Наследница по прямой

— Леонорой меня назвал папа. Выпускник института имени Баумана Николай Белов обожал оперу, и поэтому мне дали такое имя — в честь героинь Бетховена и Верди. А моя мама была внучкой Хаджи-Мурата Хунзахского, наиба Шамиля. Последние годы я пишу «Рассказы о родословии и истории семьи». Все собираю кусочки воедино: ведь все так срослось и переплелось.

О Хаджи-Мурате известно многое — основные факты биографии, обстоятельства гибели; сохранились воспоминания современников, рассказы сына Гуллы и внучки Залму. Но легенд и мифов вокруг его имени не меньше. Версии, оценки событий и поступков часто не стыкуются: записи тогда почти не велись, от родового дома не осталось следа, не все могилы известны.

Надо отдать должное Льву Толстому — он хорошо чувствовал своего героя. Но это не настоящий Хаджи-Мурат. Это литературный, сильно романтизированный образ, и в повести очень много того, что принято называть «историческими несоответствиями». В результате мы судим об отважном сыне Хунзаха по тому маленькому отрезку времени, который описан писателем, но разве это вся его яркая жизнь?

Хаджи-Мурат Хунзахский, прадед

О таких, как Хаджи-Мурат, в Дагестане говорят «родился с саблей в руке». Его отец Гитино-Магомед погиб, защищая Хунзах от воинов первого имама Чечни и Дагестана Гази-Магомеда. Хаджи-Мурат рос в доме своего деда Османа, обучившего его грамоте, аварскому, арабскому и кумыкскому языкам.

Все источники отмечают безудержную храбрость прадеда, его умение быстро оценить обстановку и действовать по ситуации, его справедливость и щедрость по отношению к своим бойцам. Конечно, прежде всего, он был воином — жестким и требовательным. Но при этом не принимал участия в интригах и не боялся говорить правду Шамилю. Такая позиция множит врагов — а ведь он еще был прирожденным лидером, которому верили люди.

Его опасались все: русские, которые не знали, чего от него ожидать; Шамиль, которого настораживал авторитет своевольного наиба. А простым людям импонировали его облик и удаль настоящего джигита.

Но до сих пор имя Хаджи-Мурата запятнано словом «предательство».

Я не верю, что предательство имело место. Прадед ушел от Шамиля, прослужив ему верой и правдой более 10 лет. Имам ценил воинские качества своего наиба, но всегда подозревал в нем желание захватить власть. Нашлось достаточно недругов, укрепивших эти подозрения.

Хаджи-Мурат понял, что ему подписан приговор. Что ему оставалось делать? Идти на позор и смерть? Было принято единственное верное в этих обстоятельствах решение — уходить. Сознательно он вышел к станице Воздвиженской или заблудившись — неизвестно. Эту тайну он унес с собой.

А уже потом он попал в такую ситуацию, когда ему не верили ни те, ни другие. Но не попытаться отомстить за брошенную в яму семью — он не мог. И закономерным итогом стала его гибель в бою близ селения Онджалы. Это непреодолимая сила обстоятельств, когда все вокруг, кроме его отряда, — предали его.

Хотел ли он большой власти? У него много раз была возможность получить ее, но вряд ли он задумывался об этом. И только после того, как он узнал о положении своей семьи и разочаровался в своих «союзниках», он захотел обрести такую власть любым способом и любой ценой. Чтобы отомстить.

Глупо давать оценки личности Хаджи-Мурата с позиций дня нынешнего. Он был героем своего времени — когда шла тяжелая кровавая война с русскими, с мюридизмом и, конечно, междоусобная. Когда вся жизнь регулировалась обычаями-адатами, в которых центральное место занимала кровная месть. Даже осуществленное руками прадеда убийство второго имама Дагестана и Чечни — Гамзат-бека — было вендеттой. Местью за смерть хунзахских ханов, молочных братьев Хаджи-Мурата.

Поэтому я думаю, что в августе хунзахцы отметили 200-летие со дня рождения народного героя и храбреца, у которого были своя родина и своя семья. И именно за них он сражался до последнего.

Сану, прабабушка

Хаджи-Мурат был женат дважды. Матерью его старшего сына Гуллы стала пленная грузинка Дарижа, с ней он развелся после встречи с чеченкой Сану. Гулла рос в новой семье. Известно, что Дарижа жила где-то неподалеку, у нее были другие дети, но она тосковала по своему первенцу. И он ее помнил.

