Павел Лунгин: «Сегодня за „Царя“ меня бы четвертовали»

Работы Павла Лунгина всегда вызывают споры у критиков и зрителей. Его новая картина — военная драма «Братство», посвященная последнему этапу афганской войны, — наверняка тоже вызовет бурную реакцию. В основе сюжета — малоизвестная операция по выводу одной из мотострелковых дивизий Советской Армии. Съемки начинаются в Дагестане 26 сентября. Павел Лунгин выступает в качестве режиссера и продюсера фильма.

«Я был очень несчастен как сценарист»

— Вы выросли в творческой семье. Отец — известный драматург, мама — лингвист-переводчик, познакомившая советских детей с Малышом и Карлсоном и Пеппи Длинныйчулок. Ваш путь мог быть каким-то, кроме творческого?

— Наверное, можно сказать, что попытка поставить меня на другой путь была. Тут надо понять, в каком мире жили мои родители. Это был такой полудиссидентский мир просвещенных интеллигентов, которые все время боролись за спасение близких по духу людей, и о себе как-то не было времени думать. Не хватило его и на то, чтоб рассмотреть меня. И родители решили, что будет хорошо, если я займусь наукой. По-моему, совершенно очевидно, что наука не была моим призванием, но я честно поступил на математическую лингвистику в МГУ. Даже окончил, но без энтузиазма. И не работал как лингвист никогда.

— То есть вы всегда ощущали стремление к творчеству?

— Не к творчеству, просто к жизни. Можно говорить «творчество», «искусство», но для меня кино — это жизненная энергия. И создавая фильм, ты вбираешь ее в себя. Знаете, как кит питается? Он через себя пропускает полморя, процеживает воду, которая уходит, а планктон в нем остается. Вот это отношение с жизнью — вбирать и выплевывать, оставляя внутри что-то важное, это, пожалуй, единственное, что я умею делать хорошо. Наверное, поэтому то, что мне казалось просто жизнью, вдруг стало профессией. Когда я снял первый свой фильм, мне было уже почти 40 лет. И надо сказать, мне это далось легко. До этого все было сложно, а это вот легко.

— Вы были хорошим сценаристом, а потом случилась первая режиссерская работа, за которую вы сразу получили приз Каннского кинофестиваля. Это был долгий старт или стечение обстоятельств?

— Я не был очень хорошим сценаристом. В сценарии необходима некоторая прочность. Вот, например, Чехова, где бы ни ставили, его не перебьешь. Хоть в Африке, хоть в Азии — все равно это будет Чехов. А я делал, видимо, какие-то интонационно хрупкие вещи. Я был очень несчастен как сценарист, потому что даже пустяковая комедия выходила плоско и глупо, не так, как я ее видел. Сценарист всегда самый несчастный участник процесса, потому что он делает фарш, а котлеты каждый жарит уже по своему рецепту.

— То есть переход к режиссерской работе был способом справиться с этим внутренним несчастьем? Вы решили просто сами снимать кино?

— Да, судя по всему, то, что пишу я, могу снять только я. Забавно, что первый свой сценарий, который я сам снял, «Такси-блюз», я писал не на заказ, а про себя, на волне своих ощущений от перестройки, энергии приходящей свободы. Этот сценарий случайно попал в руки к известному французскому продюсеру Марину Кармицу. И когда он мне позвонил, я подумал, что это розыгрыш. Но все было на самом деле, и он сказал, что мой сценарий интересует его только в том случае, если фильм я буду снимать сам, иначе получится заурядная и неинтересная, никому не нужная картина. Вот так он дал мне это благословение и толчок в режиссуру.

Приключения души

— Обычно у режиссеров есть так называемый «почерк». Но вы снимаете очень разное кино и с точки зрения жанров, и с точки зрения форматов. Это ваш осознанный подход к работе? Или так сложилось?

