В конце сентября прошлого года бывший муж ворвался на работу к 22-летней жительнице Северной Осетии Регине Гагиевой и нанес ей несколько смертельных ножевых ранений. Момент убийства, попав на камеры видеонаблюдения, а затем — в соцсети, вызвал серьезный резонанс в обществе. В результате в республике появилось движение против домашнего насилия «Хота», в переводе с осетинского — «Сестры». Это группа людей, объединенная желанием «приблизить день, когда в республике начнут предпринимать конкретные меры по защите прав пострадавших женщин, главного права — права на жизнь».
Благодаря «Хота» в республике уже действуют бесплатные курсы самообороны для женщин, готовится тематическая фотовыставка, а на их паблик в Instagram подписано больше 7 тысяч человек. О работе движения «Это Кавказ» поговорил с одной из его основательниц — Агундой Бекоевой.
— Агунда, когда «Хота» только появились в соцсетях, вас завалили письмами со своими историями и вопросами пострадавшие от домашнего насилия женщины. Для вас это было ожидаемо? И о каких цифрах идет речь?
— Действительно, как только создали страницу, письма просто посыпались. Люди сначала не поняли — решили, у нас в Осетии появился какой-то кризисный центр. Были письма о помощи, но больше оценочные комментарии и даже возмущения: зачем вы нужны и прочее. Приходили и сообщения с благодарностью за то, что, наконец, заговорили о проблеме. Но подавляющее количество писем — это, конечно, просьбы о помощи. Если говорить о цифрах — то порядка пятидесяти писем с конца сентября. И это наводит на мысль: каких же масштабов тогда проблема на самом деле, ведь написать решится далеко не каждая? Признаться, мы не ожидали, что нам вообще будут писать, думали, побоятся изливать душу каким-то незнакомым девочкам. Но стали получать письма и поняли: делать шаг назад поздно, да мы и не смогли бы. Не имея особых ресурсов, мы сделали ставку на людей, которые хотят и готовы помочь другим. Так начала собираться команда.
— Кто в нее входит?
— Есть расширенный вариант, состоящий в том числе из волонтеров — людей разных профессий. Это юристы, фотографы, дизайнеры, пишущие специалисты — одним словом, те, кто по роду деятельности может оказать помощь. И костяк — люди, работающие на постоянной основе. По прошествии четырех с половиной месяцев остались я, Элина Валиева, пиар-специалист Ася Дзагурова и юрист, не желающий афишировать свое имя.
— Как вы нашли друг друга?
— Все произошло спонтанно. Никто из нас не занимался общественной работой, мы оказались под сильным впечатлением после просмотра видео с Региной. Возможно, хотя нет, уверена, «Хота» бы не объединились, если бы не этот шокирующий случай. Я написала текст и опубликовала у себя в соцсетях. У меня нет широкой аудитории, но буквально за день или за два пост набрал порядка 700 репостов. Дальше — как снежный ком.
Все чаще стал возникать вопрос: почему у нас в Осетии нет активного объединения женщин? И я написала своей знакомой, Элине Валиевой, она сейчас живет в Израиле и тоже опубликовала аналогичный пост на своей странице. Случай Регины, к сожалению, не единственный, была еще Алана Калагова, она совершила самоубийство три года назад, не выдержав побоев мужа. Вандану Джиоеву до полусмерти избил бывший муж (сейчас мастер спорта Спартак Золоев находится в СИЗО, в отношении него возбуждено дело по статье «Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью», — Ред.). В 2017 году от рук мужа погибла молодая женщина, ее имя в СМИ было изменено, а фамилия — Айларова. Если говорить не о широко освещенных случаях, то и среди наших знакомых, друзей было достаточно историй, чтобы понять: проблема есть. Мы с Элиной синхронно озвучили мысль — надо что-то делать. А что? Решили создать страницу в Instagram, где будем освещать тему борьбы с насилием, разбираться.
«Хота» востребованы даже больше, чем мы предполагали. Думали, создадим паблик и наберется от силы 200 подписчиков. Создали страницу — буквально за считанные дни набралось несколько тысяч подписчиков.
— Схлынул ли поток сообщений сейчас?
— Стало меньше оценочных мнений, а просьб о помощи — нет.
— Какими историями делятся женщины и какой помощи ищут?
