— Мам, дай булавку. Занозу вогнал!
16-летний Амин пытается достать из пальца колючку — в пору заготовки сена это обычная «травма».
— Возьми булавку у анни, у нее на четках есть, — отвечает Фатима.
Ання (что по-карачаевски значит «бабушка») Зубай проводит большую часть дня лежа в своей постели и отсчитывая молитвы по четкам. Это единственное занятие, которое ей под силу. А если кто прервет ее раньше, чем дойдет до последней 99-й — по числу имен Аллаха — бусинки, она отмечает булавкой ту, на которой остановилась.
Самой ей уже куда больше лет, чем бусин в четках, — 115 по документам. Зубай Муссаевна Гочияева — старейшая жительница Карачаево-Черкесии. Может быть, в документы вкралась ошибка? Бабушка не знает. Она родилась в те времена, когда горцы запоминали даты по крупным событиям и природным катаклизмам. «Ты родился через год после солнечного затмения» или «Мы переехали сюда в то лето, когда была засуха». Но год рождения Зубай ничем не запомнился.
— Кто его знает, сколько мне лет. Может, сто, может, и все двести, — говорит она, вздыхая и качая головой.
Беседу, которую мы ведем на лавочке под сенью винограда, она начинает с рассказа о войне.
— Мы тогда отправились в другой район на сбор сена. Там в первый же день нам сообщили, что началась война и надо всем спешить домой. Война пришла и смела все, что было на ее пути… Что? С детства начать рассказ? Какое самое счастливое воспоминание? — бабушка задумывается. — Когда наш зять-лейтенант приехал к нам в гости и привез издалека какую-то диковинку — сувенир из стекла, с цветами по бокам, даже не знаю, что это было. Мне она досталась потому, что я первая из всех детей его увидела и побежала навстречу. Он меня обнял, поцеловал и отдал подарок. А остальным раздал сладости, не так повезло, как мне.
— Детство хорошее у меня было. Ребенком я была не слишком трудолюбивой, хотя любое дело у меня спорилось. Иногда, чтобы не дали поручений, пряталась от родителей на верхнем этаже нашего дома — на нижнем держали живность. Но работать все равно приходилось, нас ведь было девять детей. Родители много трудились, чтобы прокормить нас, держали скот. Отец был плотником. Помню, как нянчила своих младших братьев и сестер, как взбивала масло в кадках и как ходили за водой с деревянными ведрами. Набирали ее студеную из ручейков, текущих с Минги Тау (Эльбрус. — Ред.).
Родина Зубай — расположенный в западном Приэльбрусье Хурзук, откуда ведет свой род каждая третья карачаевская семья. В старину его называли Карачай — так его называет и Зубай.
— Наш аул, считай, состоял из множества селений — фамильных кварталов. Здесь селение Джатдоевых, там — Каракетовых и так далее. Жизнь не была легкой, но все жили честным трудом, кто животноводством, кто по дереву работал. Лес сильно выручал. Здесь брали древесину на строительство, дрова, собирали дикие ягоды: малину, чернику, бруснику. Все были заняты, но на помощь сельчанам находили время. Бывало, всем селом дом построят неимущему, мост через речку перекинут, нуждающимся продуктами помогали.
Сейчас, считает бабушка, жизнь стала благополучной, и это разобщило людей.
— Такого единства, как раньше, больше нет. Каждый сам по себе. Люди не видятся. По телефону поговорят — и все на этом. Хотя у каждого машина есть. А во времена нашей молодости мы машин и не видели. Были деревянные и плетеные арбы, и то не у всех. На них и ездили друг к другу.
Именно сплоченность помогла горцам выжить в тяжелые годы, считает долгожительница. А самым сложным испытанием была депортация. Часть ее семьи была выслана в Киргизию, часть — в Казахстан. Зубай с матерью и сестрой оказались во Фрунзенской области.
— С матерью и сестрой мы встретились на пути в Среднюю Азию. Депортирована я была с родней своего первого мужа. Сам он погиб на фронте, но его престарелые родители не сказали мне о похоронке, боялись, что я уйду от них. Помню день, когда нас выселяли. Тогда я жила с ними в селе Красный Октябрь. Нам объявили, что всем сельчанам надо прийти на собрание. Говорили: сейчас вернетесь — это ненадолго. Мы вышли, не взяв ни документов, ни ценных вещей. Больше домой мы не вернулись. Так и были сосланы в Азию — с пустыми руками. Все золото и серебро, которое так сгодилось бы в тяжелые годы в ссылке, осталось дома.
