Война и музы Мурада Полонкоева

Однажды после чеченской войны неизвестные предложили Мураду Полонкоеву купить похищенные из грозненского музея искусств экспонаты — его собственные картины. «Не сошлись в цене», — откровенно признается он. И продолжает творить — из камня, металла, орлиных перьев и козьих рогов.

Дом с глазом

В ингушском селении Средние Ачалуки почти сто дворов, и во всех живут представители рода Полонкоевых. Дом Мурада и его семьи особенный: разноцветными фасадами из камня и смальты он похож на творения Гауди. С фронтона на жителей Ачалуков смотрит мозаичный глаз сокола — стилизованный египетский «глаз Гора». С конька крыши — высушенный ветрами череп буйвола. Рядом стоит каменная башня, точная копия ингушских родовых построек.

— Слышите, стучит? — улыбается встречающая меня хозяйка. Пройдя вглубь двора, попадаю в кузню. Член Академии художеств РФ в рабочих брюках из кожи откладывает в сторону молот. И, не дожидаясь вопросов, с ходу начинает рассказывать.

— Сегодня пятница, священный день. Работать нельзя, но это с землей. А я медный котел для кафе делаю. Какие старинные образцы? Я все делаю, как я хочу!

Мурад Полонкоев — главный художник современной Ингушетии не по должности, а по значимости. Он монументалист, автор самой известной достопримечательности равнинной части республики — Мемориала памяти жертв политических репрессий в Назрани, куда в обязательном порядке везут всех туристов. «Девять башен» символизируют сплотившуюся в беде семью и напоминают о депортации ингушей 1944 года.

— Больше 120 камазов горного камня с этого двора туда вывезли. Кузню на стройплощадке ставили. В моем проекте башни были только в цепи закованы. Но Руслан Аушев (первый президент Ингушетии. — Ред.) захотел их еще и колючей проволокой обмотать. Зачем там проволока, воробьев сажать, что ли?

Собственный дом семьи Полонкоевых — тоже шедевр. Кажется, что весь он состоит из многочисленных мастерских и работа над новыми предметами интерьера никогда не заканчивается. Еще хозяин коллекционирует старину:

— Самоваров штук тридцать, посуда медная, три старинных седла. Одно еще при Екатерине первый имам Северного Кавказа шейх Мансур в Кабарде заказывал.

На столе как раз разложена коллекция антикварного серебра: пояса, нагрудники, кинжалы — вчера Мурада навещали очередные телевизионщики.

Главная цель моей экскурсии по дому — студия живописи, где у стен пачками стоят уникальные, музейной ценности картины. Полонкоев и сейчас продолжает выезжать в горы на пленэр и рассказывает, как недавно чуть не утонул вместе с джипом в горной реке. Поток желающих посмотреть его чудо-дом и пообщаться с мастером не иссякает. К Мураду, как в музей, везут своих гостей и родственники, и члены полонкоевского тейпа, и администрация Назрани. Для визитеров даже завели книгу отзывов.

Поднимаемся на второй этаж. В центре мастерской — огромное отполированное дерево больше метра в обхвате. Попытки найти в этом высший смысл и художественный прием Мурад резко пресекает:

— Это орех. Ничего он не символизирует. Думаю, зачем пустота будет в четыре угла? Грузовиком привезли, краном подняли, сверху крышу положили. Черепица на доме старая, сами собирали. Бывает, люди рушат родительский дом, а черепицу продают. Где 3 рубля, а где и 1 рубль за штуку.

«Рулить» беседой с Полонкоевым или хотя бы мягко направлять ее совершенно невозможно. Ремесленная прагматичность сочетается в нем с творческим хаосом. Он может срезать комментарием («Вы не курите? Странно»), неожиданно сменить тему или даже сделать щедрый подарок.

Пробивает сердце

— Хотите пострелять из лука? У меня восемь луков и праща — это которая камнями стреляет. Еще сломанный американский арбалет есть, на него нужно разрешение в ФСБ получать.

Коллекция собственноручно сделанных луков, мишеней и колчанов висит на стене нижней мастерской. Это его увлечение последних лет началось еще с «Ингушских игр», для которых Мурад мастерил реквизит «под старину» — экипировку древних воинов. Сейчас игры переименованы в «Кавказские», и заказов ему уже не дают. Но Полонкоев так увлекся, что продолжает мастерить для себя.

Все оружие не бутафорское — функциональное, изготовлено по старинным технологиям. Лук турецкий, монгольский, пешего аланского воина. Рама делается из дерева, например кавказской акации. Для создания дуги заготовку надо вымачивать, кипятить, гнуть на специальных формах. Потом начинается ювелирная работа над упругостью и эстетикой. В дело идут коровьи сухожилия, рог тура или буйвола, лошадиные кости, козья и рыбья кожа. На изготовление одного лука уходит не меньше месяца.

Вся тяжесть грязной работы с сырьем ложится на плечи сына Ибрагима. Полонкоев-младший тоже художник, причем первый в Ингушетии скульптор с дипломом Российской академии художеств. Но безропотно занимается заготовками.

