Дорога из столицы Дагестана в Гимры ведет через Буйнакский перевал, потом четыре километра по самому длинному тоннелю в России — и мы по ту сторону Гимриского хребта. Здесь всегда теплее. Яркое солнце припекает так, будто пытается обнять и отогреть после обдуваемой ветрами Махачкалы. У развилки возле села к самому краю трассы прибился магазинчик — полки с фруктами, орехи, черная жевательная смола. На небольшом куске фанеры краской выведено «хурма без косточек».

В Гимры просто так не попасть. На блокпосту проверяют машины и «пробивают» водителей по базе данных.

— Триста девяносто два, Камилов! — выкрикивает Газимагомед в открытое окно, а затем выходит из машины и открывает багажник, чтобы люди в форме могли осмотреть его. К пассажирам вопросов нет.

— Десять раз выеду и заеду — обязательно остановят. Нормально все, это их хлеб, — говорит он.

Все жители села, кроме детей, пронумерованы. Еще несколько лет назад сюда можно было проехать только в светлое время суток, пропускали по спискам. Сейчас эти ограничения сняты, но водителей все еще строго контролируют: в селе располагаются военные.

Село Гимры несколько раз за всю историю оказывалось в центре борьбы с российской властью. Отсюда родом двое из трех имамов Дагестана: Газимагомед и Шамиль, здесь происходили события Кавказской и Гражданской войн. А в 90-е село стало считаться одним из оплотов радикального ислама на Кавказе и одним из лидеров по числу членов бандподполья. До середины 2010 годов на его территории множество раз вводился режим контртеррористической операции, а само село «зачищали» силовики.

Мы, наконец, въезжаем в Гимры. Дома с плоскими крышами в старой части села словно вскарабкались друг на друга. Вокруг цветет миндаль, вскоре пустится в цвет абрикос. Местные называют свое село Генуб, от аварского слова груша. Когда-то здесь был сплошной лес, а от старой части аула тянулась грушевая роща. В Гимры 1650 хозяйств. Почти все сельчане выращивают фрукты. Растет все: климат позволяет — село лежит в теплой котловине. Прежде сажали в основном виноград и хурму. Сейчас выращивают абрикосы и персики, от винограда практически отказались — болеет, а хурма осталась.

То, что всегда выручит

В Гимры долгие годы растят мелкую кавказскую хурму, ее еще называют черной. Правда, ее уже теснит крупная, желтая — японская.

Хурму сами гимринцы называют черным золотом. Пожалуй, это последний фрукт сезона: ее можно есть уже в феврале. Правда, плоды мягкие, и их неудобно перевозить. Прежде ее собирали и сушили в домах, нередко освобождая под плоды одну из комнат. Сейчас садоводы оставляют их подсохнуть прямо на деревьях. Традиционно сбор потемневшей хурмы начинается в марте.

Каждый год в село приезжают покупатели из соседнего Азербайджана. Фрукты берут оптом по 100 рублей за килограмм и торопятся перевезти до праздника Навруз — дня весеннего равноденствия 21 марта. В прежние годы доступ в село был ограничен, и местные оптовики наловчились скупать плоды у садоводов по 60−70 рублей и вывозить на фурах прямиком на российско-азербайджанскую границу. Говорят, в этом году из-за пандемии коронавируса фуры не пропускают, но гимринцы не отчаиваются: хурма не пропадет, сухую ее можно хранить годами.

— Вот у меня дома хурма трехлетней давности, специально оставил, — рассказывает Газимагомед. — Положил в холщовый мешок и подвесил повыше. Заливаешь водой на ночь, а утром можно есть.

Дом, двор, навесы, сады Газимагомеда и его соседей выметены и вычищены так, словно гимринки соревнуются на спор. Мы располагаемся во дворе, но жена Айна зовет сразу за стол.

