— Вы симд танцуете, где ваша осетинская осанка?
С танцующих градом катится пот, кто-то не успевает за стремительными движениями педагога, другие норовят незаметно отпить из бутылки с водой, и кажется, лишь Нодар нисколько не устал. Смуглый, жилистый, подтянутый, с повязкой на голове, в подвернутых штанах, словно герой Гойко Митича, бросая боевой клич, он несется по залу, увлекая за собой учеников.
Нодар Плиев, пожалуй, самый известный осетинский танцор. Успел потанцевать во всех прославленных кавказских ансамблях: североосетинском «Алане», дагестанской «Лезгинке», «Кабардинке», грузинском «Сахишвили — Рамишвили», югоосетинском «Симде»… Плиеву 71 год, он преподает в школе кавказских танцев своего имени в Беслане, а еще записывает платные видеоуроки — деньги пойдут на создание ансамбля.
— Мы хотим создать в Беслане серьезный коллектив в память о погибших детях, которые хотели танцевать, но больше не станцевали, — объясняет Нодар.
С детьми он экспрессивен и требователен: танцор должен быть не просто исполнителем, а артистом. От него самого летят искры.
— Я им говорю, когда вы танцуете, вы не хороните свою бабушку, вы — танцуете. Зайди утром в ванную и улыбайся своему отражению в зеркале — какой ты красивый. Но когда ты смотришь на меня, как фараон, — это что такое? — возмущается Нодар. — Танцевать без эмоций — да кто тебя поймет? Когда ты выскочишь на сцену, зритель должен сразу понять, чей танец ты танцуешь, ты должен говорить с ним на языке этого народа.
Нодар часто переходит с русского на осетинский, чтобы ярче выразить эмоции, из которых, кажется, он весь и состоит. Его любимая фраза — «С ума можно сойти!» А потом характерное закатывание глаз, жестикуляция — и восхищенный возглас: «Уф-ф-ф!»
У него вся жизнь — под стать темпераменту.
— Я появился на свет в Боржомском районе Грузии. Мама родила меня на высоте 3000 метров над уровнем моря, на сенокосе, возле родника. Рос в окружении невероятно красивой дикой природы, которая давала мне свою силу. Наверное, поэтому я редко болел и вырос крепким. Любил лазить по горам, ловить рыбу руками в горных речках. С пяти лет помогал отцу во всем. Я привык, что вся семья встает в 6 утра и до 11 ночи занимается хозяйством. Летом ходил пастухом, чтобы заработать на покупку тетрадей, книжек, калош, кирзовых сапог к школе. Но бывало, что вместо денег давали барашка. Тяжело было, но мы не голодали. Кроме своего детства, ничего так не вспоминаю. Самое сладкое время было.
— Я о танцах не мечтал. Только смотрел. Вот привезешь с мамой в равнинные села Грузии картошку, сыр — и там по телевизору у кого-то увидишь, как танцуют в черкесках… Ты посмотри, какая красота! Мама мне купила черкеску, башлык достала, отдала дедовский кинжал, и я любил так ходить.
Но грезил о небе — хотел быть летчиком. Сказывалось советское воспитание, да и отец был фронтовиком. Я все делал для того, чтобы попасть в летчики. Физически был номер один. Но не получилось: отец не отпустил. Его старший брат боялся, что я могу вернуться инвалидом, как мой отец, или погибнуть.
— После окончания школы я уехал в Цхинвал, там полтора года отучился на историческом факультете пединститута — любил историю. Но как-то раз вечером, гуляя по городу, встретил Хазби Гаглоева, руководителя югоосетинского ансамбля «Симд». Он сказал, что из меня выйдет отличный танцор, и на прощанье добавил: «Жду тебя завтра на репетиции». Всю ночь я провел в раздумьях. На утро дошел до института, но внутрь уже не зашел — отправился на репетицию. Как вошел 10 сентября 1967 года в танцевальный зал, так до сих пор и остался.
Я верю, что человек рождается со своей судьбой. Танец — это моя жизнь. Благодаря профессии я весь мир увидел — от Гренландии до Филиппинских островов. Это же красота!
— В 1967 году к нам в Цхинвал приехал с концертами государственный академический ансамбль танца «Алан». Я был в невероятном восторге от их выступления. А от исполнения блистательной солистки Альбины Баевой чуть с ума не сошел. Я тоже ей приглянулся, но Хазби Гаглоев отказался отдавать меня. Тогда она шепнула мне на ухо, что ждет меня во Владикавказе. Другого приглашения мне уже не надо было, и я уехал в Северную Осетию. Но в гремевшем тогда коллективе у меня не сложилось, и я уехал в Нальчик, в ансамбль «Кабардинка».