— Бывают массовые мероприятия, где режут скот, и там уже знают, что нам откладывать. Полтора года с этими луками возится, а я все это время коровьи ноги препарирую. Сам он у нас стопроцентный творец.

Говоря так об отце, Ибрагим смеется, но чувствуется, что слово «Он» произносит с большой буквы.

Полонкоев-старший выбирает для меня не самый тугой лук, стрелу и ведет обучать технике стрельбы. Стреляем по воротам. Гуляющие во дворе куры к происходящему привыкли и не разбегаются, даже когда стрела раскалывается от удара пополам. В старину стрелы часто делали одноразовыми: собирать боеприпасы в бою некогда.

— Настоящая спортивная стрела два слоя ДСП пробивает. Вот тренировочная с тупым наконечником, а эта — для дальнего полета, на сто метров летит. Сердце пробить? Конечно может!

Оружие от заслуженного художника РФ, члена Академии художеств имеет коллекционную ценность, и желающих купить его немало. Но Мурад пока не поддается. В следующем году ему исполняется 75 лет. Художник надеется, что хотя бы к юбилею удастся организовать большую персональную выставку, которой у него не было уже много лет. И если это случится, луки обязательно понадобятся.

Выставка — это аренда, каталог и другие немалые расходы. Денег пока нет, и заработать их мастерством монументалиста особо негде. Крупные объекты обычно заказывает государство за бюджетные или спонсорские деньги, и подобных проектов не было уже очень давно. Поэтому жанровыми рамками академик себя не ограничивает и берется даже за небольшие заказы вроде котла для этнокафе. Под потолком сейчас растянута шкура барсука, на полу свалены дубовые ветки, варится казеиновый клей… Чем займется Мурад Махиевич завтра — непредсказуемо.

«Разве хлеб кушают орлы?»

— Перо грифа для хорошей стрелы нужно. Когда кукуруза высокая, грифы садятся на поле, а взлететь не могут, вороны их добивают. Сколько этих птиц было… Одного соседи неделю держали, хлебом кормили. Но разве хлеб кушают орлы? Надо свежее мясо маленькими кусочками давать. Был еще орел, красивый, сам выхаживал. 13 лет у меня прожил, дом охранял — собака не нужна. Я еще думал: я или он быстрее концы отдаст?

Однажды, забора еще не было, смотрю — сидит на полицейской фуражке, а чуть дальше здоровый мужик стоит. Я вернул фуражку, говорю: «Наверное, он милицию не любит». А потом кто-то из машины в моего орла выстрелил. Когда нашел, он еще теплый был… Не хочу на того человека думать. Как у нас говорят: кто украл — всего один грех совершил, а обворованный — все девять, из-за своих подозрений.

Мурад вырос в депортации в Казахстане. Был поздним ребенком, родители умерли, а старшие братья трагически погибли, когда он был еще совсем молодым студентом Репинки. После защиты распределился в Грозный. Те 20 лет своей жизни Мурад сейчас вспоминает с нежностью.

— Сначала снял дом в районе Карпинский курган. Со временем мне, как художнику, выделили землю, и я построил самую большую мастерскую на юге страны — первый в Чечено-Ингушетии дом с винтовой лестницей и круглыми окнами. На втором этаже панорамное окно было 8,3×3,3 метра. Как же хорошо там было! Только завершил его, как 1992 год…

Спасаясь от войны, Мурад переехал на историческую родину в Ингушетию. Из грозненских музеев в годы боевых действий вместе с Репиным, Айвазовским и Верещагиным пропали и его картины — 78 работ. Сейчас хранятся в чьих-то частных коллекциях, уверен художник. Он разворачивает для меня старые каталоги и альбомы советских времен. На черно-белом фото молодой Полонкоев: джинсы, рубашка, туфли по моде тех лет. Выясняется, что все это шил своими руками, причем не только для себя, но и для многих знаменитых московских деятелей искусства. Сапоги, плащи, лайковые брюки, пиджаки кожаные. Нет, не для заработка. Просто просили, а он — мастер прикладных искусств — не отказывал.

Главное полонкоевское слово в живописи — это «полированная темпера», изобретенная им техника работы с краской.

— В мире никто так не делал. Сейчас покажу. Нужен не холст, а твердый щит. И краска не брызгается, а толстым слоем кладется. Потом бритвенным лезвием верхний слой снимается и — полировка. Картина потом «играет» как камушки.

У стены на полу стоит триптих о последнем ингушском жреце-язычнике Элмарзе Хаутиеве. Потом мы много говорим об истории, об ингушах, о том, что кто-то из рода Полонкоевых принимал участие в переходе Суворова через Альпы.

— Вы хоть раз слышали, что ингуши принимали участие в русско-турецкой войне и в Петербурге памятник им был? Это и плохо. Почему вы свою историю не можете знать? Посмотрите, как в российских деревнях живут люди. Почему так? Людей хороших много, но если человек неверующий, корней не помнит, он любое преступление совершить может. А людям-то жить надо, дорогая моя.

В какой-то момент у Мурада на глаза наворачиваются слезы.

— Вы расстроились, — констатирую я.

— Расстроился. Вот такие дела. Кушать будешь? Приглашаю.