимо, это отголосок тех времен. Все с опаской смотрят на соседа, никто не хочет уступать, никто не хочет понять другого. Все конфликты возникают из-за того, что мы постоянно находимся в каком-то соревновании — у кого история более великая, у кого забор выше. Своего рода историческая инерция, с которой мы почему-то не хотим бороться.
— Учитывая все сказанное, насколько иначе развернулись бы события фильма, если бы действие происходило не на Кавказе?
— Конфликт бы все равно случился. Если бы действие происходило не на Кавказе, во-первых, там бы не было кабардинского языка, а во-вторых, финальная сцена была бы просто невозможна: у нас очень сложно представить компромиссы, тут борются до конца, пока не будет одного победителя и одного проигравшего. А все заявочные конфликты в фильме — это общечеловеческая история. Конфликт между братьями был всегда, все мы знаем, откуда он берет начало. Конфликт с соседями — это тоже всегда актуально, всем понятно и знакомо.
— Какие еще темы тебя интересуют и о чем ты планируешь снимать дальше?
— Есть несколько идей, над которыми я плотно работаю. Не могу пока остановиться на одной. Подробности знает только потенциальный продюсер следующего фильма. Больше всего меня интересуют проблемы семьи. Они всегда самые потаенные, болезненные для человека, при этом универсальны для всех и практически никогда не имеют решения. В случае конфликта с посторонним человеком мы можем развернуться и уйти. Если конфликт с родным братом или сестрой, ты никуда не денешься и тебе надо с этим жить. Особенно драматично, если, к примеру, два брата с абсолютно разными характерами ненавидят друг друга, но вынуждены жить в одной комнате в хрущевке без шансов выбраться. Об этом не принято говорить, разве что очень близкому другу. Представь, ты встретила днем старого знакомого, он тебе улыбается, все нормально, но ты понятия не имеешь, может быть, у него утром произошла такая трагедия?
— Почему ты продолжаешь жить в Нальчике и не перебираешься в регионы, где более развита киноиндустрия?
— Киноиндустрия — такая штука, у которой нет границ, кино не делится на страны и территории. Конечно, если я буду снимать второй фильм в Кабардино-Балкарии, мне снова придется откуда-то привозить всю съемочную группу. На это нужен бюджет. Но бюджет ведь нужен в любом случае. Поэтому не играет никакой роли, живу я в Нальчике или в Москве.
Над «Глубокими реками» в основном работали ребята из Санкт-Петербурга, но мне помогали однокурсники, были ребята из поселков Эльбрус, Тегенекли, они участвовали в строительстве декораций и просто помогали кто чем мог. Операторы только приезжие, потому что с этим оборудованием здесь никто работать не умеет, художника-постановщика тоже не найти. К сожалению, у нас нет образовательных учреждений, которые готовят профессионалов в сфере кино.
— Но ты стал исключением — и окончил мастерскую Александра Сокурова в Нальчике. Как ты там оказался?
— Случайно. С английским отделением филфака у меня не сложилось, перспектива стать учителем просто пугала. Первые три курса я учился хорошо — ровно до тех пор, пока мне хватало багажа знаний в языке и литературе. Я занимался студвеснами, студсоветами, не обращая особого внимания на учебу. А потом настало время, когда мне уже было нужно готовиться к занятиям, и мне вдруг стало скучно. Я искал себя, начались проблемы с отчислениями-зачислениями. Мои родители намучились с таким сыном. Потом я играл в КВН. Было весело, задорно, забавно, но на самом деле я просто оставался бездельником. А в 2010-м, в 25 лет, я пришел в университет и случайно узнал, что открывается вот такой набор. Заинтересовался, сдал ЕГЭ, поступил и моментально влюбился в профессию. Она очень сложная, но невероятно интересная и затягивает навсегда: один раз увидишь съемочный процесс — и назад пути нет.
— В этот раз родителям не пришлось мучиться?
— Всю жизнь я трепал своим родителям нервы, потому что занимался тем, что мне нравится, а не тем, что от меня ждут. К счастью, тут все совпало. Сначала, конечно, мама просто взяла с меня обещание, что я получу диплом во что бы то ни стало, даже если мне опять разонравится. Был очень сложный период, когда я хотел уйти, думал: я-то очень хочу, но профессия меня не хочет, я бездарен, у меня нет никаких талантов, кто я такой, чтобы снимать кино… Но обещание, данное маме, все же выполнил.
А с семьей еще была забавная история. Когда я учился на первом курсе, моя сестра выходила замуж, мне всучили какую-то маленькую камеру и сказали «тыжрежиссер, сними свадьбу». И я начал снимать. По-режиссерски. Крупные планы глаз, плачущего отца, трясущиеся перед надеванием колец руки. Понять, что это свадьба, можно было только когда в кадре появлялась невеста в белом платье. С тех пор ко мне никто не обращался.