— Дедуля, — повиснув на руке и заглядывая мне в глаза, спросил Джамал, — а ты крыс боишься?

— Смотря какая крыса…

— Вон такая, — мотнул внук головой в сторону мусоропровода.

— Таких нет. Гляди, она сама нас боится и сейчас убежит.

Крыса юркнула в щель между дверью и стеной, и я облегченно подумал, что тема закрыта. Но ошибся.

— А каких крыс ты тогда боишься? — поинтересовался внук, и словно какая-то пелена упала с глаз. Я будто наяву ощутил в руках тяжесть спиннинга, а пальцами почувствовал морзянку попавшейся на крючок тарашки.

Чаще всего рыбачить с отцом и дядей мы ходили на каменистый отрезок побережья, называемый «Холодильником»: неподалеку находились холодильные цеха рыбоконсервного комбината, расположенного слева. С правой же стороны стоял жирзавод. Предприятия регулярно сбрасывали в море отходы своей продукции, подкармливая громадные стада тарашки, прописавшиеся возле этих «жирных мест». Кавычки тут можно было бы и не ставить — места были жирными в самом прямом смысле слова. Придешь на берег с новой белоснежной леской, намотанной на «Невскую» катушку, забросишь пару раз, и леска на глазах начинает желтеть. К концу утренней рыбалки становится нежно-коричневой. И даже пару месяцев спустя отчаянно благоухает рыбьим жиром.

Рыбьем жиром пахла и «рыбачья» одежда. Да что там одежда. Время от времени грузило попадало в щель между камнями, обеспечивая надежный «зацеп». И приходилось, держась за леску, плыть, спасая снасть, а затем нырять и на ощупь освобождать грузило из плена, стараясь не вогнать в руку собственный крючок. В старших классах мы учились во вторую смену, и каждое утро перед школой я уже до рассвета был на морском берегу. И все мои соседи по парте регулярно интересовались, сколько же надо выпить рыбьего жира, чтобы его запах не выветривался часами.

Я, кстати, запах этот любил. Да и рыбий жир пил охотно. Приучил меня к нему дед, по утрам готовивший маленькие кусочки черного хлеба с солью, которыми я закусывал три обязательные столовые ложки рыбьего жира. Дед начал пить его после Сталинграда, где пару месяцев провоевал в окружении на голодном пайке. В результате заболел цингой и потерял все зубы. Когда его, раненого, удалось чудом переправить на «большую землю», он весил чуть больше сорока килограммов. С тех пор рыбий жир он считал панацеей от всех болезней и поил им всех внуков.

Ну, а после уроков я бегал по окрестностям в поисках червей. В засушливой Махачкале отыскать их было непросто. О заветных местах, где за полчаса можно было накопать пол-литровую банку, не рассказывали даже близким друзьям. Зато секретами сохранения червей — от подкармливания спитым чаем до помещения в холодильник — делились охотно.

Вечерами мы, мальчишки, обязательно включали приемники, чтобы услышать прогноз погоды на завтра. И если выяснялось, что ожидается южный ветер — «моряна», или «Магомед», при нем клев всегда был лучше, чем при северном, который мы, вторя старшим рыбакам, называли нордом или «Иваном», мы спешно готовили снасти, привязывая новые крючки взамен оторванных.

Впрочем, на нашем заветном берегу неудачных рыбалок почти не бывало. Такими считались те, когда в течение пяти минут удавалось поймать всего одну тарашку. Обычно же через две-три минуты после очередного заброса вытаскивали от двух до шести рыбешек. Помню, в классе пятом я за час наловил полное пластиковое ведро. И на полдороге домой у него от тяжести поломалась ручка. Я долго шел в обнимку с ведром и с удочкой под мышкой, ловя на себе участливые взгляды редких уличных прохожих. Тот случай научил меня не жадничать на рыбалке и вовремя останавливаться — наловив полведра рыбы, я сворачивал снасти и бежал домой, как бы замечательно ни клевало.

Теперь на Каспии таких рыбалок нет уже давно. Как нет ни рыбоконсервного комбината, ни жирзавода, ни десятка других предприятий. Нет давно и дяди, и отца. Когда мне было семнадцать, он нелепо погиб в аварии, возвращаясь с рыбалки. И я больше двадцати лет не брал в руки ни спиннинга, ни удочки. И, как выяснилось, загнал воспоминания о детских рыбалках в самые далекие глубины подсознания, откуда их неожиданно извлек вопрос внука о крысах.

…Это случилось на одной из моих первых рыбалок. Мне было лет шесть-семь, я шел с дядей по берегу в сторону комбината и увидел, как в серой полутьме дорогу нам переходят две крысы. Две громадные крысы, каких до этого мне встречать не приходилось. Если бы заморыш, увиденный мной у мусоропровода, пристроился к ним, он вполне мог сойти за их детеныша, лишь недавно отлученного от материнского молока.

Дядя неожиданно по-разбойничьи свистнул, вприпрыжку рванул вперед и красиво врезал ногой передней крысе в бок. Она пискнула, взлетела в воздух и с плеском упала в море. Дети часто повторяют действия взрослых. Я тоже побежал и тоже ударил. Но в отличие от дяди, не попал. В момент удара крыса молча прыгнула мне навстречу и вцепилась зубами в башмак. Скользкий камень, инерция удара, неожиданная тяжесть на ноге… Я грохнулся копчиком о какой-то булыжник и громко заорал. Не от запредельной боли, а от дикого ужаса, парализовавшего тело. Потому что крыса прыгнула сначала на живот, а потом нацелилась мне в лицо.

Дядя ударил ее ногой, когда она была в прыжке. Она тоже упала в море и поплыла вслед за первой. Меня спас абсолютно дубовый и чертовски неудобный башмак производства Буйнакской обувной фабрики — крыса прокусила его насквозь, но до ноги добраться не смогла. Так что на память о том эпизоде у меня остались четыре дырки в туфле и жуткий страх. Даже спустя пять лет после этого, идя на рыбалку, я нес в руках пару булыжников, — отбиваться от крыс. Которых, кстати, на том берегу я больше никогда не встречал.