Почему российские ученые могут конкурировать в мире, а российская наука — нет

Доцент кафедры теоретической и математической физики Дагестанского госуниверситета Заур Алисултанов — самый молодой доктор физико-математических наук в постсоветской России. Высшую ученую степень ему принесла диссертация «Электронные свойства свободного и эпитаксиального графена», которую он защитил в мае прошлого года в московском Институте общей физики имени А. М. Прохорова. На тот момент ему было 27 лет.

Про китайцев, бюджет науки и утечку мозгов

— Графен, который вы исследуете, — модная тема в физике. Причем основная масса исследований приходится на долю Китая…

— По качеству главные работы — не китайские. Открытие явлений и эффектов не конек китайцев, зато если надо исследовать что-то уже открытое в условиях различных влияний — они впереди планеты всей. Вдоль и поперек изучат тот или иной эффект. Доля китайцев в качественных работах мала, но в последнее время она явно увеличивается. Там государство уделяет науке гораздо больше внимания, чем у нас. Российские физики-теоретики еще могут конкурировать с западом, Азией, потому что нам, теоретикам, дорогое оборудование не требуется, а вот экспериментаторы сильно отстали. Современные исследования не проводятся вольтметром и амперметром, нужны очень дорогие приборы. К сожалению, большинство научных организаций России не могут их себе позволить.

Годовой бюджет Российской академии наук составляет 1,2 миллиарда долларов. РАН — это более 600 институтов по всей стране. Это основная наука России! Годовой бюджет Гарвардского института — 40 миллиардов долларов. Вы же видите, это совершенно разные масштабы. Хотя бы в несколько раз увеличить бюджет РАН — я уверен, уже это существенно поднимет уровень науки в нашей стране. Заблуждение — думать, что утечка мозгов осталась в 90-х. Израиль, Америка, Европа с удовольствием принимают наших ученых, создают им хорошие условия.

— Что вас удерживает от переезда за границу или хотя бы в Москву? Ведь наверняка были предложения.

— Были и есть. Но, во-первых, я теоретик, мне не нужны приборы, могу даже в селе работать. А во-вторых, сегодня ставить вопрос: почему ты в Махачкале, а не в Москве или Питере — абсолютно бессмысленно. Жизнь в мегаполисах на порядок дороже, а доходы ученых практически одинаковы. Наука — не та отрасль, где можно иметь дополнительные заработки. Мы, ученые, очень сильно зависим от государства. Очень сильно.

Конечно, по сравнению с 90-ми сейчас ученые чувствуют себя намного лучше: финансирование науки с тех пор увеличилось. Есть различные фонды, гранты, особенно для молодых ученых. Но, к сожалению, этого недостаточно, чтобы конкурировать на мировом уровне.

Про детство, кайф от физики и ночь перед защитой

— Вы окончили сельскую школу. Как думаете, если бы учились в городе, вам удалось бы достичь тех же или лучших результатов?

— В городе, наверное, больше соблазнов, которые отвлекают молодых. С другой стороны, там образование все равно лучше. Хотя у меня в сельской школе был хороший учитель по физике.

Я не могу объяснить почему, но в старших классах мне вдруг захотелось заниматься наукой, что-то открывать. Произошло это безо всякого внешнего воздействия или эмоционального потрясения. Какие-то идеи стали возникать, я начал их записывать в тетрадь, которая до сих пор у меня хранится. Мне не прославиться захотелось, не карьеру сделать, а что-то полезное в науке. Сейчас я без физики уже просто не могу — кайфую от нее.

— Чем помимо учебы занимались в селе? Из каких дел обычно состоял ваш день?

— У нас-то село не высокогорное. Районный центр Касумкент — это, считайте, равнина. Там асфальтированные дороги, есть большие магазины, даже развлекательные центры. По сути, это поселок городского типа. В общем, я не в ауле вырос. Детство у меня было самое обычное. Играл, как и все, на улице. Отстраненным от всех «ботаном» никогда не был. У меня много друзей.

— А ваши родители имеют отношение к науке?

— Отец — учитель, мама — домохозяйка. Они имеют отношение к науке жизни. Они дали мне самые ценные жизненные знания.

— Вам льстит, что вы стали доктором наук раньше, чем кто бы то ни было в наше время?

— Не вижу в этом никакой важности. Просто хотелось побыстрее покончить с формальностями, сбором бумаг, предзащитой. Получить независимость и спокойствие, чтобы осталась самая приятная часть — просто работать. Но процессом написания диссертации не тяготился, мне это не стоило каких-то дополнительных усилий. Я и сейчас в том же темпе работаю.

— Значит, день защиты не был для вас каким-то особенным?