— Истории разные, но, как правило, это женщины в браке и с детьми. Речь идет о побоях, случаях, когда мужья отбирают деньги, даже детские пособия, заставляют платить кредиты. Обычно нужна или помощь юриста, или помощь психолога, чаще и то, и другое. Работать с обращениями довольно сложно — это очень тонкие материи. Мы стараемся быть предельно деликатными в семейных вопросах, боимся влезть не туда, куда надо. Это одна из претензий, которые нам предъявляют: вы разрушаете семьи. Категорично заявляю: никогда ни к кому сами не «лезем». Иногда пишут: помогите, у меня соседка в беде. Хорошо, но пусть соседка напишет сама.
— Какой социальный слой общества больше подвержен насилию?
— Все. Да, сложился стереотип: в семьях, где происходит насилие, чаще всего плохо с деньгами. Но и в богатых семьях не всегда все благополучно. Скажем, у жен силовиков вроде и достаток есть, но очень много случаев, когда эта категория женщин страдает. Они и говорить о своих проблемах боятся. Мужья пугают связями, влиянием, вседозволенностью. Пример — Айларова, которую муж-полицейский забил до смерти о батарею.
Если семья богатая, то у насильника больше шансов откупиться. Поэтому говорить, что проблема домашнего насилия как-то привязана к бедности, неправильно.
— "Сестрам" пишут только из Осетии или из других регионов тоже?
— Пока не писали. В соседних регионах — Чечне, Дагестане — правозащитное движение гораздо мощнее, чем у нас, и давно функционируют закрытые кризисные центры.
— Насколько реально воплотить эту идею в жизнь у нас?
— Когда мы только начинали, было впечатление, что в республике для этого ничего не делается. Оказалось, мы пришли не на пустырь. Вопрос об открытии кризисного центра поднимался несколько лет назад, но все осталось на уровне планов. По разным причинам, но главная беда в том, что проблема домашнего насилия — как айсберг: видна лишь верхушка, а под водой скрыт огромный массив. Реальную статистику ни МВД, ни другие силовые структуры не дают, у них ее и нет, что очень усложняет нашу работу. Приходится всем доказывать, что проблема есть, с нас требуют доказательств — а их нет, мы связаны конфиденциальностью.
Кризисный центр необходим. Идеальный вариант, если бы это была государственная структура или, в крайнем случае, государственно-частная, но это даже не вопрос обозримого будущего. Все упирается в финансирование, у нас его нет. Утопия думать, что подобные центры будут держаться на энтузиазме волонтеров. Нужны квалифицированные специалисты, а им нужно платить адекватную зарплату.
Хотя в Осетии очень много добрых людей, готовых бескорыстно помогать. Убедилась на личном опыте. Например, нам написала косметолог и предложила бесплатные процедуры для женщины, попавшей в тяжелую ситуацию. Кондитер, готовая подарить инструменты, чтобы та, кому они достанутся, могла начать печь и зарабатывать. Вышел на меня и тренер Олег Хетагуров с интересным предложением — организовать курсы самообороны для девочек. Он признался, что множество раз пересмотрел видео с Региной и думал: что же она могла сделать? И тогда пришла идея открыть курсы, чтобы у кого-то другого был шанс спастись. Сейчас к этой работе подключилась академия единоборств Alania MMA, там тоже ведут занятия самообороны.
— Были случаи, пусть и за короткую практику, когда удалось вытащить женщину из беды?
— Я бы не стала так формулировать. Должно быть понимание: мы не команда спасателей. Но да, были случаи, когда не без нашей поддержки женщинам удавалось дойти до психолога и юриста, принять решения, обеспечить свою безопасность.
— Каких женщин больше — готовых терпеть мужа-тирана или переступить грань и жить свободно?
— Больше таких, кто думает: проблему решат за них. Я рассказала вам свою историю, а вы меня спасите. Я не осуждаю, потому что даже факт того, что женщина попросила о помощи — уже большой шаг с ее стороны. Приведу пример. Написала женщина, что ушла от мужа, надо кормить детей, помогите найти работу. Я решила дать объявление в некоторые паблики в Instagram. Анонимно, никаких деталей. Предоставила ей ссылки, чтобы она отслеживала, вдруг поступит интересное предложение. Некоторые из комментирующих стали по-житейски рассуждать — а сможет ли она, почему ей никто не помогает? Она оказалась настолько ранимой, что попросила убрать все объявления.
Надо сказать, мы сами оказались очень уязвимыми. Настраиваемся помогать, переживаем, не спим, а человеку это, оказывается, не так уж и надо было.
— В такие моменты руки не опускаются? Были мысли, что зря все это затеяла?
