«Война – она та же жизнь. Только суровая, жестокая. Бои, спешка, опасность. О чем там помечтаешь, на войне-то?»

«Не было, наверное, никакой мечты, кроме одной: хотя бы раз еще обнять маму…»

«Мечтаю забыть всех, в кого стреляла»

Великая Отечественная война для Северного Кавказа – не только битва за Родину, но и период жестоких репрессий в отношении целых народов, депортации их с исторической родины, увольнений из рядов вооруженных сил. Идея мира и братства народов – без наций и вероисповеданий – здесь выстрадана поколениями и, как считают старики, по-прежнему – самая важная. 

Сегодня в регионе в живых осталось лишь 4325 участников войны. Для многих из них главные потери случились не на фронте, а в тылу. А боль зачастую вызывают не воспоминания, а наблюдения.

О ценностях военных лет и дней сегодняшних рассказывают ветераны.

Хамит Абулович Канаматов родился в ауле Верхняя Мара Карачаево-Черкесии 24 августа 1924 года. В 17 лет получил квалификацию связиста и в звании младшего лейтенанта попал на фронт. Руководил взводом связистов. После войны продолжал службу до 1952 года. Среди наград – два ордена Красной Звезды, Орден Отечественной войны I и II степени, медаль «За боевые заслуги». Живет в Черкесске с женой, детьми и внуками. 

– От депортации меня спрятал наш командир – подполковник Кущак. В середине войны был приказ: убрать с фронта всех карачаевцев, выслать в Среднюю Азию. А он хотел сохранить меня в войсках и переписал мою национальность в документах, так я превратился из карачаевца в корейца. 

9 мая мы встретили у реки недалеко от города Тильзит (теперь Советск Калининградской области) – и принимали немцев в плен. Там была длинная и довольно широкая коса, где они разбили свой лагерь. Мы уставшие, потрепанные, а фашистские солдаты выходили к нам нарядными, в красивой форме и с опущенными головами. 

О чем мечтал на фронте? Как и все – хотел вернуться живым и здоровым, устроить мирную жизнь. Найти подругу, жениться, завести детей. И конечно, вернуть свою национальность.

Я не избалованный: не помню, чтобы на войне тосковал по бытовым удобствам. Меня назначили офицером связи, а офицерам раз в неделю выдавали особый паек – галеты или печенье, масло. Я раздавал свои вкусности солдатам – неудобно было самому есть… Мне это не так нужно.

Если бы снова 17 лет… Я хотел стать горным инженером, заниматься добычей полезных ископаемых. У нас в Карачаево-Черкесии раньше было много рек, где мыли золото. Сейчас этого уже нет. А вообще, я бы не остался без работы – и педагогом мог быть, и связист я классный, и фотограф. Пока служил, постоянно фотографировал однополчан, иногда – природу.

До сих пор слушаю военные песни. Мои любимые – «Темная ночь», «Где же вы теперь, друзья-однополчане», «Вставай, страна огромная». Люблю музыку! Сейчас мой внук Арсен учится на втором курсе в ростовской консерватории на виолончелиста. У меня есть мечта – дожить в здравом уме до времени, когда он получит диплом. Будем праздновать, зарежем барашка. А если проще – мне бы хотелось еще пожить.

Валентин Андреевич Коренюгин родился в 1927 году. Летом 41-го ему было пятнадцать. Чтобы попасть на передовую, он прибавил себе три года. В паспорте из-за этого до сих пор стоит «фронтовой» возраст: 92 года, хотя на самом деле Валентину Андреевичу 89 лет. Служил в пехоте, потом стал бронебойщиком, подбил три немецких танка, получил за них орден Красной Звезды. Участвовал в освобождении Кавказских Минеральных Вод, воевал под станицей Крымской, в Тамани, Новороссийске. Пешком прошел от Кавказа до Кенигсберга, брал Берлин. После войны возрождал казачество на Кавминводах. Живет в Ессентуках с женой.

– На войну я попал как сын полка. Чистил солдатам картошку и мечтал служить, очень хотел, чтобы меня взяли в строй. Прибавил годы и – повезло же – оказался в пехоте, в 317-й стрелковой дивизии. 

