В Ингушетии завершился IV международный кинофестиваль «Золотая башня». В этом году председателем жюри стал Суламбек Мамилов — режиссер, подаривший зрителю кинокартины «Дамское танго», «Ночевала тучка золотая» и много других. Стоит ли становиться режиссером, можно ли снимать фильмы без компьютерной графики и что в кино — самое главное, Суламбек Мамилов рассказал читателям портала «Это Кавказ».
— Свой последний игровой фильм «Убийство на Ждановской» вы сняли в 1992 году. Разочаровались в игровом кино?
— Конечно нет! Я — режиссер художественного кино. Учился у замечательных режиссеров Хуциева, Алова, Наумова. И всегда были проекты и желание снимать кино. К сожалению, основной проблемой становились деньги. И чтобы не терять профессию, я начал снимать документальное кино, оно требует меньших затрат.
— Помните, когда захотели стать режиссером?
— Вообще, я смотрел все фильмы взахлеб с самого детства. Но заразили кино меня две картины — «Бродяга» и «Чапаев». Помню, как распевал песни Раджа Капура. А фильм «Чапаев» я видел раз двадцать! У нас во Фрунзе (бывшее название Бишкека — Ред.), в Дубовом парке, был летний кинотеатр, и мальчики лезли на деревья и смотрели кино бесплатно. И вот помню, когда Чапаев вылетел на коне из-за бугра — я от счастья чуть с дерева не упал. Думаю, что вот тогда решил, чем буду заниматься.
Учился на втором курсе пединститута в Грозном на историко-филологическом факультете, когда приехала чечено-ингушская студия Ленинградского института театра, музыки и кинематографии для дополнительного набора студентов. Руководителем студии была Евгения Лепковская, и я сказал ей, что хочу стать режиссером. Ее ответ я помню до сих пор: «Прежде чем заниматься режиссурой, надо стать хорошим актером. К этой профессии надо идти издалека».
Пока учился в Ленинграде, часто смотрел спектакли БДТ из-за кулис. Смотрели игру Лаврова, Луспекаева — такое было обучение.
— А потом вы снялись в роли Казбича в фильме «Герой нашего времени» у Станислава Ростоцкого.
— В 1962 году я получил диплом по специальности «Актер театра и кино» и служил в Грозненском театре. Переиграл там множество ролей — и, конечно, лермонтовского Казбича. И как раз в это время приехала группа Станислава Ростоцкого. Он собирался снимать «Бэлу», актерский состав был в основном утвержден, но ассистентка предложила режиссеру посмотреть наш спектакль.
Я знал, что Ростоцкий готовится к съемкам, и мне хотелось показать, что я умею. Сняться в кино — это же мечта! И вот в сцене, когда Азамат крадет Карагеза, я вместо того, чтобы как обычно уйти в первую кулису, прыгаю с места в фальш-окно! Между окном и кирпичным задником сцены — полметра. Как я не убился — не знаю. Говорят, что Ростоцкий аж с места вскочил. Но роль я получил.
— Это была звездная роль, но актером вы оставаться не захотели?
— Это был успех. И на волне этого успеха меня звали в разные проекты. Георгий Данелия хотел снимать «Хаджи-Мурата» и предлагал мне роль одного из наибов Шамиля. Конечно, я, как и все актеры-кавказцы, хотел играть Хаджи-Мурата, но режиссер настаивал на темпераментной роли другого наиба. Потом еще должен был сыграть маршала Блюхера. Но оба проекта не состоялись.
Я тогда решил: все! С актерством покончено, тем более что мысль о режиссуре меня не оставляла. И я снова пошел учиться — на Высшие режиссерские курсы. И вот это время я вспоминаю как праздник. У нас читали лекции великие Михаил Ромм и Андрей Тарковский, руководителем группы был Леонид Трауберг.
Помню, как во время перерыва между лекциями беседовал с Андреем Тарковским. У него в «Андрее Рублеве» была сцена, которую я смотрел с ужасом: лошадь летит, ломая ребра. А я после роли Казбича навсегда полюбил лошадей. Когда снимался в «Бэле», все трюки хотел делать сам, даже «подсечку», но Ростоцкий не разрешил, боялся, что шею сломаю. И когда представилась возможность, спросил у Андрея Тарковского: «А почему вы с лошадью так безжалостно поступили?» Он ответил: «Это кино. Кино — вещь грубая, нельзя ни на грамм солгать. Режиссер свой замысел должен довести до конца, каким бы жестоким он ни казался». Я тогда подумал, что на это нужно большое мужество.
Вот так я пришел в режиссуру. Но всегда хорошо ладил с актерами. Именно потому, что сам — один из них и знаю, как хочется порой ослушаться режиссера и сделать все по-своему.
— С режиссером Мамиловым такое случалось?
