1. Белое

Мне 3 года, и я почти лысая.

Не знаю, сохраняется ли сейчас дагестанская традиция брить девочек летом вплоть до 16 лет (а потом выдавать замуж!). Нас по вступлении в школьный возраст не брили, но в три года я была почти лысая.

И когда на моей упрямой голове пробились первые кудряшки — я заболела.

Был адский махачкалинский июль, которого память моя не удержала, но по маминым рассказам болела я со страстью и фанатизмом. С температурой, делавшей меня абсолютно отстраненной, рвотой, гнойным конъюнктивитом и белым от налета горлом.

Наверное, я лежала под легким покрывалом в нашей квартире на улице Олега Кошевого, на лоб мне время от времени опускалась мамина встревоженная прохладная ладонь, а с утра приходила врач. Молодая и красивая, наверное. Врач поднимала мою бесплотную тушку с кровати, прикладывала фонендоскоп к цыплячьей грудке, вздыхала и говорила маме: «Ну чего вы хотите, девочка слабая».

Я смотрела на ее модные босоножки на платформе — их я помню! — и думала (наверное), что это неправда. Я не слабая. Я самая сильная девочка во дворе. А еще я люблю танцевать и смеяться, громко пою песни собственного авторства, и вообще меня всегда слышно: бабушка говорит, что я «шумитная девочка».

А потом наступил мой день рожденья.

Наверное, были еще какие-то подарки, я не помню. Я помню только платье, да и то по фотографии. На ней абсолютно здоровый ребенок нюхает цветы на клумбе. Небольшое существо с круглой головой, белый ацетатный шелк, крохотный воротничок, по краю волной — волан.

Платье подарила юная тетя, младшая сестра папы, и я поправилась в одно мгновенье. Маленькое привидение превратилось в шумитную девочку и ушло есть мороженое.

Это библейское чудо вошло в семейную историю.

Чуть позже я проверну такое еще раз — с куклой Аленушкой, которая говорила «Мама».

2. Газетное

Мне 10 лет, и я самая модная девочка в нашем грозненском дворе.

Откуда-то в семье появилась ткань-газета. Буквы на ней прибалтийские или польские. На белом фоне — яркая красно-желтая верстка и смешные рисунки.

Сестра фыркнула — ей 14, что она понимает в красоте! Поэтому платье мама сшила мне — пышная юбка, пуговички до пояса, рукава-фонарики и вшитая в талию молния.

Зеркало показывало такую красоту, что я зажмурилась. Платье, достойное быть надетым на свадьбу или на демонстрацию! Увы, ничего такого в планах не стояло, и я вышла в нем во двор, прихватив скакалку и резиночку. По двору я плыла, абсолютно не смущаясь своим неуместно ярким оперением, — ценное качество, растерянное за годы жизни. Чуть позже я прочту «Пурпурное платье» О’Генри — и вот я была совсем мисс Мэйда под дождем.

Но во дворе было пусто. Я лениво потопталась на площадке, покрутила скакалку и потащилась домой. Настроение было хуже некуда. Обманутые великие ожидания — как в той самой книге, которую я начала читать на каникулах.

И тут передо мной возник местный хулиган по кличке Миледи. Бог знает, за что его так прозвали, он был даже не с нашего двора, а таскался откуда-то с Щебелиновки. «Че, Магомедова, — сказал мне этот никчемный проходимец и будущий каторжник. — Ты че, газета „Сердало“?»

В лучший момент моей жизни несчастный бродяга получил бы достойный отлуп резиночкой по ногам, но тут мое прекрасное сверкающее новенькое платье зацепилось за качели — и…

Это был ужасный треск и зияющая рана на боку.

Мама платье, конечно, отремонтировала. Но я его разлюбила. Совсем.

3. Голландское

Мне 15 лет, и я хочу платье сестры-студентки.

Я часто хочу ее вещи: у меня они почти все сшиты мамой или перешли от старших, а у нее — привезены из Москвы, потому что она сейчас «на повестке дня». Вещи ей покупают за чеки в магазине «Березка».

Это такой магазин для иностранцев, чтобы они не чувствовали себя заброшенными и раздетыми на чужбине, и для советских дипломатов, которые привыкли к заграничной жизни. Туда не пускают всех подряд, а только тех, кто с чеками. Один чек на руках у спекулянтов стоит два рубля! За 50 чеков можно купить велюровый пиджак. Он у сестры есть, к нему ужасно приятно прижиматься щекой. Но он на мне не сидит, потому что я выше.

А вот красное мейд ин Нидерланды платье с цветами — сидит. Оно скрипит, если потереть его между пальцами, потому что сшито из тафты. Тафта! В платье из муаровой тафты (это ужасно красиво звучит — «муаровая тафта»!) ходила Имоджен Кейн из романа «Дженни Герхардт», а она была богатая девушка, хоть и нехорошая.

Я примеряю платье тайком, пока никого нет дома, оно подходит к моим волосам, и даже нос не кажется таким длинным.

Надо выпросить его на осенний школьный бал, и я делаю это успешно.

И вполне счастливо оттанцовываю в нем час.

А потом на моем пути встречается зеркало, и в нем отражается растрепанное существо красного цвета — от ушей и до хвоста.

И нос точно такой же длины, как у Пиноккио.