— Осознанный, я думаю. Мне просто интересны очень разные вещи. Я поздно начал снимать, и у меня до сих пор есть это детское желание попробовать что-то еще. Я должен без скромности сказать, что многие вещи в кино никто до меня в Советском Союзе не делал. «Такси-блюз» показал изнанку города и жизни. «Свадьбу» мы снимали камерой с плеча, с руки, что тоже было новым. Ну, а фильм «Олигарх» так и остался в сущности единственным политическим триллером в нашей стране. «Дама Пик» — фильм-опера… После этого было бы логично снять «Щелкунчика», но я пошел сейчас в военную тему.

— То есть невозможно предсказать, какой фильм будет следующим.

— С коммерческой точки зрения это плохо. Это интересно для меня и для тех, кому нравится то, что я делаю. Но у меня нет бренда, как у Звягинцева, например. Один за другим его фильмы выстроились и идут, увеличиваясь или уменьшаясь, но по одной тропинке. И он абсолютно прав.

Я сам иногда думаю, чем связаны мои фильмы. И я понял: они все — о каком-то переломе в жизни, в состоянии человека, о потере души или о ее обретении. Все строится вокруг того непонятного, невидимого, эфемерного, что обобщают в слове «душа». И вот мои фильмы — про приключения души.

— Каждая ваша режиссерская работа вызывает бурную реакцию и споры. Ваши картины от «Такси-Блюз» до «Олигарха» фиксировали те изменения, которые сотрясали наше общество. А потом появились не менее сильные «Остров», «Царь» — картины совсем о другом. Как вы выбираете идею будущего фильма?

— Как-то это само собой происходит. Если мне в руки попадают очень хорошие тексты, хорошие идеи, то тут уже сложно себя остановить. Это как гурманство, как обжорство. Когда я вижу что-то очень «вкусное», удержаться невозможно.

— Вы и сценарист, и продюсер, и режиссер. Не возникает ли внутреннего конфликта, когда вы берете чужой сценарий и работаете над ним? Или когда режиссером выступает другой человек. Не хочется сделать что-то по-другому?

— Хочется иногда, конечно. Бывало, что как продюсер я отстранял режиссера, если мне казалось, что работа не получается. Я, может, как продюсер не так хорош в подсчете денег, но зато я могу сам встать к станку и завершить работу достаточно быстро и профессионально.

Я был бы рад, честно говоря, если бы у меня как режиссера была возможность делать сложные фильмы, которые смотрят не очень много людей, а кто-то рядом делал бы фильмы, которые собирают джек-пот, я бы их просто технически продюсировал. Но почему-то так не получается. Вообще, искусство легкого или, как мы называем, глупого фильма — это особое искусство. Его очень сложно имитировать. Хочешь быть вульгарным — будь вульгарным. Хочешь быть непристойным — будь непристойным. Зритель очень четко чувствует, говорит ли с ним человек откровенно, показывая ему всякую дрянь, или же просто решил сорвать куш, сделав дрянь. Не проходит. Нужно за это заплатить своей сущностью.

«Если ты начинаешь со смысла, то это уже агитация»

— Как возникла идея фильма «Братство»?

— Мне попали в руки воспоминания одного из участников событий, они послужили основанием. И чем больше я погружался в эту историю, тем больше мне казалось, что в этом есть что-то интересное, до конца не понятое, не осмысленное. Это последняя война, которую вел Советский Союз со всеми его комплексами, предрассудками, какой-то честностью и идеалами, несмотря ни на что.

После того как идея сформировалась в голове, мой сын Александр Лунгин поехал в Афганистан. Он общался с местными жителями, с людьми, которые были свидетелями тех событий. Там до сих пор еще стоят ржавые танки. И все это он пропустил через себя. Понимаете? У художников есть такая возможность как-то впускать в себя чужие жизни, испытывать то, что не было ему дано судьбой почувствовать. Умножать потом это на свое понимание мира.

И знаете, эта поездка повлияла на сам фильм роковым образом. Он вернулся и написал очень сильный текст, совершенно неожиданный, который можно смело издавать как прозу.

Он вообще вернулся оттуда изменившийся. Его как-то пробило, как говорят. И пейзаж, и люди, и их история, и то, что с ними стало сейчас… А когда появляется сильный текст, сценарий, то уже хочется его делать.