— Мы снимали «День гнева» в крымском ущелье. Алексей Петренко играет лесника Меллера. Ставлю перед ним задачу — проскакать на лошади в гору, спуститься вниз и остановиться у валуна. И тут он так насупился и говорит: «Неправильная задача!» При всей группе! Режиссер ставит неправильную задачу! Лошадь стоит оседланная. Я много чего могу не знать, но о лошадях знаю все! Я прыгаю на коня — как был в джинсах и жилете — и лечу. Мне же надо доказать свою задачу и своей группе, и актеру! Возвращаюсь: «Ну что, Алексей Васильевич, можно это сделать, правильная задача?» Он засмущался: «Нельзя же так, это запрещенный прием!» Пока я скакал, ему напомнили актеры, что я снялся в роли Казбича!
И он сыграл. Грузный, тяжелый человек преображался в лихого всадника. Куда-то исчезали и вес, и годы! Он не только людей заставил поверить в то, что прирожденный наездник, — лошадь ему поверила! Петренко всегда продумывал свою роль до мелочей. Придумал, например, что лесник курит длинную трубку, привез ее с собой. Как она мне мешала! Как инородное тело. А сейчас смотрю — и трубка хорошо придумана.
Гениальный актер был Алексей Петренко! Мог сыграть кого угодно. В будущем году исполняется 50 лет со дня выхода романа Идриса Базоркина «Из тьмы веков». Я хотел экранизировать роман много лет назад. Даже устроил личные кинопробы для Алексея Петренко — сможет он сыграть старика Гойтемира или нет. Привез его в Ингушетию, одел в черкеску, папаху и повел общаться с людьми. И его признали своим. Подходили, жали руку, говорили с ним по-ингушски. Он всем отвечал «Баркал, баркал», как я его научил. А фильм так и не состоялся — как и многие другие. Только потому, что невозможно найти финансирование. А теперь уже и Петренко нет.
— Как думаете, современному режиссеру легче работать? Вся эта компьютерная графика, техника новая — помогают?
— Я не люблю компьютерную графику. В техническом смысле кинопроцесс стал проще: мы снимали громоздкими и малоподвижными камерами, а сегодня каких только камер нет! Кино за сто лет стало настоящим, живым искусством, а компьютер уничтожает это атмосферу. Михаил Чехов говорил, что атмосфера фильма и есть то, что ты передаешь зрительному залу, если она возникла в процессе съемки — камера ее фиксирует. Видит то, чего не видит человеческий глаз.
Из всех своих фильмов я выделяю «День гнева» — именно за атмосферность. Рассказ Севера Гансовского о том, как оставаться человеком в любой ситуации, об ответственности ученого перед миром, и с этой точки зрения картина совершенно не устарела. Но самое главное в ней — получилась атмосфера страха.
— Современный кинематограф — это ведь и сериалы. Вы никогда не хотели попробовать себя в этой области?
— Мне предлагали снимать сериалы. Много лет назад, когда сериальное движение только начиналось, а я сидел без работы, думал: может, попробовать? А потом прочитал условия (40 трупов и обнаженные женщины обязательны) и ужаснулся — у меня дети и внуки. Я не хочу снимать то, что мне будет стыдно им показать. И я глубоко убежден, что нельзя получить хорошее кино, снимая серию за неделю! Вот снимают диалог — камера туда, камера сюда: где тут место фантазии и творчеству?
Сейчас что-то меняется, к лучшему, конечно. Я посмотрел «Ликвидацию» Сергея Урсуляка — с большим удовольствием. Но «Тихий Дон» я снимать никому не рекомендовал бы. Нечего там делать после Сергея Герасимова.
— А чем вы сейчас заняты?
— У меня сейчас несколько проектов в работе. Один из них — об Ингушском конном полке Кавказской туземной дивизии и Брусиловском прорыве. Я писал сценарий для себя, но он так понравился режиссеру Елене Стрижевской, что пришлось уступить его ей. Еще один проект с рабочим названием «Клянусь скакунами, задыхающимися на бегу!» Название это взято из Корана по названию суры. Я и сценарист Борис Сааков переписали старый сценарий. Действие происходит в арабской стране. Это кинопритча. Я бы очень хотел, чтобы картина увидела свет: ислам сегодня опорочен, а я хочу показать его настоящим. Таким, в который верю сам.
— Вы верите в то, что это возможно? Снять «идейное» кино, чтобы оно на что-то повлияло? Есть мнение, что кино — это просто развлечение.
— Искусство — это всегда сопротивление чему-то. Хорошо снятый фильм может изменить умонастроение в обществе, а может вызвать войну. Поэтому в «кино — это просто развлечение» я не верю. Что-то в умах зрителя должно остаться. А что-то — остаться недосказанным. В кино дважды два не четыре, а пять.
— Вот кавказская история с ее грандиозными событиями — и совсем мало фильмов, которые могли бы об этом рассказать. Почти четверть века с момента развала СССР прошло, уже нет той цензуры — но и фильмов тоже нет.
— Многие проекты сегодня не реализованы по причинам материального порядка. Вот величайшая повесть Льва Толстого «Хаджи-Мурат»! Кто только ни хотел ее снимать, а картина так и не вышла. А ведь проект был запущен в 1986 году на студии Горького. Я летал на Северный Кавказ, мы там выбрали натуру, нашли почти всех исполнителей, кроме главного героя.