— Ночь перед защитой была кошмарной! Несмотря на большой опыт выступлений на различных конференциях, каждый раз я очень волнуюсь перед чем-нибудь подобным. А тут, представьте: я, молодой физик, приехал защищаться в московский институт, где в таком возрасте за постсоветский период еще никто не получал докторскую. Меня, конечно, там знали, и «доброжелателей» тоже хватало, я думаю. К обычной защите докторской соискателя лет 45−50, возможно, отнеслись бы спокойно, а тут какая-то ревность ощущалась. Это все я прокручивал ночью в голове, анализировал, что будет, как будет, и на этом фоне сильно переживал. Во время самого выступления волнения не чувствовал, но очнулся уже с рюмкой коньяка за столом, когда отмечали.

Про графен и другие актуальные темы

— Графен, свойства которого вы исследовали в своей докторской диссертации, — это слой графита толщиной в атом. А можно ли вообще использовать что-либо такой толщины в практических целях? Насколько графен устойчив?

— Его уже производят в размерах метр на метр. Про графен люди давно знали — что он существует, какая у него структура. Но почему его не получали? Двумерные кристаллы вообще очень неустойчивы. В частности, они быстро сворачиваются. И теория физики считала их не существующими в природе. Но оказалось, что, создавая эти теории, некоторые важные детали не учли. Двумерные кристаллы могут существовать, но в небольших размерах. Экспериментальное изучение графена это доказало. В относительно большом объеме он может существовать только на поверхности-подложке, к примеру на диэлектрической пленке.

— А кстати, каким способом вы получаете графен? Или вы, как теоретик, с ним вообще не взаимодействуете?

— Единственная ситуация, когда я с ним взаимодействую, — это когда пишу карандашом. Руки пачкаются. А если серьезно, то графен кое-где уже используют. Насколько я знаю, вот-вот выйдут смартфоны с графеновыми сенсорными экранами. Создан транзистор на графене. Недавно в Принстоне произвели графеновый макроматериал, его уже можно реально использовать, и он в десять раз прочнее стали. По внутренним характеристикам сам графен изначально в 200 раз прочнее стали. Это, конечно, не значит, что можно взять графен и сделать из него, к примеру, трос. При переходе к макромиру его характеристики меняются. Но графен можно очень широко использовать — везде, где требуется его прочность и легкость, в том числе в медицине. Например, для замены костей.

Графен, между прочим, уже не самая горячая тема в сегодняшней физике. Его основательно изучили, фундаментально нового ожидать не приходится. Теперь дело за прикладниками — они должны найти применение графену в тех или иных отраслях. Последние же пару лет все помешаны на топологических материалах. Это настолько актуальная тема, что за нее в 2016 году дали Нобелевскую премию по физике.

Топологические материалы — новая эра в физике. Мы знаем три типа веществ: проводники, полупроводники и диэлектрики, которые, соответственно, хорошо проводят ток, плохо проводят ток и вообще его не проводят. А оказывается, это еще не все. Существуют топологические материалы: на поверхности они проводники, а внутри — диэлектрики. Помимо прочего они обладают своеобразной защитой от «загрязнения». Это значит, что если сделать устройство на их основе, его работа уже не будет страдать, например, от такого явления, как деградация материала, и само устройство окажется намного более эффективным.

У топологических материалов такое интересное состояние поверхности, что приложением магнитного поля можно возбудить в них ток. Это можно использовать, в частности, в разных детекторах магнитного поля.

— Вы планируете переключиться на топологические материалы?

— Уже переключился. На их исследование я в конце прошлого года как раз получил президентский грант. Но и графен не оставил.

Про студентов, семью и первую любовь

— Вы преподаете вдобавок к научной деятельности. Студенты вас всерьез воспринимают? Ведь вы совсем ненамного их старше.

— Конечно, воспринимают, главное с ними особо не церемониться. Слушают с интересом. Когда ты говоришь о том, что непосредственно изучаешь, и сообщаешь детали, тонкости, о которых студенты и не подозревали, — они даже не думают отвлекаться. Неинтересно им с теми, кто десятилетиями читает одно и то же, не пытаясь обогатить лекции чем-то современным.

— Домочадцы вас часто видят?

— Видят часто, но, даже находясь дома, я редко бываю с ними. Меня видно, но не слышно. Работаю. Жена, конечно, возмущается, но я ей возражаю: «Я физику полюбил раньше, чем тебя».

— В Дагестане нередко женятся «по наводке» родителей…

— Нет-нет, у нас был роман с первого курса университета.

— О чем мечтает самый молодой доктор физико-математических наук России?..

— Мечтаю, чтобы ситуация с наукой в России изменилась, чтобы можно было до конца жизни работать в своей любимой стране.