Депортированных карачаевцев в Киргизии встречали с опаской. Местных напугали: везут бандитов и людоедов.
— Дети убегали от нас, прятались, — вспоминает Зубай. — Взрослые тоже держались подальше. Мы были в бедственном положении. Нас высадили у села Орловка. Помню, как шли с матерью и сестрой по дороге и, дойдя до первого дома, увидели хозяйку — русскую женщину. Мы попросили: «Пустите, пожалуйста, переночевать в ваш курятник». Она ответила, что это свинарник. И, понимая, что там мы не останемся, сказала: «Бедные. Давайте я отведу вас туда, где можно переночевать». Привела нас на вокзал, и мы увидели, что здесь толпилось много наших. Там мы и остались ночевать.
Много пережили люди, прежде чем наладили жизнь на новой, не очень гостеприимной земле. А самое тяжелое — что пришлось поступиться правилами, которые в прежней жизни были незыблемыми.
— Когда нас расселяли по селам, мы попали в Новую Николаевку. Был страшный голод, питались чем придется: баландой из кукурузных отрубей, сахарной свеклой, что находили на колхозном поле под снегом. А однажды вместе с подругой решились украсть у хозяйки курицу — так хотели есть! У нее было много птицы, курочки сидели на ветках деревьев во дворе. Мы стащили нож, удавили курочку, разделали кое-как, ощипали по-быстрому и, закинув тушку в хозяйский чайник, засунули в духовку печи во дворе. Прятались, ждали, когда же приготовится, и надеялись, что хозяйка не заметит пропажи. Когда же решили, что пора, побежали к печке, открываем и видим: все сгорело дочерна — и чайник, и курица! Видно, жар сильный был. Не суждено нам было мяса поесть.
Бабушка Зубай поначалу смеется, рассказывая об этой неудавшейся трапезе, но через мгновение начинает плакать:
— Какой страшный голод мы пережили, доченька! Из-за этого кишечные болезни пошли. Люди кричали, что умирают от голода. Заходишь в дома и думаешь: что за запах стоит? А там — в одной комнате труп, в другой — два. Почему родные не хоронили их? Да откуда такие силы? Сами ведь при смерти были.
Однажды я шла по дороге и встретила землячку. Спрашивает: куда идешь? Отвечаю: ищу работу, чтобы мать и сестра не умерли с голоду. Она сказала, что постарается помочь, и поделилась краюхой хлеба. На следующий день повела нас на фабрику по изготовлению валенок. Нас приняли на работу. Там нам выдавали немного керосина, немного черного хлеба, иногда молока.
На работу шли шесть километров пешком. И если мимо проезжала колхозная машина с патокой, бежали за ней, чтобы набрать капающей патоки во что-нибудь. Лакомились, окуная в нее свой паек черного хлеба. Так и жили.
— Года три-четыре понадобилось нам, чтобы начать жить по-человечески. Кому суждено было умереть — покинули этот мир, кому выжить — выжили. Мы стали работать, отличились в труде, карачаевцев стали назначать на должности. Я сама была в передовичках. В колхозе сажали кукурузу, свеклу, капусту, дыни, арбузы, огурцы, помидоры. И был еще такой виноград «Дамский пальчик»… Однажды нас собрали и сообщили, что Советский Союз победил в войне. Мы обнимались и плакали. Все мои братья и первый муж погибли на фронте. Мы стали надеяться, что скоро нам разрешат вернуться на Кавказ, — вспоминает Зубай Муссаевна.
Но долгожданная весть о возвращении карачаевцев домой пришла только через 12 лет.
— Мы засобирались домой. Другие депортированные и раскулаченные говорили нам: «Счастливые, едете домой. Когда же нам позволят вернуться на родину?» Местные в основном были русские. Говорили: «Зачем вы уезжаете? Ведь уже обжились, построили жилье, встали на ноги. Оставайтесь». Нас, как и чеченцев, очень уважали за трудолюбие. Все уже сдружились. Но мы вернулись домой.
— Нас привезли в село Терезе. Здесь мы тоже трудились в колхозе. Однажды из Киргизии приехал проведать нас наш бригадир Сергеев. Хотел посмотреть, как мы живем. А заодно привез нам документы, необходимые, чтобы потом могли оформить пенсию. Сердечный был человек, обо всех заботился.