Но мне позвонил Анатолий Приставкин. Его повестью «Ночевала тучка золотая» зачитывались многие, в том числе известные режиссеры. Но он хотел, чтобы ее снял я, потому что я сам пережил депортацию. Я тогда был весь в «Хаджи-Мурате» и сначала отказывался. Но Приставкин сказал: «Слушай, Суламбек, это такая тема, ее в любой момент могут закрыть, запретить. А „Хаджи-Мурат“ — классика, никуда от тебя не денется!» И я остановил одну картину, чтобы снять другую. А вернуться уже не смог — все рухнуло.
И есть у меня еще наиважнейший проект. «Мятлом — священная гора». Фильм о депортации. Я написал историю из жизни своей семьи, своего народа. Когда я поступал на высшие режиссерские курсы, одним из заданий было написать яркий эпизод из своей жизни. И я написал «Страничку памяти»: в 1944 году мне было шесть лет, и я все прекрасно помню. И эти два листочка попали к Михаилу Ромму на рецензию. Он трижды написал внизу слово «Отлично!», а внизу была приписка: «Этот человек должен учиться на курсах!» И через много лет эта страничка памяти напомнила о себе, и мы с моим однокурсником Сергеем Тарасовым написали сценарий. О том, что я знаю изнутри и в чем нет ни слова неправды.
Это очень дорогой для меня проект, я хочу воплотить его сам — благо и силы есть, и, кажется, с мозгами все в порядке (смеется).
— Вы теперь — постоянный председатель жюри фестиваля «Золотая башня», который уже в четвертый раз проводят в Ингушетии. Как думаете, это вообще нужно зрителю?
— Конечно, фестивали необходимы. Это же самая простая возможность узнать, что тот или иной фильм был снят, и посмотреть его! Наш ингушский кинофестиваль — молодой. Думаю, что надо временные рамки расширять. Сделать его не трехдневным, а недельным. Ну невозможно 50 с лишним картин за это время посмотреть! И еще хочется гостей принимать по-настоящему, в горы свозить.
— А вы свой первый фестиваль помните? Когда впервые участвовали?
— Это был «Фантаспорту» — кинофестиваль фантастических фильмов в Порто, Португалия, в 1986 году. Председателем фестиваля был тогда Хуан Бунюэль, сын знаменитого режиссера Луиса Бунюэля. Он увидел «День гнева» и пригласил меня лично. А я был невыездным с 1973 года — принял участие в митинге ингушей в Грозном. Представители Госкино хотели отправить своего представителя, но Хуан хотел видеть только режиссера. Правдами-неправдами, после собеседования в ЦК, меня выпустили за границу. В Порто поселили в шикарном номере, на награждении усадили за стол рядом с мэром города и его женой. Было понятно, что я завоевал какую-то награду. Один из главных призов. Вручили награду и конверт с деньгами! Я там еще давал интервью, причем вопросы задавали «страшные» — о Тарковском, об Афганистане. А потом вызвали в посольство СССР в Лиссабоне — поздравили. Но деньги забрали.
— Какие фильмы попадают на фестиваль «Золотая башня»? Есть какие-то особенные условия?
— Никаких особенных условий нет, поэтому фильмы были самые разные. Гран-при получил китайский фильм Нин Хайцзян «Храбрые воины». Там все настоящее: ущелье, массовка, костюмы. Если графика и есть, то она совсем небольшая и не давит на зрителя. Может быть, я — человек другой эпохи, но для меня это важно. И я очень ценю черно-белое кино. Турецкие режиссеры пошли за художественной достоверностью и отказались от цвета в фильме «Камень». Там нет никакой компьютерной графики, а сам фильм тебя держит и завораживает. Приз «За лучшую женскую роль» мы отдали турецкой актрисе Жале Арыкан, «За лучшую мужскую роль» — российскому актеру Кириллу Плетневу. Еще хочу отметить российские картины «Три дня до весны» и «Коробка»: мне очень понравилось, как ребята работают в кадре.
— Как думаете, чего хотят студенты, которые сегодня поступают на режиссерский факультет? И какой совет вы бы им дали?
— Не знаю, какие мотивы у тех, кто сегодня поступает на режиссерский факультет. Но я своим студентам во ВГИКе честно рассказывал, какие сложности их ожидают. Кстати, я у своих студентов многому научился: молодые видят в старых советских фильмах то, что мы не замечали или принимали как должное. Несмотря на то, что идеология эта — для них уже история. Когда я рассказываю им, что во время съемок «Дня гнева» мне велели «в Библии сказано» заменить на «как говорили древние» — они удивляются.
А еще мне все фильмы портила цензура: кромсали сценарий, в «Тучке…» из двух серий пришлось сделать одну. Но самое главное: если ты не видишь свой фильм в деталях до того, как он был снят — не берись за эту работу. Я всегда знаю, как мой герой выглядит, как говорит, какая у него походка и борода. Ты должен придумать его полностью, а потом уже перенести на пленку.
Как говорил французский режиссер Рене Клер: «Фильм готов. Осталось только его снять!»