Октябрь, холода, а мы мерзли в летней форме и во сне видели теплую суконную шинель. Я же в пехоте был. Дождь наш, снег наш, мороз наш, жара наша - мы шли в любую погоду. Свою верную плащ-палатку я долго хранил, недавно только отдал в музей. 

В Тамани есть коса Чушка. Мы с Новороссийска по морю подошли туда, на девятый причал. Уж рассветает, а никак не высадимся – рыболовецкие катера, на которых мы были, не могут подойти к берегу ближе, чем на десять метров. Прямо в шинелях прыгали в ноябрьское море. 

На войне я мечтал дожить до победы и еще раз увидеть отца. Его посадили в 1936 году как врага народа. Через шесть лет выпустили «из-за отсутствия состава преступления», разобрались, что все время он сидел по ложному обвинению. Но я его так и не увидел: его сразу забрали на фронт, и он не вернулся. Даже не знаю, где его могила.

2 мая 1945 года, когда фашистский Берлин взяли, я узнал, что война закончилась. Мы прыгали от радости и пили водку. Ходили по Берлину, расписывались на стенах.

Если бы мне снова было 17, если молодость вернуть, я всеми возможными путями старался бы учиться дальше. Пошел бы в военно-техническое училище, получил нормальное образование. И был бы военным, всю жизнь бы служил.

Я полжизни был атаманом, а живу в хате. Все потому, что не умел воровать. Но мне ничего не нужно. Сегодня я мечтаю, чтобы наш президент остался на своем месте. Его надо сохранить любыми средствами. Обстановка сейчас сложная, надо, чтобы мир в России не пошатнулся. 

У меня трое детей, трое внуков и трое правнуков. Хорошо бы, чтобы правнуки стали офицерами, правнучка – доктором наук. А для себя я хочу еще немного пожить.

Анна Григорьевна Богаткина родилась 3 декабря 1922 года в поселке Казачья Пелетьма в Пензенской области. На фронте с 1941 года, прошла Румынию, Польшу, Чехословакию, Венгрию. Награждена медалями «За взятие Берлина», «За победу над гитлеровской Германией», «За отвагу». В 49-м переехала в Чечню. Улица в Грозном, где сейчас живет Анна Григорьевна, носит ее имя.

– Как только я закончила училище и прошла курс подготовки телеграфисток, меня забрали на фронт. Направили нас в отдельную роту связи под номером 292. В нашей группе было четыре телеграфистки, остальные – парни, командовал отделением казах Нуралинов. Однажды мы, три девушки: Тамара, Катя и я, едва не попали в окружение. Связались с командованием, получили приказ уничтожить всю аппаратуру, забрать документы и ждать машину. В машине было только одно место для пассажира. Катя села на место для запасного колеса. По дороге ей в голову попал осколок, она погибла, любимая подруга… 

День победы мы встретили в Германии, в городе Гарнау. День был таким солнечным. Помню, как мы с Тамарой сидели вдвоем и говорили: когда же все это закончится? И тут объявили, что Красная Армия одержала победу над фашистами. Мы прыгали, смеялись и плакали. Перед глазами прошла вся фронтовая жизнь. Так радовалась я еще только один раз – когда родился внук Дима.

Я была очень счастлива. У меня было все: муж, сын, сноха, а потом и внук. Но первая чеченская война забрала у меня сначала невестку, а потом и единственного сына. В 2002 году ушел из жизни муж, я стала совсем сиротой.

На войне мечтала лишь об одном – прижаться к родному плечу матери, снова по утрам слышать ее голос, а сейчас хочу, чтобы единственный родной мне человек на этой земле, Дмитрий, внук мой, наконец-то завел семью и я уже могла гордиться правнуками. 