— Она моя троюродная сестра. Встретил ее после армии на свадьбе у родственников — понравилась, — рассказывает, смущая жену, историю знакомства Газимагомед. — А потом мать умерла, мачеха умерла, дедушка умер, и остались мы с отцом вдвоем. Работаем как-то в саду, и он говорит: тебе жениться пора, есть девушка, которая нравится? Говорю, есть вот Айна. А отец тоже интересный был, пошел и ее маму взял себе, — Газимагомед смеется и вытирает лицо ладонью. — А мы уже потом женились.

У супругов шесть детей и 14 внуков. Девочки замужем, а сыновья живут рядом: каждому из них построили дом. Совсем недавно сыграл свадьбу младший сын Багаудин — приветливый парень, он не слышит с самого детства. Как-то во время режима контртеррористической операции Багаудин не услышал военного, позвавшего его в спину. В него стали стрелять. Обошлось: односельчанин успел крикнуть стрелявшему, что парень просто глухой. После этого Газимагомед оставил работу на Ирганайской ГЭС, где в то время подрабатывал, чтобы находиться рядом с сыном.

Все разговоры здесь так или иначе переплетаются с событиями спецопераций и с садами. Дом Газимагомеда стоит вблизи расположения военных. Невестка Муслимат признается, что не выпускает детей на улицу гулять одних: боится, что попадут под колеса «Уралов».

— Был год, когда нам не разрешили фрукты собирать, — вспоминает она. — А на следующий год люди думали, что снова запретят и даже не стали за деревьями ухаживать — урожая не было.

Но жители Гимры никогда не голодали, говорит Газимагомед, даже в тяжелые времена.

— Хурма нас выручала. Мы и соседним селам помогали, и на фронт отправляли во время Отечественной.

О трудолюбии жителей села есть такая пословица: «накорми досыта гимринца — он гору пророет», а еще говорили, что за одного работягу-гимринца можно дать несколько человек из других сел. Жители всегда были привязаны к земле: в отходники не уходили, а торговали с ближними селами. Выезжать стали в советское время — ранней весной возили хурму в Астрахань и в Москву.

— Мы никогда не откажемся от хурмы. У нас говорят, деньги от продажи хурмы баракатные. На них свадьбы играют, покупают приданое дочерям, сыну машину, тратят на учебу детей — на такие важные расходы пускают.

Хурмадул гвай

Газимагомед рассказывает, что на дагестанских рынках у всех продавцов таблички «гимринская хурма».

— Я им говорю, берите и пробуйте, ваша какая и моя какая? Нигде нет такой сладкой, как у нас.

Он больше 30 лет работает директором дома культуры, работал и в школе, и на Ирганайской ГЭС, но всю жизнь занимается садоводством. Фруктовые деревья выращивал и его дед, а отец был агрономом. Под деревьями 18 соток: два сада — дедов и тот, что разбил сам. Еще один участок деда затопило во время строительства той самой ГЭС, но доказать этого в суде Газимагомед не смог.

Гимринцы говорят, что телевизор сделал свое дело, люди до сих пор побаиваются к ним приезжать.

— Вот недавно из Махачкалы проверка приезжала. Они потом признались, что сотрудники отказывались к нам ехать. «Только не в Гимры, только не туда». Хотя мы, гимринцы, рады гостям. Пойдемте, я вам покажу музей — корзины из прутиков, хурджины, там много интересного.

Небольшой музей в сельском доме культуры Газимагомед собрал сам. Часть экспонатов сделал своими руками, часть — старинные инструменты и утварь. Все связаны с садами, как сады неразрывно связаны с жизнью гимринцев.

Газимагомед поднимает две как бы сросшиеся корзины, перекладина между ними напоминает дугу. Их навьючивали на ослов, когда ездили в соседние села обменивать фрукты. Деревянная чашка с прорезями похожа на цветок. К ней приделывается палка длиной около двух метров — с ее помощью снимают фрукты с дерева. Подцепил грушу, чтобы она попала в чашу, и выкручиваешь, но так, чтобы не растрясти ветку. Если фрукт упал с дерева — побился, его не продашь и не сохранишь для себя. Поэтому все плоды снимают по одному, вручную.

