Там, где стоит люлька, со временем появится и гроб. Так, почти дословно, переводится одна из осетинских пословиц. Каждый человек рано или поздно теряет родных, друзей, соседей, и проводить усопшего с почестями в последний путь — главная задача близких. Одна из старых похоронных традиций осетин — пригласить для этого женщину-плакальщицу.
Корреспондент «Это Кавказ» выяснил у этнографов, зачем выжимать из людей слезы, и пообщался с современной осетинской профессиональной плакальщицей.
На улицах рабочего поселка БМК в Беслане немноголюдно. Градообразующее предприятие — Бесланский маисовый комбинат — несколько лет как банкрот. Работы почти не осталось. Молодежь сбежала. Остались пенсионеры.
У подъезда двухэтажки бабушки вяжут шерстяные носки. Одна из пожилых женщин — известная в городе плакальщица Венера Цомартова.
Родственники, соседи и знакомые часто просят ее сопроводить их на похороны. В дом она входит первой, сразу за траурной процессией из мужчин. Дело Венеры — вызвать слезы у людей.
Причитание требует подготовки. Особенно если оплакивать предстоит незнакомого человека. Обычно Венера спрашивает детали из жизни умершего. Помогает кто-то из родственников.
— Ритуал начинается с благодарности. От имени родственников я выражаю признательность всем скорбящим, — объясняет плакальщица. — Потом обращаюсь к семье. Желаю, чтобы по такому печальному поводу люди больше не приходили в их дом. Самая важная часть плача — рассказ об усопшем. От такого плача ком к горлу подкатывает не только у женщин. Часто мужчины и старики подходят и признаются: «В жизни слезу не проронил, но ты заставила меня заплакать». Это очень тяжелый труд — физически и морально. Причитая, я пропускаю все эмоции через себя. Каждый раз это большая душевная боль.
Своему появлению плакальщицы обязаны древнему культу — культу покойника — и вере в загробную жизнь. В этом уверена профессор Северо-Осетинского института социальных и гуманитарных исследований Елена Бесолова. Она несколько десятилетий изучает похоронные обряды осетин.
— У осетин есть выражение «Много слез унес с собой». Считалось, что покойник будет счастлив на том свете, только если по нему прольют достаточно слез, — объясняет Елена.
Тогда у плакальщиц была одна задача: заставить окружающих прослезиться. Позже все изменилось — плач стал художественным описанием усопшего и благодарностью его родственникам за участие в судьбе умершего.
— В причитаниях чаще всего вспоминали о личных отношениях с умершим, о случаях из жизни, проявлении доброты, значении покойного для семьи и соседей. А еще считалось, что на том свете он повстречает ранее умерших, поэтому через него передавали нечто вроде приветов. В своей «речи» плакальщица могла дать и своеобразный наказ родственникам. Например, позаботиться о маленьких детях покойного. Не исполнить эту просьбу было нельзя. Сказанное у гроба приравнивалось к клятве.
От имени близких плакальщица давала обещания посещать могилу почившего и молиться за него.
Каждая «причитающая женщина» или была просто хорошим оратором, или обладала поэтическим даром. Плакальщицы легко проникались горем чужой семьи, а каждый новый текст не был похож на предыдущий. В народе стали говорить: «Плакальщицы украшают покойника».
— В плачах покойного часто сравнивали с крепостью и горой, — рассказывает Бесолова. — Крепость всегда была убежищем, а горы — олицетворение величия и красоты. Когда умирал кормилец семьи, вдова восклицала: «Остановилась идущая крепость!», «Разрушилась стоящая гора!»
И раньше, и сейчас было два вида плакальщиц, поясняет исследовательница. Первые — те, кто плачет по своему горю. Вторые — плакальщицы «по призванию». Такие женщины всегда пользовались большим почетом среди окружающих. Сегодня в Осетии их почти не осталось. Если раньше в селах плакальщицей могла быть почти каждая женщина, то теперь не в любом населенном пункте есть хранительницы ритуала.
С тем, что обряд уходит, согласна и Венера. В родном Беслане она знает еще двух-трех плакальщиц преклонного возраста. Навык между тем востребован: иногда Венере приходится ехать на другой конец республики. Возраст дает о себе знать, но отказывать неудобно. Брать деньги за свои услуги женщина считает грехом.
Нередко плакальщице приходится выступать еще и в качестве дипломата.
— Между семьями могут возникать конфликты. К примеру, если в ДТП водитель насмерть сбивает пешехода. Это может быть не его виной по закону, но кровь человека на его руках. Людей надо примирить, приходится выступать переговорщиком. Это помогает в будущем избежать кровопролития, а семьи не становятся кровниками.
Талант оплакивать усопших Венере передался от матери.
— В детстве я случайно наступила на цыпленка, он, к сожалению, умер, — вспоминает она. — Сама отнесла его в огород и похоронила. А потом села рядом с могилкой и стала причитать. Получается, это был мой первый опыт плакальщицы.
Юные годы Венеры пришлись на сороковые. Родное селение Комсомольское захватили немцы. В семье было двенадцать братьев и сестер. Взрослые братья ушли на фронт. Оставшихся дома детей немецкие солдаты заставляли копать окопы.