Ильяс Батырханович Казиханов родом из дагестанского села Нижнее Казанище. О начале войны узнал на школьном выпускном. Окончил Тбилисское горно-артиллерийское училище, попал в 61-ю стрелковую дивизию. Боевой путь начал в 1942 году командиром взвода и завершил командиром батареи 2 сентября 1945-го в Японии. Воевал на Украине, в Молдавии, Румынии, Югославии, Болгарии, Венгрии, Австрии и Чехословакии. Награжден орденом Отечественной войны I и II степени, орденом Красной Звезды, медалями «За боевые заслуги», «За победу над Германией», «За победу над Японией». Сейчас ему 92 года, живет в Махачкале вместе с супругой.

– В ночь на 27 июля 1943 года я впервые воочию увидел немцев. Мы тогда с командиром батареи дежурили по очереди. Он ночью, я с утра. И вот сижу в окопе, веду наблюдение. Рассвет, прекрасная летняя погода, пшеничное поле. И вдруг замечаю: пшеница колышется. Поднимаю флажок – нет ветра. Ну понятно, фашисты в атаку ползут. И раз – сильный шум! Немецкие самолеты! Десятки! Посыпались бомбы. Лег в траншею плашмя и думаю: вдруг пронесет. И пронесло же! Фрицы своих по ошибке разбомбили и улетели, а наши все остались целы. 

Только через пару дней стало совсем невыносимо. Из-за жары тела быстро разложились и пошел запах. Ну адский! С ума сходили. Потом командир откуда-то одеколон достал, мы им платки носовые мочили – и на нос. Только так заснуть было можно. А ведь в каких только условиях не спали: и на голой земле в морозы, и под свист снарядов, и стоя, и шагая. Да-да, шагая! Помню, идем который день. Сил никаких – 40 километров в сутки проходили. И товарищ мой говорит:

– Слышишь?

– Что?

– Солдаты храпят. 

Прислушиваюсь, приглядываюсь – точно, спят. Идут, главное, но спят. 

Война – она ж та же жизнь. Только суровая, жестокая. Бои, спешка, опасность. Один раз после сражения принесли еды, взял свою, сел, ем. И только потом понимаю, что на мертвом сижу. О чем там помечтаешь, на войне-то? Изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год – о победе. А в промежутках – о том, чтобы выспаться, искупаться, покушать, о письме из дома, вот таком вот «спасательном» одеколоне. Так что мечты наши нет-нет, да и сбывались. Раз в Николаеве зашли в первый же дом, после боя голодные, уставшие, зовем хозяев, а их нет. Нашли там муку кукурузную, лепешек напекли, сидим, едим: счастье! Хозяева вернулись, а дом их солдатами полон. Извините, говорим, мы тут взяли без спроса. А они: «Ну что вы, что вы». И в дорогу нам еще сами напекли. 

Постучали как-то в дверь, открываю: стоит пожилой мужчина в очках. «Ильяс Казиханов здесь живет?» – «Здесь». Прищуривается, смотрит. И как прослезился: «Илюша!» Только тогда узнал его. Володька, говорю, Володька! Стоим вдвоем, два взрослых мужика, и плачем, обнявшись. Сколько мы с ним прошли бок о бок на войне, и вот он меня нашел, сидит, семью мою смешит рассказами. Да-да, и смешное случается на войне.

И письма мы получали. У меня что ни день, то письмо было. Удивлялись все - от кого? Была у меня школьная любовь. Только не дождалась меня. Писала, писала, а потом взяла и вышла за другого. Заставили? Нееет… Обидно было, конечно. Но ничего, я свою судьбу после войны нашел. У меня и супруга ветеран. Медсестра военная… 

Ну ладно, отвлекся. Так вот, понимаете, дружба – она такая. У нее ни срока давности, ни нации, ни вероисповедания нет. Будь мне сейчас 17 лет, я б за эту идею боролся. Хотя бы среди своих: одноклассников, друзей. Мы немцев знаете как ненавидели, но – странная штука – пока они с оружием в руках. Даже к пленным временами отношение другое было. Будто и не враг уже, а человек. Нас же как воспитывали? Что все народы мира – братья. Я бы хотел, чтобы и сейчас молодежь была такой. Добрее, идейнее. Ценностями должны быть не «больше, больше, больше», а мир и братство.