Там протанцевал год, потом призвали в армию. Ирония судьбы: мечтал о небе, а отправили служить во флот. На Севере, в Заполярье, пробыл 4 года. Дважды чуть не погиб. Один раз мы отравились в трюме краской: красили цистерны подводной лодки и сняли противогазы. Еле нас спасли. А однажды, когда мы стояли на ремонте в Александрии, я не заметил люк и упал в него, 15 метров летел вниз. Чудом упал не на штыри, а между ними. Хватились меня только во время переклички. Звезда у меня там, наверху. Если она не захочет — с тобой и под камнепадом ничего не случится, но если время придет — ассалам алейкум. Но пока не судьба, видимо.
После танцевал в дагестанской «Лезгинке», учился у известного хореографа Танхо Израилова. А потом все-таки попал в «Алан» и протанцевал там 19 лет. «Алан» занимает особое место в моей жизни. Чего только стоит один танец симд в его исполнении! Это вершина мировой хореографии. На гастролях в Китае обычно сдержанная публика с ума сходила от нашего симда. Когда мы выходили, зрители уже кричали, свистели — в Китае не хлопают. Какая красота была, я даже плакал.
Помню, когда при Альбине Баевой «Алан» репетировал в зале Чайковского, Моисеев (известный балетмейстер Игорь Моисеев. — Ред.) приходил, вставал у главного входа, облокотившись на перила, и смотрел, как мы танцуем. Я всегда знал, что он там стоит. Посмотрит симд, а потом — раз! — и исчезает. Я своими ушами слышал, как он рекомендовал своему коллективу посещать наши репетиции, и те приходили. В итоге Моисеев поставил симд на 24 пары. Протанцевали его всего один раз. Маэстро смотрел за выступлением из зала. На следующий день сказал: «Дорогие друзья, мы больше не будем танцевать этот великолепнейшей танец. Я не хочу смеяться над осетинским народом. Мы не смогли станцевать как следует их танец». Ну вот не смогли они, хотя все танцы мира исполняют лучше этнических жителей.
— В грузинском «Сухишвили-Рамишвили» я протанцевал 16 лет. А в 90-е вернулся в Осетию, работал в конном театре «Нарты». Опять умудрился попасть в приключения! Отправили нас на гастроли в Аргентину на военном судне: 94 артиста, 26 лошадей и 30 членов экипажа. До сих пор не знаем, кто и зачем отправил нас без контракта и куда дели деньги, что списали на гастроли.
Когда я, военный моряк, увидел судно, на котором нам предстояло плыть, да ещё и в штормовую погоду, я сразу сказал, что эта ржавчина может затонуть. Но нас все равно загрузили. Месяц и две недели плыли — и еле доплыли. Там находились русские корабли, экипажи смеялись и удивлялись, как мы пересекли океан.
На месте оказалось, что нас никто не ждет. Мы искали варианты, как заработать на кусок хлеба. Но ничего не получалось, в Буэнос-Айрес на заработки ехала вся Латинская Америка. Дали несколько представлений из серии «Подайте бедствующему артисту бывшего Советского Союза, чтобы поесть». Местное население — это невозможные люди, они постоянно хотели нас обмануть. «Маньяна (завтра)», — говорили они. «Нет, не маньяна, а сейчас», — отвечали им мы. Над нами смеялись: «Горбачёв, советюнион, перестройка». Никто из посольства так и не пришел к нам. После того, как иссякли продукты, у нас остался только лук, мы его ели и воняли, пропитались этим запахом, к нам близко никто не подходил. Там стояли грузины, которые возили из Америки в ЮАР спирт, и они нам помогали продуктами. А еще каждый день набегали счета за воду, электричество, за стоянку — все это время мы жили на корабле.
И вот объявился там один осетин, двухметровый мужчина лет 80, в чёрном костюме с бабочкой. Это оказался бывший немецкий разведчик, давно пропавший. Что самое удивительное — его племянник оказался с нами на корабле, и он попросил разрешения позвонить домой и сообщить, что дядя жив, потому что там его поминают. Тот начал привозить нам продукты. Затем появился некий Левчук, эмигрант, он тоже нам помогал, отправил наших замучившихся лошадей на ранчо. Из наших, кто мог, звонили домой родственникам, сообщали, что мы пропадаем. И они устроили демонстрацию. После чего Галазов (первый президент Северной Осетии Ахсарбек Галазов. — Ред.) выделил деньги, оплатил счета.
Честное слово, пока мы не оказались в нейтральных водах, я боялся назад посмотреть — сейчас буксир потащит обратно! Шли больше месяца. На Канарских островах нас почему-то не пустили на берег. Дрейфовали неделю, еда закончилась, мальчики курили чай, благо на корабле была хорошая библиотека для курсантов. И опять мы питались одним луком… В Бискайском заливе вновь попали в шторм. А когда зашли в Северное море, нас там окружили норвежские полицейские, решив, что мы — русская разведка: корабль же военный. Чудом доползли до Петербурга.