Как только стало известно о бегстве Хаджи-Мурата, недруги разорили его дом. А семью — мать Залму, беременную жену Сану и шестерых детей — привезли в аул Харахи и посадили в яму. В этой яме родился мой дед, Хаджи-Мурат младший.

После гибели прадеда началась другая история. Есть версия, что Шамиль хотел утопить семью Хаджи-Мурата, но документы этого не подтверждают. Бабушка Залму со старшим внуком вернулись в разрушенный Хунзах. Сану взял в жены тлохский алим (ученый, знаток ислама. — Ред.) Дибир-Магомед, относившийся к Хаджи-Мурату с большим уважением.

Тлохцы помогли построить дом для новой семьи, он и сейчас цел, хотя в нем давно никто не живет.

В новом браке Сану родила еще двоих детей, но и это замужество вышло недолгим: Дибир-Магомед воевал на стороне имама, оказался в плену и умер по дороге в Калугу.

Красивая и мужественная прабабушка прожила трудную жизнь. Сразу после смерти Хаджи-Мурата к ней сватался его давний недруг Даниял Илисуйский. «Лучше сто раз умру, чем стану женой человека, поставившего капкан моему льву», — сказала она. Умерла Сану в возрасте 70 лет и покоится под безымянным камнем на кладбище аула Тлох.

Хаджи-Мурат младший, дед

Мой дед, Хаджи-Мурат младший, рос в семье отчима, как и его брат Абдул-Кадыр. Всех сыновей Хаджи-Мурата отправили в Нижне-Дженгутайскую школу для горцев, открытую в 1856 году. В ней обучали математике, русскому языку, истории, географии и музыке. Но сыновья Хаджи-Мурата там не задержались: дед сбежал, а братьев отчислили за драку.

Дед дослужился до чина подъесаула, состоял в царском конвое, участвовал в военных действиях в Средней Азии и был наибом в Тлохе.

Женился трижды. Первая жена Меседу ушла от него со скандалом. Их 14-летнюю дочь Залму выкрал Якуб Исаков из аула Ашильта. Разгневанный отец решил, что дочь сбежала сама, и сильно ранил ее. Жена ему этого не простила. Вторая жена Джавгарат тоже ушла, прихватив дочь Семисхан, — дед оскорбил ее брата.

В третий раз дед женился на дочери хунзахца Исилава Хизроева. Зульхижат только исполнилось 19, а деду было уже под 50. В этом браке родилась моя мама Уммухаир. Маме было совсем немного лет, когда умер ее отец. Она его почти не помнила, но бабушка Зульхижат говорила, что в тлохском доме ей жилось неуютно. Дед был вспыльчивым и скорым на расправу. Теперь я понимаю, что на это могли быть серьезные причины, достаточно вспомнить, в каких условиях его носила, родила и растила мать. По слухам, деда свело в могилу какое-то хроническое заболевание.

Зульхижат, бабушка

После смерти деда семья жила в доме бабушкиного отца.

Старший брат бабушки, Магомед-Мирза, окончил гимназию в Тифлисе, высшее образование получил в Петербурге. Был убежденным марксистом и революционером. В 1912 году Магомед-Мирза пригласил в Хунзах своего петербургского знакомца — известного русского художника Евгения Лансере. Тот готовил иллюстрации к первому изданию повести Толстого «Хаджи-Мурат»: писал горцев, пейзажи, изучал быт.

Тогда же он сделал небольшую зарисовку «Внучка Хаджи-Мурата» — девочка в красном платье и белом платке. Моя мама. Лансере и Магомед-Мирза долго уговаривали Зульхижат отпустить любознательную и смышленую Уммухаир учиться в Петербург. С большой неохотой Зульхижат уступила настояниям любимого брата.

Так моя семилетняя мама оказалась в России.

Домой она вернулась только в 1920 году, и за эти годы многое изменилось в Дагестане. Шла гражданская война, полыхали контрреволюционные мятежи. Дом Хизроевых разорили и разграбили. Растащили приданое, которое Зульхижат годами собирала для дочки. Для бабушки это был сильный удар. Она ходила по соседним аулам, пытаясь хоть что-то найти, и сильно простудилась. Скорее всего, она перенесла тяжелую пневмонию.

