Лилия Идрисова — главный врач республиканского Центра охраны здоровья матери и ребенка имени Аймани Кадыровой. Кандидат медицинских наук, врач высшей категории, она 20 лет проработала в московских больницах, но 5 лет назад вернулась в Грозный. И хотя дети в любом уголке планеты появляются на свет одинаково, на родине доктор Лилия обнаружила немало удивительного.
— Я окончила школу в Урус-Мартане на золотую медаль. Мама, как и все дома, хотела, чтобы я стала врачом. Но, с другой стороны, я большая любительница поболтать и часто слышала: «Ой, ты так разговаривать любишь, из тебя получится хороший адвокат».
В 2019 году у нас была встреча одноклассников. Учительница подняла наши старые сочинения на тему «Кем я хочу стать?» Мы написали их в 10 классе, тридцать лет назад. Мое сочинение заканчивается словами, возможно, детскими и наивными: «Я не знаю, кем я буду и как сложится моя судьба. Но я знаю одно: кем бы я ни стала в этой жизни, я хочу помогать людям».
Я училась в седьмом или в восьмом классе, когда мой котенок попал под машину. Ветеринарная клиника в те годы находилась в Заводском районе Грозного, и дедушка сажал меня вместе с котенком в машину и возил туда. Соседи и друзья ворчали: «Делать вам больше нечего — кошку спасать?» А нам родители всегда прививали сострадание, говорили, что милосердие — самое главное в жизни.
После школы я хотела подать документы на юридический факультет в Ростов или в Москву, но в последний день все же решила, что из меня получится врач. Я окончила Кабардино-Балкарский медицинский институт, ординатуру проходила в Москве. В столице я провела 20 лет, но всегда помнила о своей родине. Честно говоря, я считаю, что я намного «чеченистее», чем некоторые чеченцы, живущие здесь. Потому что я выросла в религиозной семье, там, где есть культ наших традиций. Для меня свято все, что имеет отношение к гиллакх, гуллакх, оздангалла. У этих слов нет даже точного перевода на русский язык, это как вежливость, исполнительность, обязательность и благородство в одном флаконе. Всего этого я стараюсь строго придерживаться в жизни.
— Как я выбрала профессию акушера-гинеколога? Сначала я очень хотела работать хирургом. Но когда заканчивала институт, на семейном совете мне сказали: в хирургии работают одни мужчины. Наверное, это нормально: соревноваться с мужчинами, но я не феминистка — я чеченка душой и сердцем. Хотя честно признаюсь, не отношу себя к тем женщинам, которые не могут поднять головы или подать голоса при мужчине. Я могу с любым человеком разговаривать на равных и достаточно уверена в себе, но все же проводить бок о бок с мужиками по несколько часов в операционной мне было бы некомфортно. А где еще можно оперировать? Я решила, что гинекология — та же хирургия, только женская.
— Еще на первом курсе я впервые в своей жизни увидела роды и поняла, что рождение ребенка — это настоящее таинство. Даже сейчас, будучи врачом с многолетним опытом, я говорю об этом — и у меня мурашки по коже. В этом ведь есть элемент волшебства: ходит-ходит женщина, и вдруг из нее выходит живой человек. Это же настоящее чудо, явленное нам Всевышним.
Раньше, когда бабушка говорила, что в ее времена мужчина не переходил дорогу беременной женщине и что в течение 40 дней или ночей «могила роженицы бывает открытой» — то есть она настолько уязвима в этот период, что может в любой момент умереть, я не понимала: «А что тут такого? Миллиарды женщин рожали, тоже мне важность». А когда я сама столкнулась с этим, я вдруг поняла.
Именно поэтому я считаю недопустимым, когда врачи кричат на женщину в родах или грубо с ней обращаются. Для меня каждые роды — это подарок. Я благодарна Всевышнему, что мне позволено участвовать в этом таинстве жизни, чтобы я своими руками приняла новую жизнь. Акушеры-гинекологи — каста избранных. Кто-то говорит, что наша работа очень проста: вовремя сказать «тужься — не тужься», и все. Ни в коем случае. Врачи других специальностей отвечают только за жизнь одного пациента. А мы отвечаем за две — жизнь мамы и ребенка.
