Известный кинорежиссер из Карачаево-Черкесии Индар Джендубаев снял сказку о любви красавицы и чудовища в декорациях Древней Руси «Он — дракон» и работал вместе с Тимуром Бекмамбетов над «Елками-5». Прошел путь от раскадровщика до голливудского режиссера и каждый год приезжает в родной Черкесск — к местной целебной воде. Специально для «Это Кавказ» Джендубаев рассказал, как кандидату психологических наук делать карьеру в Голливуде, имея в руках метлу, а в голове — амбиции.
— Вы планируете продолжение фильма «Он — дракон»? О чем будет фильм?
— Возможно, продолжения не будет вовсе, нет никаких гарантий. Мы общаемся с китайскими партнерами по фильму. Между нами есть договоренность, что всем нравится этот проект и все готовы его делать. Но у меня пока нет точного ответа, что будет с ним дальше. Его никто не собирается отменять, но есть сложности, и я не могу сказать ни про время, ни про сроки.
— Если состоится, то герои и актеры в нем будут те же самые?
Если мы будем делать проект, роли главных героев сыграют те же актеры. Но мы планируем расширять вселенную. Появятся новые актеры с российской и китайской сторон. Если известные актеры изъявят желание работать в проекте, мы будем рады — это привлечет еще больше зрителей. Главное, чтобы актеры подходили под все требования.
Вообще, я не сторонник интеллектуальных продюсерских конструкций, у меня всегда ощущение, что зритель это видит. Когда он наблюдает на экране известного актера, для него это как бутылка узнаваемого пива на столе. Получается некий product placement, а в нашем случае — personal actor placement. Мне не очень нравится рациональная возня в кино. Я понимаю, что кино — продюсерская вещь, нужно все просчитать, ибо большие деньги на кону. Но все равно считаю, что кино нужно делать с куражом, а этот кураж необходимо приобретать.
— Снимать будете в Китае?
— Есть два варианта. Первый — мы снимаем в Китае. Наше предложение было снимать 50/50 — в Китае и в России, причем разделять их не только на локации, но и на павильоны. Снимать в павильонах в России дешевле из-за разницы юаня и рубля. Локации я использовал бы китайские, потому что Китай — потрясающая страна и там есть что показать.
Когда мы приехали в Китай на первое интервью, всем были интересны русские традиции: косы женщин на Руси и их головные уборы. Спрашивали, что такое рябина, ложатся ли до сих пор в лодки на свадьбах и прочее. И я вдруг понял, елки-палки, если мы сейчас начнем делать продолжение фильма для китайцев и китайского рынка в Китае, они скажут: «Опять, сколько можно?» И в процессе нашего с ними разговора у меня появилась идея сдвигать проект в сторону России.
— Первый «Дракон», несмотря на большой успех в мировом прокате, себя не окупил. В продолжении вы что-то предпримете, чтобы повысить кассу?
— Если бы нам нужно было больше денег, мы бы оголили актрису, сделали больше экшена, запустили любовный треугольник пожирнее, кто-то умер бы. Мы знаем, как это делается, чтобы подкрутить чуть-чуть драмы. Но у нас не было таких задач, мы не про это кино делали. А про то, что людям страшно любить. Мы трусы в любви.
Я не зарабатываю денег на кино. И я не знаю, как заработать больше денег на продолжении фильма «Он — дракон». Это не моя задача. Передо мной стоит ответственность за те деньги, которые вложены в проект, они должны быть внутри проекта, должны быть оправданы в его рамках.
Некоторые причины [провала фильма в российском прокате] я могу предполагать. Например, мы должны были выходить ко Дню всех влюбленных, но сроки выхода сдвинулись. И мы оказались в прокатной сетке рядом с серьезными конкурентами, такими, как «Звездные воины», «Сердце моря» и другими. Это важный фактор. Но углубляться в продюсерский анализ я лучше не буду. Не хочу искать оправдания.