— В селе есть мастер, он делает фруктосборники на продажу. У нас растет груша, одна штука весом больше килограмма, вот для нее нужен большой инструмент, специальный. Средний размер — самый ходовой, стоит 3 тысячи рублей. Им можно собирать яблоки, груши, желтую хурму, — рассказывает Газимагомед.

А вот черную хурму таким способом не снять: она мелкая и растет высоко — приходиться сбивать длинной палкой. Всякая не подойдет — нужна легкая, березовая, чтобы сгибалась, но была достаточно прочная.

Пока хозяин рассказывает, в музейную комнату понемногу заходят люди, здороваются, кто-то дожидается во дворе — всего около 20 мужчин и женщин.

— Девочки, берите пластмассовые ведра и коробки — и вперед! — командует Газимагомед.

Мы идем на хурмадул гвай, «хурмовый сбор». Гвай — это когда люди собираются, чтобы помочь кому-то: косить сено, собрать урожай, строить дом. Вечером, после работы, для помощников накроют стол. Такой обычай встречается у многих народов Дагестана, а называется по-разному.

На гвай к Газимагомеду собрались дети и внуки, пришли соседи и несколько работниц из дома культуры. В ответ на намек про административный ресурс мужчина смеется:

— Сегодня выходной, они же мои троюродные сестры — узнали, сами пришли помогать.

Гимринские пехлеваны

Маленькие деревца обвешаны куртками. Говорят, если мартовский день выдастся холодным — разводят костры, но в последние годы тепло.

В саду два дерева высотой 25 метров — их сажал еще дед Муртазали. Прежде они высились на 35 метров и могли дать аж тонну хурмы, но собирать ее было неудобно. Сейчас верхушки обрубают. Остальные старые деревья Газимагомед или вырубил и посадил на их месте молодняк, или привил к ним желтую хурму.

— Но черная надежнее, она без полива и обломки не пропадет, — улыбается он.

Сам Газимагомед поливает деревья регулярно и обломку делает в срок.

— Мой дед говорил: если родниковой водой польешь, косточек будет мало, а если из реки — то много.

Родников в селе мало, в основном в накопители в дома воду качают прямиком из речки. Вода отстаивается в резервуарах, но все же пахнет илом.

— Бывает так, что и рыбой пахнет, — говорит одна из помощниц Рахмат.

Женщины уже расстелили под деревьями клеенки, брезент и даже паласы. Если не всматриваться внимательно, все вместе похоже на лоскутное одеяло. К сбору хурмы готовятся заранее, в саду провели субботник, собрали веточки и старую листву.

Двое молодых мужчин готовятся вскарабкаться на дерево. Раньше это делали добровольцы, теперь дело чаще доверяют профессионалам — этим занимаются местные ребята и приезжие из соседних Эрпили и Ашильта. Обтрясти одно дерево стоит 1000 рублей.

— Бисмиллях (во имя Аллаха) скажи, — напоминает Газимагомед.

Кора облуплена, словно стволы обтянуты крокодильей кожей. Ухватится не за что: нижние ветки высоко над землей, но мужчина ловко вскарабкивается на дерево. Ему передают палку, и он перемещается по нижним веткам от ствола вбок, чтобы не мешать взобраться второму. Через какое-то время оба оказываются на высоте около шести метров. Страховки нет, в руках — палки, словно балласт канатоходца. Мужчины ступают уверенно, как цовкринские пехлеваны по натянутому канату. Дети внизу радуются, взрослые отпускают шутки — только не звучит зурна.

Сделав несколько шагов, мужчины упираются спинами в верхние ветви и начинают размахивать крепко зажатой в руках палкой. Палка ударяется об ветки, выгибается и по инерции выдает еще пару ударов. Слышится звук, похожий на первые крупные капли дождя, — хурма падает и приземляется на настил. На лоскутном одеяле невидимая рука вышивает редкие черные горошины.

В селе есть обычай: если на дерево залез молодой парень, у которого есть невеста, то она должна отправить на гвай угощения. Обычно их передают через подружек или сестер, рассказывают женщины. Интересуемся у Рахмат, готовила ли она угощения, будучи невестой.