— В 2016 году меня пригласили возглавить республиканский Центр охраны здоровья матери и ребенка имени Аймани Кадыровой. В народе его называют центральным роддомом. Я страшно боялась этого заведения, потому что слава о нем гремела далеко за его пределами. Тогда его называли мясорубкой, и никто не хотел идти сюда рожать. 9 марта меня позвал тогдашний министр здравоохранения республики. Прихожу на прием, и он мне заявляет: «Вот, мы тебя назначаем главным врачом». Я говорю: «Покажите мне сначала сам центр и коллектив, я посмотрю, смогу ли я работать». Он согласился, но попросил меня написать заявление. Я написала.
10 марта я пришла посмотреть роддом и ужаснулась. Первое, что я увидела, когда зашла в родительное отделение: движется большая клетчатая сумка, а за ней виднеется женщина. У нее в руках матрас, сумка, а параллельно идут схватки. У меня шок, я спрашиваю у медперсонала: «Кто это?» — «Рожать идет» — «А почему у нее в руках матрас?» — «А у нас все свое надо нести» — «Но в роддом же нельзя свое!» — «А тут так». И я думаю: «Нет, здесь я точно работать не смогу».
Потом я увидела статистику. В 2015 году в результате осложненных родов в этом центре удалили 64 матки. Конечно, обывателю эти цифры вряд ли что скажут, но вы задумайтесь. 64 женщины репродуктивного возраста, пришедшие к врачам за медицинском помощью, ушли отсюда, не способные больше иметь детей. Самой младшей из них было 16 лет.
Для меня удаление органа — это самый страшный показатель. Чеченской женщине в республике, бьющей все демографические рекорды, где трое детей — нижняя граница нормы, где культ мужчины, лишиться репродуктивной функции — страшный приговор. Она фактически перестает быть женщиной. Наши мужчины ведь могут привести вторую жену, даже если женаты на первой красавице. И большая часть этих несчастных женщин — без образования и работы, они полностью зависят от супруга. А невежественные люди, вместо того чтобы помочь им пережить эту беду, наоборот, усугубляют ситуацию. Свекровь может даже попрекнуть сноху тем, что она теперь недоженщина. И это трагедия для всего рода этой девочки — ведь у их дочери не сложилась жизнь.
Узнав все это, я заскочила в кабинет главного врача, чтобы собрать свои вещи и снять халат. «Отсюда надо бежать, покинуть это место как можно быстрее», — думала я. И в этот момент ко мне прибегает заведующая родильным отделением: «В операционной женщина с кровотечением, вас зовут». Первая моя мысль была: «Боже, как я туда не хочу!» Мало того, что я не знала ни врачей, ни реаниматологов, не видела операционной, мне и самой было страшно: «Справлюсь ли я? Остановлю ли это кровотечение? Неужели опять удаление органа?» Захожу в операционную и вижу: они уже готовятся к этому. Я говорю: «Стойте, мы ее сохраним». Я помню, как просила Аллаха: «Убереги меня от позора сегодня. Завтра я тут работать не буду, но вот сегодня меня сохрани». И у нас получилось наложить швы. Я даже не помню эту пациентку. Я после операции посмотрела на нее — это была молодая женщина — и подумала: «Спасибо тебе, Всевышний, что моими руками уберег ее от большого горя».
Сейчас подобные случаи в нашей практике единичны. В 2020 году мы удалили всего три матки. Это просто космический показатель. Когда я зачитала доклад об этом на конференции в Санкт-Петербурге, зал аплодировал стоя. Мне сейчас 49 лет, но скажу честно, я плачу, когда вижу эти цифры.
— Еще более интересным и новым для меня было то, что если женщине проводятся любые медицинские манипуляции, об этом почему-то нужно уведомить всех родных ее мужа. Меня, наверное, возненавидят все свекрови Чеченской Республики, но я считаю, что женщина имеет право сама решать, кому рассказывать о том, что произошло в стенах больницы. Тем более об этом не должны знать свекровь, золовки, племянницы мужа и так далее. Нас учили: все, что касается здоровья человека, особенно здоровья репродуктивной системы, — из разряда очень личного.
Или, например, если женщина просит обезболить роды, мы не могли этого сделать, пока свекровь — ну или другая родственница мужа, которая находится в комнате ожидания, — не даст согласие. То есть женщина рожает, ей больно, она хочет обезболиться — почему она должна кого-то спрашивать?! Для меня это был просто нонсенс.
— Но были у меня и позитивные впечатления. Самое яркое из них я получила буквально на следующий день, и тоже в операционной — там проводилось девятое кесарево сечение. Если в Москве три рубца на матке уже считались тяжелым осложнением, то тут женщина спокойно родила уже десятого ребенка (первые роды были естественные) — и абсолютно нормально все это перенесла.