4. Цветное

Мне 17 лет, и у меня фигура.

В смысле — есть, как и бывает в 17 лет.

И еще у меня есть платье, которое я купила в московском магазине «Люкс» за сто рублей. В 1988 году это большие деньги.

Я надеваю его на свадьбу сестры. Это непорядок, я ведь вступаю «на повестку дня», и платье должно быть новое, а в этом я уже отгуляла лето. Но родителям некогда — в нашей семье это первая свадьба, поэтому до меня никому нет дела. «О, — говорят папа и мама. — Ты поступила в институт, молодец!»

Я буду в неновом платье и свеженьких туфлях малинового цвета. Я уже продумала свой, как теперь говорят, «лук»: платье, хвост до лопаток, туфли с открытым носом и ногти. Ногти — розово-серые на руках и на ногах. Это последний писк моды. От косметики я с сожалением отказываюсь, хотя у меня есть сестрин набор «Пупа», почти не ношенный: но какая косметика в начале грозненского августа? С таким же успехом можно надеть на лицо целлофановый пакет!

Так вот, платье. Оно разноцветное с преобладанием сиреневого, маленькие рукавчики, отрезная талия и мягкая юбка до середины голени. По ткани бегут резкие лучи, а еще к вырезу «лодочка» пришит шарфик. Зачем он нужен на летнем платье, я не знаю, возможно, это модный московский дизайн.

На свадьбе я выпиваю свой первый бокал шампанского, лихо закидываю шарфик за плечо и иду танцевать свой первый официальный лакский «киссу».

Где-то в процессе ломается каблук на свеженьких туфлях малинового цвета, но это поправимо.

5. Цвета айвори

Мне 25 лет, и мне нужно купить свадебное платье.

Легко сказать. На календаре 1996 год, и у моей семьи, убежавшей из Грозного в Махачкалу за пару лет до того, ничего нет. Я к тому же и бесприданница.

Приличное свадебное платье в московском магазине той поры начинается с семи миллионов российских рублей. У меня есть два. И я не хочу кринолин: невесты в кринолине все похожи на синтетическую зефирюшку. А я — редактор отдела культуры в самой популярной газете в Дагестане, я не могу себе позволить напоминать десерт!

Я долго брожу по Тверской и окрестностям, а потом вспоминаю магазин «Люкс» и свое любимое платье, сожранное огнем вместе с моим приданым. Меня смешит, что между 1988 и 1996 годами к рублю прибавилось столько нулей, но я спускаюсь в метро, чтобы доехать до «Юго-Западной», а потом сажусь в маршрутку в Солнцево.

Магазина «Люкс» нет. На его месте — совсем другой магазин, но в нем тоже висят платья, а я так долго сюда ехала. Я подхожу к ряду совершенно одинаковых платьев разного цвета и выбираю цвета слоновой кости.

У платья есть имя. Его зовут «Виктория».

Оно длинное, в нем минимум тюнинга и нежный вырез. Я с сомнением беру Викторию в примерочную, и удивительным образом она превращает меня в невесту. Да еще в невесту, которая собирается танцевать (тогда еще махачкалинской невесте не считалось хорошим тоном просто ходить по залу, а совсем наоборот).

На туфли денег у меня нет, но к платью подходят прошлогодние льняные с круглым каблуком. После свадьбы, кстати, выяснится, что каблук от излишних плясок треснул и это непоправимо.

А платье я отдам десять лет спустя в Русский театр.

Надеюсь, оно там служит до сих пор.

6. Красное

Мне 40 лет, и я судорожно ищу платье на свадьбу племянницы.

За прошедшие годы я разучилась их не только носить, но и покупать. Я в недоумении: где их берут приятные женщины вот такой окружности, которые не хотят быть похожи на пингвина или пожарную машину?

Робко намекаю, что поискала бы что-нибудь более привычное — брючное, и натыкаюсь на категорическое «Нет!» невесты и ее матери.

Мучения мои длятся три месяца, пока я не вижу платье в витрине барселонского магазина: красный крашеный лен, минимум красоты у воротника, неакцентированный силуэт — совсем не мой, но я уже устала и достаю 80 евро.

Свадьба в начале октября на родине, так что платье можно летнее.

Но в самолете летят милые люди с кошкой. Кошка капризничает как младенец, милые люди достают ее из клетки и начинают передавать из рук в руки — «утютю, какой холосенький!» — и я вываливаюсь на летное поле махачкалинского аэродрома почти глухая, с отекшими глазами и мокрым носом, и даже на следующий день следы аллергии и общего нездоровья на лице моем очень даже заметны.

Особенно на фоне красного платья.

Которое не нравится никому.

Невеста и ее мать закатывают глаза, прочие женские гости, ожидающие прибытия жениха и участвующие в судьбоносной фотосессии, то и дело намекают, что мне пора уже сменить домашнее платье на нарядное, но лучше всех общую мысль о моем внешнем виде выражает, конечно, папа.

Папа хитро сбегает от фотографов и прочего хлопотанья и, нарядный, сидит на лавочке во дворе.

При виде меня он обрадованно кричит: «А ты в этом платье будешь? Так я не думаю, что оно тебе подходит!»

Но я уже знаю, что родственники даются в наказание, поэтому глохну окончательно и, улыбаясь, иду танцевать.