— Мне не пришлось, — смеется она, — мой муж не любит высоту, он вообще на деревья не залезает.

С каждый ударом хурма все плотнее ложится на настил. Когда все плоды внизу, женщины задирают края клеенок, и черное золото скатывается в кучи. Вокруг островков хурмы толпятся дети, женщины и несколько мужчин — перебирают хурму. Вместе с ней обсыпались старые листья и мелкие веточки, но их немного. При сборе хурмы нет четкого разграничения на мужские и женские обязанности: говорят, что сложную часть стараются делать мужчины, а то, что полегче, — женщины и дети.

После того как клеенки и паласы пустеют, их отряхивают и расстилают под вторым деревом. Пехлеваны вновь выходят «на арену». А в это время на краю сада появляется другой ковер, на нем посуда, поднос с аварским хинкалом, разные виды чуду. Рядом на небольшой буржуйке кипит чайник — пора к столу.

Корни большого дерева

За день можно собрать плоды с пяти-шести деревьев, но у Газимагомеда сейчас плодоносят только два — с мелкой хурмой и покрупнее, остальные еще малы. В этом году его деревья вместе дали 200−250 килограммов хурмы.

— Сейчас неурожайный год считается, — говорит он. — В прошлом было гораздо больше, со второго дерева, того, что с крупной хурмой, собрали 500 килограммов фруктов! Следующий год, ожидается, будет хорошим.

Раньше Газимагомед возил товар в Армавир и Ростов-на-Дону, потом продавал азербайджанцам. В этом году вся хурма пойдет местным торговцам: они сдадут ее на рынки Махачкалы, Хасавюрта или соседней Чечни мелким оптом с наценкой. А когда он был маленьким, вспоминает Газимагомед, приезжали продавцы из лакских районов, привозили глиняные свистелки, осликов, посуду и меняли на хурму. В домах подсохшую хурму хранили в деревянных коробах — цагур.

— Я прибегал домой, набирал ее и быстро бежал к торговцам. За банку хурмы давали свистелку, а ослика — за три-четыре. О, я был такой довольный!

За обедом вспоминают историю, как в селе появилось деревце хурмы без косточек. В первый же день ее выкопали с участка хозяина и пересадили к себе. Каждый новый похититель был проворнее прежнего — так деревце перекочевало пять раз. В итоге хозяин разыскал его и посадил у себя во дворе возле окна, чтобы присматривать за ним.

Земли в селе мало, и гимринцы крепко привязаны к ней. Здесь даже девушки, выходя замуж в другое село, стараются вернуться к своим вместе с мужем. Правда, прежние шумные свадьбы с музыкой в селе теперь не играют. У каждого свои причины, кто-то — из религиозных соображений, другие все еще носят траур по погибшим. Здесь не проводят концертов, не приглашают циркачей, как прежде.

— Конечно, есть люди, которые играют на музыкальных инструментах, так, для души, у себя дома. Вот Газимагомед очень хорошо играл на пандуре, — вступает в разговор сельчанин Магомедсултан.

Газимагомед вытаскивает из земли какую-то железку и отбрасывает в сторону. Говорит, что это кусок снаряда: после революции духовный лидер горцев Нажмудин Гоцинский засел в их селе, а большевик Махач Дахадаев пытался его выбить. В Гимры рассказывают невероятную историю: якобы женщины тогда разбирали невзорвавшиеся снаряды и даже спорили, кому достанутся. Из них они добывали белый порох, которым после белили дома.

— Мы за все эти годы очень много страдали, и мы сплотились. Гимринцы — это не листья на ветке, чтобы нас можно было порубить. Мы как корни от одного большого корня.

Скоро в Гимры зацветут абрикосовые деревья, и все село окрасится в нежно-розовый цвет. А уже в конце мая первые фрукты лягут на прилавки рынков.

— В селе вот киви начали сажать, представляете? — удивляется Магомедсултан. — Вызревает. Посмотрим на урожайность, может, и гимринское киви скоро появится на базарах?