Что произошло в интернете после выхода фильма? Мы провели контент-анализ по словам, оценкам — и самая популярная фраза была «я не ожидал». Эта фраза, говорит, что отношение к российскому визуальному кино было гораздо хуже, чем сейчас.
— В Китае фильм «Он — дракон» произвел фурор. Понятно, они любят драконов. Но чем еще объяснить успех фильма именно в Китае?
— Дело не только в драконе. У них драконов летал целый вагон и маленькая тележка. Дело в том, что в нашем фильме сакральное для китайцев существо превращается в человека. Может, я переборщу, но это похоже на историю, как девочка нечаянно оказалась в доме Будды, начала с ним играть и гулять, выяснять отношения и прочее. Это очень опасная игра.
Мы же делали фильм не для китайцев совсем. Дракон у нас имеет совершенно другую коннотацию. Это мужская энергия, зачастую — плохая и необузданная, дурацкая. Ее может победить только женщина со своей любовью и самопожертвованием. Она говорит, что больше не может без него, и дракон меняется.
Сначала в Китае нас буквально послали нафиг. Китайцы сказали, что у них драконы мудрые, а наш — несдержанный. Поблагодарили и отказались. Потом фильм в Китае посмотрели на каком-то пиратском сайте с титрами без перевода. За четыре дня он собрал 6,4 миллиона просмотров. Молодежь в Китае хочет ломать оковы и исследовать табу. Дело не в драконе, а в том, что он другой, вся суть — в революции архетипа. Дракон ведь имеет императорский статус. А тут он превращается в человека.
Китайцев зацепила Русь, которую они не видели. Они знают наши песни, поют «Калинку-малинку», «Очи черные» у них звучат в ресторанах. Они дети родителей, которые находились в жестком стыке с нашим советским прошлым, смотрели советские мультфильмы и фильмы про войну. У них есть какие-то мысли о нас, а тут наш фильм — девушки в кокошниках, какая-то рябина.
Я думал, их удивил дракон, оказалось — симбиоз образа Древней Руси и дракона.
— Для вас Голливуд был счастливым случаем или продуманным планом?
— Это был абсолютно счастливый случай. Когда я был маленьким мальчиком, я думал, что главное — быть просто классным парнем. Но это отстой. Нужно иметь определенные простые просчитываемые навыки.
Как только я определился с собой, что хочу заниматься кино и быть в нем, я зашел в черную дверь. Ну и что, что я, кандидат психологических наук, буду, грубо говоря, подметать окурки за операторами, зато я буду в кино, а дальше разберемся. И если у тебя есть страсть, люди это замечают. Ты задаешь вопросы, подходишь к операторам, предлагаешь помочь. Сначала тебя посылают, потом начинают подзывать по мелочам, берут на следующий проект. На первом сериальном проекте я был директором площадки, на втором — продюсером пост-продакшена, а на третьем — уже художником-раскадровщиком. Потом я начал снимать свои социальные ролики.
Со школы я знал английский и умел быстро рисовать. Этот навык я использовал на площадках. Поэтому, когда работали с американскими режиссерами, звали меня. Потом Тимур Бекмамбетов поехал в Америку и ему срочно был нужен раскадровщик. А кто у нас знает английский язык и рисует раскадровки? Правильно, Индар. Раскадровщиков там много, но Тимур настоял, что ни с кем, кроме меня, работать не будет. Если бы не он, я туда никогда не попал бы.
Когда я ехал в Америку, я не хотел попасть в Голливуд, у меня не было этого «о, Голливуд!». Там ты тоже ходишь на работу, ездишь в обычном автобусе, заходишь в офис, где тебе дают задание. В конце концов, оказываешься частью этой большой машины.
— В Голливуд может попасть каждый?
Есть два пути. Первый — это очень сильно рассчитывать на удачу. Второй, более стратегический, — когда понимаешь, что нужно искать билет на поезд, идущий в Голливуд. Для меня им стал Тимур Бекмамбетов с его уникальным талантом и способностями продюсера и режиссера.