Мама перевезла бабушку в Тлох, где климат немного мягче. Грамотных людей было немного, и мама устроилась на работу в сельскую администрацию секретарем. Но чувствовала себя на родине очень неуютно. Ведь она знала другую жизнь, без строгих горских порядков. И самое печальное, что нечего было читать. Книги Магомеда-Мирзы пропали. Нашла растрепанный томик Ницше и читала его при луне на крыше дома. А пропажа приданого ее совершенно не волновала.

Бабушка не поправилась — ушла из жизни в сорок с небольшим лет, вскоре за своим любимым братом. Они лежат в Хунзахе на кладбище под одной большой плитой, над которой высится памятник революционеру Магомеду-Мирзе Хизроеву.

Уммухаир, мама

Моя мама стала Умой Муратовной много позже, уже после окончания института. А до этого в документах ее называли то Уму-хаир, то Умул-хаир. Но при этом она носила фамилию Хаджи-Мурат.

В России ее жизнь круто изменилась.

Как внучку Хаджи-Мурата, ее приняли в Смольный институт благородных девиц. Но она была дикарка, по-русски не говорила, чего от нее хотят — не понимала. В сыром климате столицы постоянно болела.

Дядя, окончивший Институт гражданских инженеров, увез ее с собой в саратовскую степь, где работал на строительстве элеваторов. И опять возникли проблемы: девчонка болталась среди рабочих, усваивала нецензурную лексику, и заняться ею было некому.

И тогда начальник Магомеда-Мирзы принял неприкаянного ребенка в свою семью. За годы, проведенные в Саратове, в интеллигентном доме Федора Христофоровича Платонова, Умочка, как ее стали называть, в совершенстве овладела русским языком и превратилась в образованную и культурную девушку. Платоновы приняли ее как родную дочь, и она на всю жизнь сохранила любовь и благодарность к дяде Феде и тете Марусе. Это были счастливые годы ее жизни.

После смерти бабушки Зульхижат в 1923 году мама перебралась в Темир-Хан-Шуру (ныне Буйнакск. — Ред.) и поселилась у вдовы Магомеда-Мирзы. Написала письмо наркому просвещения Саиду Габиеву. И в 18 лет стала заведующей детским интернатом для девочек-сирот. За хорошую работу ее включили в состав дагестанской делегации на первую сельскохозяйственную выставку в Москве. Там она обратилась в Дагестанское представительство и получила разрешение остаться в Москве для продолжения учебы.

Мама окончила медицинский факультет МГУ. В студенческие годы познакомилась с моим будущим папой Николаем Беловым, студентом Высшего инженерно-строительного училища. В 1930 году они поженились, в этом же году родилась я.

Так на генеалогическом древе Хаджи-Мурата появилась русская веточка.

В Хунзахе ее замужество встретили неодобрительно. Младший брат матери, Хаджи-Мурат Хизроев, сказал: «По всем законам я должен ее убить. Но я этого делать не хочу. Передайте Уме — пусть в Хунзахе не появляется». И мама послушалась. Пока дядя был жив, она Хунзах не посещала.

Мама закончила ординатуру в терапевтической клинике профессора М. П. Кончаловского. В 1935—1937 годах работала в Махачкале. Во время Великой Отечественной войны была начальником отделения в эвакогоспитале: папа ушел на фронт, а мы с мамой и с госпиталем колесили по стране. Все последующие годы она работала врачом диспансерного отделения поликлиники Министерства здравоохранения СССР.

Она была настоящим Хаджи-Муратом в женском обличье. Настоящий друг, настоящий врач — ее любили друзья, ее пациенты годами поддерживали с ней связь. Она никогда никому не отказывала в помощи. Прикованная к постели, продолжала изучать медицинскую литературу, отвечать на бесчисленные звонки и внимательно слушать всех, кто в ней нуждался.

Мама ушла из жизни в 1987 году. Мы похоронили ее в Махачкале на старом кладбище — она хотела вернуться на родную землю.

***

Наверное, я — единственный живущий правнук Хаджи-Мурата. Большая часть потомков наиба родились от Гуллы, русская ветвь совсем не велика: я, мои двое детей — праправнуки, их дети и внуки. В наше время живет уже седьмое поколение потомков Хаджи-Мурата.

И всех нас глубоко печалит отсутствие нормальной могилы дагестанского героя. Голова, отсеченная средневековыми варварами, стала «экспонатом», который никто нигде никогда не выставлял. По сути, она валяется в музейных запасниках и никому не нужна. Не пора ли соединить прах Хаджи-Мурата в одной могиле и дать его мятежной душе, наконец, успокоиться?