— Практически сразу пожалела, проснулась с мыслью «зачем все это было надо?» И следом вопрос: смогу ли жить дальше и закрывать на проблему глаза? Поддержали окружающие — и в первую очередь мой супруг. Мне писали в комментариях, что отношение к «Хота» можно использовать как тест на адекватность мужчины: если нормальное, можно замуж выходить. Смешно, но правдиво.
— А если серьезно, как мужчины отреагировали на появление организации?
— Реакция была неоднозначной и больше настороженной, хотя и одобрения было достаточно. Нам, конечно, не объявили джихад, но негатив имелся. Мужчины пытаются понять, кто мы и чего мы хотим, думают: вот феминистки пришли, устроят переворот сознания. Злую шутку сыграла моя учеба в Исландии (Агунда училась на филолога-скандинависта в Рейкьявике, — Ред.), мол, насмотрелась и будешь тут права качать. Все почему-то думают, что идеи я привезла оттуда. Да, я жила в стране, где очень сильное феминистское движение. Но даже если не делать акцент на феминизме, в Исландии в принципе очень уважительно относятся к человеку, и, конечно, мне было с чем сравнивать. Но у меня даже мысли не возникало перевоспитывать свою нацию, более того, я консервативный человек.
— Ты не раз подчеркивала, что речь идет не о свержении традиционного осетинского уклада, который, как и большинство традиционных укладов, является патриархальным. Не видишь ли здесь противоречия: как защитить женщину, не меняя систему, где мужчина априори главнее?
— Довольно непростой вопрос. Я люблю свою республику, нашу культуру, и расклад, когда мужчина главный, а женщина идет после него, не кажется мне опасным или плохим. Ведь насилие возможно и там, где они равны. В западных странах проблема домашнего насилия не искоренена, дело не в том, кто главный, а в том — любят люди друг друга или нет. Может, я абстрактные вещи говорю, но чем больше погружаюсь в тему, тем больше к этому прихожу.
— Одна из сторон деятельности «Хота» — инициация публичной дискуссии на тему домашнего насилия. Вы ведете блог, выступаете в СМИ. Ты как-то говорила, что важно «донести до наших людей, что не стыдно говорить об этом». Есть ощущение изменений?
— Пока рано делать выводы. К весне мы планируем сделать тематическую фотовыставку в центре города, посмотрим, какой будет реакция. Это один из способов отследить общественные настроения.
— В начале беседы ты упомянула одну из частых претензий в ваш адрес: якобы «Хота» разрушают семьи. Те же слова звучат при обсуждении законопроекта о домашнем насилии. Он странным образом интерпретируется частью общества. Между тем речь идет о том, чтобы оградить определенных членов семьи — это могут быть, кстати, не только женщины, но и беспомощные престарелые родители, которых бьют дети, чтобы отнять пенсию. Откуда корни у такого искаженного восприятия вроде бы простых вещей?
— Это очень большие пиар-игры на столичном уровне, это баталии, в которых участвуют и либеральные силы, и консервативные, и откровенные фрики. И что самое обидное, последние кричат громче всех. Поэтому законопроект стал скандальным, болючим и долгоиграющим.
— Есть мнение, что после многочисленных доработок законопроект стал крайне беззубым. Согласна?
— Я не юрист, но уделила достаточно времени, чтобы послушать и противников, и сторонников. Законопроект в том виде, в котором есть сейчас, не нравится никому. Вода, размытые формулировки, куча вопросов к каждой строке, и не понятно, как он будет работать. Документ реально очень сырой, со множеством мест, с помощью которых можно устраивать лихие перегибы. Все ждут его окончательного варианта, в том числе и я. Сегодняшнее законодательство в решении обсуждаемой проблемы неэффективно. Многие убеждены, что в России полно законов, так вот практика показывает: они не работают, пока что-то не произойдет.
Более того, первые побои — это вообще штраф. Чтобы доказать избиение, нужно пойти самой снимать побои, мучиться, тебя там еще будут унижать. Вандана рассказывала, как она приходила зафиксировать следы физического насилия, а ей говорили: «Да на тебе же ничего нет». Даже если сотрудник полиции добросовестный, он ничего не может сделать, опять же — нет законов.
— К чему идут «Хота»?
— Я не хочу, чтобы мы превратились в очередное юридическое бюро. Да, мы можем помочь одной-двум женщинам, но это проблему не решит. Неосведомленность, безграмотность, предрассудки людей никуда не деваются, а главное не появляется кризисный центр. Глобальная задача, чтобы в республике он все-таки появился. Мы для этого сделаем все от нас зависящее.