После войны я некоторое время жил на съемной квартире. Прихожу домой и вижу: хозяйка сидит за столом. Склонила голову и трясется, будто плачет.

– Чего вы, Нина Николаевна?

– Я смеюсь, Илюша. Смеюсь. Всю войну мечтала вот так… Взять хлеба белого… и наесться. 

Абдулла Магомедович Мурсалов родился в 1926 году в дагестанском селе Ахты. Был призван в июне 1943 года из десятого класса. Прошел подготовку в разведшколе, служил в войсках специального назначения, выполнял спецзадания перед наступлениями советских войск в Болгарии, Румынии, Югославии, а также сверхсекретные задания по личному поручению Сталина. После войны был направлен на Украину, воевал с националистическим подпольем в Закарпатской Украине и Прибалтике. Демобилизовался в 1951 году, работал в школе, заочно закончил институт иностранных языков и историко-филологический факультет Ставропольского университета. Защитил две кандидатские, профессор, автор 14 монографий и учебных пособий. Живет в Махачкале, работает в Даггоспедуниверситете.

– Не было, наверное, никакой мечты, кроме одной: хотя бы раз еще обнять маму. Но, вернувшись, я нашел пустой дом. Она была еще такой молодой, моя мама, 46 лет. Этот пустой родительским дом – самое тяжелое из всего, что со мной в жизни происходило. Тяжелее любой войны. Вы меня простите за эту слабость, хорошо? 90 лет уже, а ничего поделать не могу со слезами, если говорю о ней. 

У меня студент говорит как-то раз: «Мой родственник уехал в такую-то страну. Потом перевез туда всю семью. Там такие пособия! Всей семьей ничего не делают, отдыхают». И другие его слушают и одобрительно кивают.

Я говорю ему: «Сынок, ты тоже так хочешь? Это непорядочное желание. Ты же здоровый парень. Молодой, умный. Ты должен зарабатывать своей головой, своими руками. Это же гордость для человека». Но взрослых молодые не слушают. Равняются на своих ровесников, советуются друг с другом. Будь я молодой, конечно, легче было бы и пристыдить за такие иждивенческие мысли, и направить в нужное русло. Что расстраивает еще сильней, это настроения молодежи, отсутствие единства. Говоришь им: «Все люди братья». А они в ответ: «На днях братья зарезали брата в метро за другой цвет кожи и разрез глаз». А ненависть не победить ненавистью. И нужны те, кто будут говорить, что национализм – это плохо, фашизм – это плохо, расизм – это плохо. 

Расскажу одну историю. После разведшколы старшина построил нас в ряд и велел каждому назвать свою национальность. Я насчитал тогда девятнадцать… Когда представился последний из нас, заговорил старшина: «Война идет, ребята. Одну Родину будем защищать». И все. Да и не нужно было больше слов. 

Варвара Петровна Хубаева стала снайпером в 17 лет. Ушла на фронт из родного селения Ногир в 1942 году, когда в Северной Осетии началась мобилизация комсомолок. За рост чуть более полутора метров солдаты называли ее Чижиком. С частями 10-й воздушно-десантной бригады освобождала Моздок и Краснодар, участвовала в битвах за Керчь и Новороссийск. Дважды была ранена, в битве при Керченском заливе потеряла ногу. Была демобилизована в 1943 году в звании старшины. Награждена орденами Красной Звезды и Отечественной войны I степени. Живет во Владикавказе, в этом году празднует 90-летний юбилей.

– На войне хорошо мечтается. Вот, например, переход ночной. А спать хочется. Держишься за хлястик шинели впереди идущего бойца, идешь и спишь. Хорошо, если солдат внимательный окажется и предупредит, если коряга или ручей. А то как хлебнешь сапогом ледяной жижи, так и мечтается о теплой постели дома. 