— О чем будет фильм?

— В основу фильма легла реальная история, которая происходила уже в самом конце афганской войны, во время первого этапа вывода советских войск. И это надо было сделать так, чтобы не убили людей, что было бы совсем глупо. Войска выводили через ущелья, перевалы, и контролировать их было практически невозможно. Фильм про то, как можно договариваться, что нужно сделать, чтобы сохранить людей. Конечно, он с боями, с засадами, там есть боевые сцены. Это такая изнанка внешне успешной операции.

Это было очень интересное время, параллельно с выводом войск шли фундаментальные изменения в нашем обществе. Знаете, умереть за победу — это понятно. А воевать и терять товарищей, чтобы потом тихо собрать вещички и выйти из комнаты, — это уже совсем другое.

— Что вы хотите этим фильмом сказать? Что зрители должны почувствовать или вынести?

— Я по опыту могу сказать, что нужно, прежде всего, рассказывать историю. Когда ты рассказываешь точную, хорошо сделанную историю, то она сама напитывается разными смыслами. Люди смотрят, и каждый видит свою идею. А если ты начинаешь со смысла, то это уже агитация и пропаганда.

Патриотизм без подкидывания шапок

— Вы привлекаете экспертов к работе над картиной?

— Да вокруг нас сейчас сплошь одни эксперты. Конечно, мы консультируемся: вооружение, тактика… Мы провели очень большую исследовательскую работу. Были и экспедиции, и анализ вооружения.

— А как вы выбирали места для съемок?

— С трудом. В Афганистане, конечно, снимать нельзя. Между Узбекистаном и Таджикистаном снимать очень сложно и очень дорого. И мы остановились на Дагестане. Это волшебный край, потрясающе красивый. Очень отзывчивые люди, нам очень помогают. Я уверен, что съемки пройдут хорошо. Я даже повстречался с главой республики Рамазаном Абдулатиповым. Он поддерживает наш проект. Надо сказать, что я очень благодарен Сергею Шойгу: мы получили необходимую технику для съемок. И это, бесспорно, очень существенная помощь.

— А ведь тема для них не простая…

— Это все равно патриотический фильм. Не про подкидывание шапок, а про тяжелую работу любящего родину человека. И там очень много историй про хороших людей, которые вовлечены в ситуацию, пусть даже до конца они ее и не понимают. Они в безвыходном положении, но они идут до конца, выполняя долг. И мне кажется, что это самое главное. Непарадный патриотизм, как я это называю.

— Кто работает над картиной?

— У нас прекрасный художник-постановщик Сергей Февралев, который снимал «Орду», «Дорогу на Берлин», «Белого тигра». Оператор — Игорь Гринякин. Это мой старый друг, мы с ним делали «Дирижера». Он снимал «Викинга», «Высоцкий. Спасибо, что живой», «Территорию». Все актеры у нас прекрасные. Главные роли играют Кирилл Пирогов и Федор Лавров. Но много и дебютантов.

Мы пытаемся добиться документальности. Например, все актеры, которые играют афганцев, из Таджикистана, потому что у них общий язык. Афганистан же населен пуштунами, таджиками, узбеками. По сути, границы все были искусственно созданы.

— Как вы подбираете актеров? Это чутье или все же пробы?

— Нет, это всегда пробы. Но есть и какие-то находки, конечно. Моя самая большая гордость — это то, что я Андрея Панина открыл или на главную роль в «Свадьбе» я взял еще молодого Марата Башарова, у которого за плечами была пара ролей второго плана. Там же у нас появился Александр Семчев. Петр Мамонов опять же, с которым я в итоге снял несколько фильмов.

— Когда вы планируете начать съемки? И когда выйдет фильм?

— 26 сентября у нас первый съемочный день. А в прокат фильм выйдет ориентировочно в апреле 2018-го. Как раз в апреле будет тридцатилетие начала вывода войск из Афганистана.