Поэтому я никогда не отговариваю рожениц от того, чтобы рожать в дальнейшем, сколько бы детей у нее ни было и сколько бы операций она ни перенесла. Я считаю, что главное наше предназначение состоит в том, чтобы рожать. Конечно, я против того, чтобы женщина не готовилась к беременности и родам, не следила за своим здоровьем. Я за то, чтобы у любого человека была культура здоровья. Но если здоровье ей позволяет и она может родить десять детей — я за то, чтобы она их родила. Даже путем кесарева сечения. Как показала жизнь, это вполне приемлемо. Во-первых, моя школа учила меня так, что любой взрослый человек отдает себе отчет в своих действиях. Я, как врач, должна не отговаривать, а объяснить пациентке, какие есть риски и какими могут быть последствия. Поэтому я никогда не говорю: «Вам нельзя рожать». Нельзя или можно — это не мы решаем. Но я предупреждаю, что может быть вот такое осложнение. Многие врачи здесь, к сожалению, так не разговаривают — они общаются с пациентом как будто с верхней позиции.
— С момента своего назначения я уволила очень много врачей. До сих пор не могу видеть, когда грубо разговаривают с рожающей женщиной. В первое время я на каждой пятиминутке повторяла: «Вы же женщины, вы же мамы, у вас дома тоже есть дочери! Подумайте. Если мы будем относиться к каждой из пациенток так, как хотим, чтобы относились к нам или нашей дочери, у нас не будет проблем со стороны пациенток. Если мы надели халат — мы обязаны это делать».
Еще большей части наших женщин — особенно старшего возраста — свойственно обесценивать путь, который проходят современные роженицы. Это и про «раньше и в поле рожали», и про «чего кричишь?» Но люди не учитывают множества факторов. Тогда была другая экология, другая пища. Да и сейчас в республике в основном рожают дети войны. Это женщины, которые тогда только родились, должны были родиться или только начали формироваться в утробе матери. В любом случае фон их зачатия пришелся на войну, и он априори был неблагополучным. Еще одно обстоятельство, негативно влияющее на здоровье женщин, — отсутствие физического труда. Сейчас ведь работа строится вокруг компьютеров и гаджетов. И если при мне вдруг какая-то взрослая женщина принимается осуждать роженицу, я начинаю с ней разговаривать — я же люблю болтать. Иногда после беседы со мной свекрови целуют руки своим снохам.
Еще все хотят мальчиков. Конечно, не было такого, чтобы кто-то не забирал очередную новорожденную дочь, но все равно всем чеченским семьям нужен наследник. И это, в принципе, понятно: я сама — мама мальчика и хочу, чтобы у моего сына были мальчики, по крайней мере, первые. Поэтому каждая чеченская женщина рожает до тех пор, пока у нее не родится мальчик. Были седьмые роды — когда на шесть девочек появился долгожданный сын. А вот если дочери в семье нет, ради того, чтобы родилась девочка, так стараться необязательно.
— Очень часто, когда я обхожу по утрам больницу и общаюсь с пациентами, они удивленно спрашивают: «Неужели вы главный врач?» А я просто врач, не главный. Персонал больницы знает, что в случае любых осложнений надо вызвать меня. Я приду и хотя бы успокою.
В прошлом году, когда был введен режим жесткой самоизоляции и после восьми вечера нельзя было никуда выезжать, мне пришлось ночью ехать на работу: у женщины была сложная операция. Я была в центре Грозного и увидела, как Рамзан Кадыров патрулирует улицы города. Он меня увидел, узнал, куда я иду, и поручил срочно сопроводить меня до роддома. Мы виделись и разговаривали после этого, и я всегда говорила: «Я случайный главный врач, так получилось». У меня нет среди них родственников, но и он, и его мама Аймани Несиевна — ее именем назван наш центр — очень хорошо ко мне относятся.
Я работаю в Чечне уже пять лет. За это время было много разного. Но я всегда благодарю Всевышнего за то, что освободил меня от таких чувств, как зависть, алчность, черствость и узость мышления. Если бы он дал мне злое сердце, мне ведь пришлось бы с ним жить? И что бы со мной ни случалось, я всегда молюсь: «Только не забирай у меня эту милость — отношение к людям и работе. И умение быть благодарной Тебе».