Танцевать я любила больше всего на свете. Иногда спрячешься в воронке от снаряда – мы при бомбежке так прятались, потому что снаряд дважды в одну воронку не попадает, – и представляешь, как свой фирменный танец танцуешь. У меня такой был. Я в мужском костюме лезгинку танцевала, а в конце шапку снимешь – и коса падает! Но не пришлось мне танцевать после войны, я в Керчи ногу свою оставила. Там же и последний танец свой станцевала, на вечеринке в честь взятия Керчи. Ну, вечеринка громко сказано, обед простой, много фруктов было. Но вот что было – это музыка! И когда заиграли, я как черт выскочила на круг. Меня за этот танец целой коробкой фруктов наградили. Правда, мне ни яблочка не досталось – все ребята слопали. А ты, Чижик, говорят, на обеде поела, поделись с товарищами!

Если честно, я не думала, что выживу, потому что затычкой была в каждой бочке. Меня в разведку с собой все звали, чтобы не скучно было. А выжить на войне мечтает каждый. Больше всего на свете... Я же снайпером была. Каждый день на задание, каждый день зарубка на винтовку. Но я никогда зарубки не делала. Я и сейчас мечтаю забыть их всех, в кого стреляла из винтовки своей. Война – страшное дело, у каждого солдата где-то есть мать. Знаете, как тяжело глаза в глаза стрелять или штыком бить? 

Мечтаю узнать, что стало с моей снайперской парой, подружкой Надюшей Лещиной. Вдруг жива, как и я? Увидеться бы ещё разок. Она ещё на фронте за командира нашего замуж вышла, они в Одессе жили. Так что если и жива моя Надюша, между Одессой и Владикавказом сегодня пропасть, даже по телефону не поговоришь.

Хотела бы съездить на то место, где ногу свою оставила, хоть букетик цветов отнести. Это в 50 метрах от кирпичного завода в Керчи. А ещё, если честно, мечтаю огород свой по последнему слову техники оборудовать. Чтобы с дорожками, с орошением автоматическим. Мне родные не разрешают там копаться, когда я одна дома. А я все равно выхожу. Иногда упаду, мне с моим костылем и на протезе встать трудно, только если дерево рядом есть. Приходится соседу кричать, он бежит, поднимает меня. А было бы у меня такое орошение, я кран открыла – и грядки мои поливаются. Мечта! 

Недавно из района прибежали, дай данные книжки своей сберегательной, говорят, послезавтра 100 тысяч получишь материальной помощи. Я размечталась, что веранду второго этажа доделаю. Видите мой дом? До войны у нас здесь, в Ногире, был саманный домик, а этот сама построила, ни у кого ничего не просила. Не люблю я этого. Такие у меня мечты простые. 

Иногда думаю, а правильно ли я сделала, что на фронт в 17 лет пошла? Меня же никто не заставлял. Но если бы снова все пережить, опять бы пошла. А как по-другому? Пошла бы. Моей помощи на фронте много было. Трудно было очень, но почему-то я никогда не боялась. 

После второго ранения меня караулили, я жить не хотела. Очень тяжело возвращаться было: вокруг все здоровые, а я на двух костылях. Но я учиться пошла, и здоровые за мной пошли, стыдно им стало. Если бы мне снова было 17, я бы в медицинский пошла, потому что медики нужны всегда, настоящие серьезные медики. Я бы многого добилась. А вообще, ни о чем не жалею, и что в такое время родилась – не жалею. Раньше была душевность, взаимовыручка. Мой отец после войны мне чуреки с сыром в город вёз, по дороге однокурсников моих встречал, всех кормил, мне ничего почти не доносил. Они же тоже голодные, говорил.

Сейчас жизнь вроде легче стала, но сколько самоубийств среди молодых. Я тоже жить без ноги не хотела, а потом просто уехать решила, чтобы дома не оставаться со своими костылями. Не надо бояться менять жизнь. Я уехала в Томск, потом в Среднюю Азию, в Ашхабаде прижилась, там замуж вышла, двух детей родила. Жалею только, что не было у меня никакой любви в молодости. На фронте все ребята были как братья, хоть бы в кого-то была так влюблена, чтобы запомнила. Сейчас смотрю, что в мире творится – в Сирии, на Украине – это же сколько девчонок молодых останется без молодости, какой она быть должна – легкой, беззаботной.