В селе Терезе, название которого переводится как «окно», Зубай было суждено остаться и прожить всю жизнь. Замуж она выходила еще трижды. От второго и третьего брака родились трое детей, но все умерли маленькими. В четвертый раз Зубай Муссаевна вышла замуж уже в преклонном возрасте, по стариковскому обычаю сёз нёгерге — чтобы рядом был собеседник, товарищ.
— Главное, о чем жалею, — нет своих детей. Все умерли. Сейчас моя радость — вот они. Эти дети — моя душа, — говорит бабушка, показывая на ребятню во дворе.
Одна из двух выживших в депортации сестер Зубай отдала ей на воспитание свою дочку, что в те времена бывало нередко. Зубай растила ее с младенчества, поставила на ноги, устроила судьбу и сейчас живет в семье своей внучатой племянницы. Считает ее детей своими правнуками.
— Внучка Фатима уже 11 лет меня смотрит. Что приготовит интересное, что в доме появится вкусное, первой мне всегда несут. Постель всегда чистая и гладкая, как белая бумага, сама сытая. Что еще надо?
Для всех во дворе она родная любимая бабушка Зубай, ання, мудрый советчик, к которому, как говорят они сами, всегда обращаются в сложных ситуациях.
— Марьям, Амин, Мухаммат, Аслан, Абдурахман, — бабушка легко называет правнуков по именам, начиная по старшинству. Напевает народные песни. Память для ее лет отменная. А вот здоровьем Зубай не слишком довольна.
— Плохо вижу, — жалуется она. — Один глаз мне выбил барашек, от второго — тоже проку нет. Зубы потеряла, слышу плохо. А в молодости здоровье отличное было, очень сильная и выносливая была.
Впрочем, сердце у бабушки осталось молодым.
— Когда ходим в поликлинику на плановый осмотр, врачи удивляются, увидев такую кардиограмму у пожилого человека, — говорит Фатима. — Иногда делают заново, чтобы убедиться.
Недавно вся семья переболела коронавирусом, а следом за ними захворала и бабушка.
— Она больше недели пролежала без сил, не могли заставить поесть, только воду пила и немного бульона. Мы переживали, что она не справится, но бабушка выстояла, — рассказывает Фатима.
Сама Зубай о ковиде не слишком наслышана.
— Что, новая болезнь? И нет от нее лекарства, что ли? Эх, в наши времена лечились природными средствами: барсучьим, турьим, заячьим жиром, балхамом. Помню, привезли в аул мужчину при смерти, говорили, что безнадежен. А его выходили медвежьим жиром. Эти лекарства помогали людям со времен сотворения мира.
Свое долголетие Зубай объясняет любовью к айрану.
— Мы всегда ели простую пищу: мясо, супы, хлеб из кукурузы, лепешки, сыр, масло. И айран. Без айрана я, кажется, ни дня не жила. По мне, кукурузный хлеб в айране — вкуснее меда. Я и сегодня каждый день выпиваю по литру айрана. В наши времена полных людей считай не было, единицы. Не знаю, отчего сейчас люди толстеют? Может, пища такая, а может, воздух.
На вопрос, какой была в молодости, Зубай смеется:
— Может, и не была красавицей, но покраше, чем сейчас!
Сейчас ее единственное украшение — серьги в ушах:
— Это олимпийские, из самой Москвы. Ни разу в жизни не снимала.
Молодиться Зубай незачем, она всерьез засобиралась на тот свет.
— Сколько планирую еще прожить? Да хоть бы умереть скорее. Надоело уже, только правнуками отвлекаюсь. Когда сообщают, что кто-то из знакомых стариков умер, говорю: счастливый!.. Часто вижу умерших родных во сне. Как будто занимаются какой-то рутиной. Когда уходят, говорю: заберите меня с собой. Но пока не настал мой срок…
И продолжает задумчиво:
— В народе говорят, что в раю фруктовые деревья и хурма с золотыми корнями. Это тем уготована такая участь, кто с матерью был добр и заботлив.
Но все-таки интерес к жизни у столетней Зубай остался. Чтобы развеять скуку, домашние дают ей смартфон. Она любит смотреть в Instagram аккаунты с украшениями, а еще больше — как кавказская молодежь танцует на праздниках.
— Мне в моей молодости некогда было на той (праздник. — Ред.) ходить. Я не из тех, кто танцует, была, а из тех, кто ишачит! — с досадой вворачивает русское слово бабушка.
И все-таки Зубай еще надеется увидеть той своими глазами — на свадьбе правнуков.