— Танец раскрывает человека с разных сторон. Недавно смотрел научную передачу: говорили, что занятия танцами влияют на память. Если это правда, то у меня до конца жизни будет память, как у Сталина. Вот великая Нино Рамишвили, руководитель ансамбля «Сухишвили — Рамишвили», все помнила: кто чихнул, кто моргнул — хотя в коллективе было 300 человек.
Другая сильная сторона танцора — он быстро схватывает восточные единоборства. Взять, к примеру, Брюса Ли, он был танцором, работал в кабаках, чтобы прокормить семью. Меня тоже позвали в кино: в начале 90-х товарищ Борис Кантемиров пригласил сняться в фильме «Человек в зеленом кимоно». Очень трудно работать перед объективом. Я думал это как танец — вышел, станцевал и ушел. Но нет, если ему не понравилось одно движение, взгляд, переснимали 25 раз. Я актерам с тех пор не завидую. Как они все терпят!
— У танцора с детства должно быть чувство ритма. Музыкальность придёт, а это природный дар. Знаете, сколько великолепных танцоров, которые не могли одни находиться на сцене — только в середине или с кем-то?
Многое на сцене сейчас огорчает. Сцена не любит корявых, непропорциональных. Танцор должен быть физически хорошо сложен, с приятной внешностью. Он должен быть здоровым, как космонавт, отказаться от курения и выпивки. Но сейчас все кому не лень идут на сцену, выходят на публику в полупьяном виде.
Я парень «с того света»: родился в Советском Союзе. Любил смотреть выступления академических коллективов, их каждую неделю показывали: ансамбль Игоря Моисеева, хореографический ансамбль «Берёзка» имени Надеждиной, ансамбль танца Сибири имени Михаила Годенко. Еще я слушаю музыку 60−70-х годов. Магомаева никто не заменит. Когда он и Зыкина пели — без слез невозможно было слушать. А сейчас что? Если я и пойду на эстрадный концерт, то непременно надену наушники танкиста, чтобы не выйти оттуда с опухшей головой.
— Я природу страшно люблю. До ужаса. Это моя стихия. Особенно — горы. Часто туда хожу, один, поднимаюсь на ледники. У нас красивее, чем в Швецарии, у нас дикая красота! Если бы я знал, что на том свете такая же природа, как у нас, я бы давно застрелился.
Мне есть, с чем сравнивать — я весь мир почти объездил. Как-то во время гастролей в Индию с «Аланом» поехали в Непал. И вот подняли нас рано утром посмотреть на восход, и что? Как вид на нашу Столовую гору. Лучше бы я поспал. Хотя там тоже красиво и народ дружелюбный. Помню, привез с Эвереста мумие и всем хвастался.
— Никакой диетой заниматься не надо, есть — все, что хочется, но обязательно — физнагрузки. Баня — хотя бы два раза в неделю.
Я что бывает, то и поем, но по утрам обязательно проглатываю три сырых яйца. Пью много минеральной воды. Мясо если есть — покушаю, если нет — и не вспомню. Зелень люблю, фрукты — все, что когда-то у меня было дома в огороде. Помню, как мама меня с огорода выгоняла, чтобы не трогал овощи и зелень, пока не вырастут, а я все равно все сметал: в одной руке хлеб, а другой — все рвал и ел, даже не помыв.
До сих пор встаю в 5−6 утра, иду на пробежку. Кто меня видит, говорит: «Он добегается», но я иначе уже не могу. Я люблю любой спорт, хожу на плавание, делаю упражнения. Но танец — самый тяжелый спорт. Это работа на износ, надо держать себя в форме, не позволять себе того, что могут другие. Профессионал — он как монах.
— Когда прихожу на свадьбу как гость, не танцую, даже если просят. Я же не клоун — это моя профессия. Я и своим подопечным так говорю: чтобы не видел вас выскакивающими на свадьбах. Себя надо уважать. А если приглашают выступить — пойду, особенно если знаю пару. Это мне стало нравиться даже больше, чем выступать на больших концертах.
Я знаете, почему до сих пор танцую? Потому что народу нравится, и, пока стою на ногах, буду танцевать. Но везде надо на высоком уровне показывать мастерство. Когда ты выходишь на сцену, люди должны говорить о тебе с восхищением, а не «Уф, как его жалко, лучше бы не выходил, чуть не умер!»
Не знаю, сколько ещё буду танцевать, но я живу для своих зрителей и учеников. Молодежь меня очень любит. На своих учеников кричу, думаю, даже близко не подойдут, а они, наоборот, липнут ко мне. Мои бывшие коллеги по цеху обожают меня, как и я их. Больше всего горжусь не тем, что весь мир увидел, а тем, что приобрел много друзей. Они у меня есть повсюду: начиная от Чечни и заканчивая Малазией.