«Проблема отсутствия зрелой демократии»

— В этом году Гран-при фестиваля «Зеркало», который вы возглавляете, взял фильм «Теснота» молодого режиссера Кантемира Балагова из Кабардино-Балкарии. Отличается ли «провинциальное» кино от «столичного»? Есть ли у режиссеров из регионов шанс «выстрелить»?

— Я даже больше скажу: в отсутствии больших средств и возможностей есть своя сила. Это дает дополнительное давление, энергию фильму. Конечно, если у тебя есть видение. И ведь провинциальным режиссерам, как правило, гораздо больше есть что сказать. Вы знаете, когда-то был период казахский. Я думаю, что сейчас будет появляться больше режиссеров из регионов. Я знаю, что в Дагестане хотят делать фильмы. И проблемы у них гораздо больше обнажены.

Безусловно, и в Москве есть режиссеры, которые делают такие проблемные фильмы, тот же Мизгирев. Но люди из провинции приходят с какой-то своей болью, а авторское кино всегда говорит о боли человека, об отношении к жизни и ее противоречиям, о справедливости.

— Во Франции, где вы провели немало времени, очень популярен национальный кинематограф. Люди с удовольствием ходят и на комедии, и на проблемное кино. Почему у нас люди избегают своих фильмов?

— Думаю, это все-таки проблема отсутствия зрелой демократии. Ведь демократия — это ответственность за свою жизнь, небезразличие к проблемам вокруг тебя.

Конечно, во Франции тоже есть очень много глупых комедий. Но не меньше зрителей собирают и фильмы о проблемах французского общества. У нас же, повторю самого себя, общество похоже на больного, который не хочет идти к врачу. Все понимают, что больны, что что-то не так, но очень не хочется анализировать себя.

Вот, например, у нас практически не было фильмов про афганскую войну, буквально единицы. А ведь фильмы о вьетнамской войне переломили и перестроили американское общество. Или, скажем, для французов стало настоящим шоком осознание того факта, что во время Второй мировой евреев убивали и арестовывали французы, а вовсе не немцы. Через кино и искусство в целом люди должны осознавать действительность, а не убегать от нее. Общество реагирует на проблемы путем осмысления через кино.

Не просто так американцы продолжают снимать фильмы о расизме, коррупции, полицейском произволе, о равноправии женщин, о Второй мировой войне. Недавний фильм «По соображениям совести» Мэла Гибсона — очень глубокая картина о парне-баптисте, который не хочет убивать. И он становится героем, спасая людей, совсем не будучи героическим в традиционном понимании. И это все не отменяет развлекательного кино про условный астероид, который того и гляди разобьет планету.

А у нас абсолютно не работают фильмы, анализирующие жизнь в обществе, его проблемы. Они просто не популярны. Но надеюсь, время придет. Хотя надо заметить, мы крайне склонны копировать поверхностно.

«Страшно, что цензура идет снизу»

— Зато не утихает скандал вокруг «Матильды». Две сети кинотеатров объявили о том, что в целях безопасности не могут показывать фильм.

— Это абсолютно недопустимая ситуация. Вся эта нездоровая истерия вокруг фильма и призывы поджигать кинотеатры просто какое-то мракобесие. И ведь это очевидная манипуляция.

Мои фильмы «Царь» и «Остров» тоже поднимали вопросы веры. И я смотрю сейчас на то, что происходит, и думаю, что сегодня за «Царя» меня бы четвертовали. Все здравомыслящие люди должны стоять против таких явлений. Особенно страшно, что цензура у нас в стране идет снизу, от людей, которые абсолютно не понимают то, что происходит и к чему это ведет. И вот эта цензура толпы застала нас врасплох.

— Должно ли государство поддерживать кино и как?

— В первую очередь я бы говорил о поддержке авторского кино. Оно двигает весь кинематограф, расходясь потом на элементы в массовом кино — актерами, режиссерскими приемами, самими режиссерами, осколками сюжетов.

По сути, авторское кино — это как стартап. Туда можно вложить небольшие деньги — и, возможно, оно выстрелит, будет какое-то мировое открытие.