— Самым ярким воспоминанием папы о России был разноцветный сахар. Его брали ложечками и клали в чай. Он решил, что такой прекрасный сахар может быть только в красивой стране. На самом деле это было варенье.
Седая улыбчивая немка с зонтиком и фотоальбомом гуляет по кривым улочкам Дербента. Ей за восемьдесят, но любопытство столь велико, что она забывает о возрасте. Загорелые мужчины, совсем непохожие на ее отца, уселись в тени, отхлебывают чай из армуд и закусывают самодельными разноцветными конфетами. Эти сладости куда больше похожи на сахар, чем варенье из воспоминаний вековой давности. Барбара Момбер относится к тем людям, с которыми часто заговаривают незнакомцы. Она лишь кивает в ответ. Правда, делает это так понимающе, что только подстегивает словоохотливых дербентцев. Выйдя на пенсию, она несколько лет брала уроки русского языка. Смысл речи улавливать научилась, говорить — нет. В отличие от отца. Тот приехал в Россию в два года, уехал в девять и уже в зрелом возрасте с удовольствием общался с русскими моряками в Киле, предпочитая не вспоминать короткую службу в Вермахте.
В Российскую империю он попал с семьей. Его отец, дед Барбары, был инженером и работал на британскую нефтяную фирму «Шпис».
— Россия была для нас тем, чем для других — Америка, — рассказывал он внучке. — Страной возможностей. Люди там пели, танцевали. Очень чувствительный народ.
В 1910 году у инженера родился пятый ребенок. Пастор Шпигель крестил его в бакинской евангелическо-лютеранской церкви — на нефтепромыслах трудилось много протестантов, и работы священнику хватало. Слабый мальчик с трудом переносил жаркий влажный климат. Врачи рекомендовали горный воздух. Тогда семейство переехало в Темир-Хан-Шуру.
На обратной стороне пожелтевшей фотографии в альбоме Барбары — торжественная надпись: «Его Императорскимъ высочествомъ Государемъ Наслѣдникомъ цесаревичемъ удостоенъ подарка 1893 г.». Ниже красуется сам подарок — карманные часы с двуглавым орлом, а под ними — подпись: «Фотограф Н.Д. Абуладзе въ Т.Х.Шурѣ».
Машина проезжает по Буйнакску — городу, когда-то бывшему Темир-Хан-Шурой, столицей Дагестанской области. Барбара с недоумением осматривает советские бетонные дома, ларьки, рынок с китайским ширпотребом. Где старый город, где жила ее бабушка? Неужели неведомый Буйнакск полностью поглотил Темир-Хан-Шуру?
Музей она находит не сразу. Зато вожделенная Темир-Хан-Шура начинается прямо с порога — билетер наотрез отказывается брать с гостьи плату за вход. Работы фотографа Абуладзе на стендах воспринимаются уже как само собой разумеющееся. Черно-белые жители старой столицы, наверняка знавшие ее семью, молчаливо обступают Барбару, а импозантный директор музея — тоже будто сошедший со старого снимка — мчится за коньяком. И хотя вскоре коварный Буйнакск наносит ответный удар: в здании отключают электричество — это делает крохотную Темир-Хан-Шуру только уютней. Сам театр «Модерн», впоследствии ставший музеем, возвели только в 1916 году, после отъезда семьи, но он тоже кажется родным: архитектор Иосиф Зильбершмидт построил его по образцу Венской оперы и даже оборудование, вплоть до стульев, привез из Австрии.
Короткий визит пожилой племянницы к вечно юному дяде — так и не выздоровевшего ребенка похоронили на православном кладбище — и вот уже тонкая красная линия на карте Барбары ведет дальше, в Чечню, к месту последней российской работы отца. Здесь он создавал первую нефтяную электростанцию Грозного: промышленность быстро развивалась и требовала много энергии. Очередная фотография из альбома — возле двухэтажного дома на территории фабрики стоят нарядные немки в окружении детей, белокурых девочек и бритых наголо мальчишек в одинаковых рубашках с орнаментами. На заднем плане — чеченка в платке. На следующей странице — поздний снимок того же дома и адрес по-русски — пос. Красная турбина, ул. Турбинная, 1а.
И снова — застолье, скрипящий под ножом арбуз, чеченки в платках и старые здания Грозного. Толстостенные жилища английских работников целы до сих пор. Сохранилась и электростанция, хотя жизнь ее изрядно потрепала и оконные проемы высотой в пару этажей давно пусты. Говорят, после революции тут ремонтировали тачанки, а затем обосновался лечебно-трудовой профилакторий. Но дед Барбары об этом уже не узнал. Он проработал директором электростанции всего около года. Затем началась Первая мировая война, и немцев интернировали. Предполагаемого иностранного лазутчика не без иронии поселили в деревне Сусанино под Костромой. Жил он в крестьянской избе под надзором полиции. Жену поставили перед выбором: либо возвращаться в Германию, либо ехать к мужу, как жены декабристов почти сотню лет назад. Она не колебалась.
— Отец вспоминал, что в Баку всегда лето, а в центре России — вечная зима, — рассказывает Барбара.
Но и в Сусанино семью не оставили в покое. Их переводили из деревни в деревню, чтобы не успевали «сагитировать» местных. В хаосе революции дед решился на побег. Страдая от голода, он добрался до Петрограда и нашел там соотечественников. Те свели его со шведами, которые сперва помогли вытащить семью в столицу, а затем переправили всех на родину.
Отец Барбары вырос и поселился в Киле. Он не любил нацистов, но когда Гитлер пришел к власти, у него уже были свои дети. А потому приходилось делать, что скажут: сперва служить в Дании, затем организовывать военное производство в компании «Сименс». Умер отец в 1985 году, не дожив до объединения Германии. Перед смертью он подозвал сестру. О чем шел разговор, Барбара не знает. Они лишь поняла, что они беседовали на языке своего детства. Русском языке.
Барбара прощается с новыми друзьями и едет «в Тифлис» — так же, как ее бабка сто лет назад, во время короткого отпуска мужа, тогда еще директора электростанции. Тонкий альбом пролистан почти до конца. Скоро жизнь семьи инженера необратимо изменится, и пойдут совсем другие снимки. Но пока впереди — лишь веселое путешествие. Девочка машет на прощанье рукой молчаливой чеченке. Автомобиль катит мимо нового, бурно строящегося Грозного, и век только начинается, и никто не ожидает войны.