— В детстве пришлось немало поплакать. Я осталась сиротой, — говорит седовласая женщина. — Отец и несколько братьев погибли на фронте, мать и сестру убило во время бомбежки в собственном доме. Мы даже не смогли их по-человечески похоронить, закопали прямо во дворе. Из-за обстрелов никто не решился нести тела на кладбище. Вот тогда у их могил могла часами причитать.
Исследователи утверждают: хорошими плакальщицами всегда становились вдовы и сироты. Личная трагедия помогала им лучше чувствовать чужую боль.
— Я много близких потеряла, и от плача мне становится легче, — объясняет Венера Цомартова. — А сейчас идешь на похороны, там убеленные сединами старушки сидят, слезу никто не проронит. Говорят, мол, не хотят расстраиваться. Разделять боль вместе с близкими усопшего — давняя традиция осетин. Нужно прийти и сказать о своих чувствах, для родственников это будет лучшей поддержкой.
Она приходит на похороны, устанавливает микрофон, расставляет аудиоколонки и начинает работать — так первая в Осетии современная профессиональная плакальщица Зарема Хачирова называет процесс оплакивания умершего.
Почти тридцать лет Зарема работала диктором в Радиокомитете Северной Осетии. В девяностые бросила — зарабатывать на жизнь пришлось выступлениями на свадьбах. А через несколько месяцев из солистки ансамбля она «переквалифицировалась» в плакальщицу.
— На похоронах в Осетии стал появляться армянский дудук — и люди возмущались, мол, это чуждая нам традиция. Я поняла, что люди хотят вернуться к старым похоронным обрядам, — объясняет женщина.
Рекламировать услуги не пришлось. Сначала за помощью обратились одни знакомые, потом — другие.
— Люди меня находят через друзей, знакомых, родственников, — объясняет Зарема. — Как-то обратилась женщина, долго меня искала. Говорит, моя мать завещала на свои похороны пригласить вас. Часто на похоронах подходят за визитками. А мне стыдно рекламировать такие услуги. Просят хотя бы телефон. Иногда за номером люди встают в очередь.
«Заказы» поступают не только от жителей Северной Осетии. Несколько раз Зарему приглашали отдать последние почести в Сочи, Пятигорск и Москву.
— Наш мир удручающе материален. Я не скрываю, что это еще и заработок, — объясняет плакальщица. — Для меня плата за ритуал — большое подспорье, ведь, кроме пенсии, у меня дохода нет. Хотя, например, с бедных семей я денег часто вовсе не беру.
За работу на «местных» похоронах женщина просит у людей пять-шесть тысяч рублей. За иногородние выезды плата доходит до тридцати тысяч. Вместе с вознаграждением Зарема получает десятки благодарностей от пришедших на похороны людей. По ее словам, старейшины некоторых родов называют ее хранительницей традиций. Объясняют: хотя в видоизмененном варианте, но обычай продолжает жить. Но некоторые гости прямо во время церемонии делают плакальщице замечание. Одни сетуют, мол, обряд выглядел совсем не так, другие возмущены микрофоном и колонками, третьи считают, что брать деньги с близких умершего позорно.
— Как-то я оплакивала человека, ко мне подошли двое мужчин, говорят, если не прекратите работать, мы всю вашу технику разобьем. Успокоить их смогли только родственники покойного. Такое иногда бывает.
Плакальщицей в традиционном представлении людей сама Зарема себя не считает. На похоронах она не голосит, не рыдает и не бьет себя руками. Но ее слова заставляют заплакать даже самых черствых участников церемонии.
Зарема уверена: умерший три дня слышит происходящее вокруг. А значит, это последняя возможность сказать ему добрые слова.
— Говорят, душа человека в первые дни мечется, не находит себе места. Красивыми словами ее нужно успокоить.
За день до похорон Зарема встречается с кем-то из родственников покойного и расспрашивает их о жизни и заслугах умершего. Кто-то посвятил себя обучению детей, кто-то был лучшим токарем на заводе. В обыденных, казалось бы, делах она старается найти большие поступки. Уже дома плакальщица несколько раз редактирует материал. А на гражданской панихиде проникновенным голосом озвучивает текст.
— Люди не всегда понимают, что этот человек здесь в последний раз, а потом уйдет в иной мир. Это ведь похороны, а не вечер встреч. Мне нужно как-то достучаться до людей. Чтобы хоть на несколько минут они перестали обниматься, сплетничать и рассказывать анекдоты. Нужно, чтобы сердца собравшихся немного заболели.
Желающих обучиться этому обряду немало. Зарема Хачирова готова делиться опытом. Но выдерживают не все. Кому-то не хватает дара, другие находят труд слишком тяжелым. Зарема и сама признается: от эмоциональной нагрузки она иногда валится с ног.
— Мне говорили, ты привыкнешь, перестанешь все воспринимать эмоционально, но этого не произошло. Нельзя спокойно реагировать на смерть 17-летней девочки или совсем молодого парня, только вернувшегося из армии. После таких похорон я чувствую, что часть меня убывает.