У Голливуда проблемы с острыми идеями. Тимур в Голливуде делает вещи, которые не делает никто. Его ScreenLife, когда все происходит на экране монитора, — это уникальная вообще идея, требует уникального подхода к режиссуре, драматургии.
Голливуд — это либо много, либо крупно. Талантливое, хорошее кино никого не взорвет. Вы его сделаете, поедете на фестиваль, и там вам дадут денег. Крупно не получится, потому что в этом случае бюджет определяется количеством высокооплачиваемых людей, работающих на проекте определенное время. В среднем проекте они работают очень мало. В дешевом проекте их нет вообще. Дорогой проект — много высокооплачиваемых людей, долго работающих на проекте всю дорогу.
Остается только острота подачи режиссуры и идеи. Режиссер — это человек, который интерпретирует события, находит способ рассказа. Так что дерзайте, если хотите тренироваться — берите айфон и снимайте этюды, ищите подход, способ рассказать истории. Не надо искать какие-то мегабюджеты.
— В 2011 году вы участвовали в съемках фильма «Президент Линкольн. Охотник на вампиров». С кем работать легче — с российскими актерами или с голливудскими?
— Там я с актерами особо не контактировал, потому что работал во втором юните и рисовал раскадровки. Но я смотрел, как работает Тимур, постоянно находился на площадке. Там надо прорываться через другую логику и подход к жизни.
У нас киноактеры выходят из театра. А театральный актер — это совсем другая история. Он не ходит по точкам, где нужно расставить фокус, переигрывает на крупном плане, зачастую не сдержан. Я говорю про театрального актера, который не работал в кино, и я с этим сталкивался на съемках сериалов.
Наша проблема в том, что у нас хорошие актеры обычно в возрасте за 40 лет. До этого возраста они набирают массу. Не так много хороших молодых актеров именно потому, что им приходится становиться опытными на площадке. Когда приезжаешь в Америку, понимаешь, что там бешеная конкуренция и хорошие актеры.
У Тимура с американскими коллегами не было языкового барьера, он свободно шпарил на английском. Несмотря на то, что это люди разных культурных кодов, актеры его понимали, быстро ловили задачу и сразу исполняли. Я думаю, за ними технологии. А за нами — какая-то правда, которую невозможно сделать руками. Поэтому мы на актеров уповаем. У нас есть три с половиной актера, которые эту правду выдают, и мы за них держимся.
— А как вам работалось с Бекмамбетовым?
— У меня с Тимуром был чисто творческий контакт. У него уникальный талант. Когда Тимур заинтересовался мной, меня взяли на какие-то мелкие обязанности. Потом он заметил, что я нормально рисую. На съемочной площадке «Президента Линкольна» в Новом Орлеане мы бултыхались по горло в болотах с крокодилами вокруг. Нас реально защищали от них мужики с винчестерами, черти что творилось. Потом Тимур доверил мне с Игорем Цаем, будущим продюсером, снимать весь экшен. Игорь Цай — тоже был тогда молодым парнем, талантливым постановщиком трюков из Казахстана.
Мы знали все раскадровки экшена, потому что сами их придумывали. А теперь надо было его снять. Мы понимаем, какая это ответственность — 150 тысяч долларов бюджета на один день. Некоторые вещи мы все равно не потянули и приходили к Тимуру. Как маленькие дети жаловались, что у нас не получается. Тимуру я буду благодарен всю свою жизнь. До сих пор чувствую огромную благодарность к Тимуру, который терпел наши выходки, когда мы спорили с ним и высказывали свои мнения. Удивляюсь, как он умудрился нас всех не придушить. Но он терпел, и в этом его сила, конечно.
— Ваши мастер-классы для молодых режиссеров из Карачаево-Черкессии очень популярны. Вам интересно делиться опытом?
— Я люблю поговорить о кино, и мне хотелось делиться опытом. Сейчас у меня в личной жизни произошло очень много классных событий, поэтому не так уж часто получается приезжать сюда.
Когда появится время, я продолжу мастер-классы, если они кому-то нужны. Я не хочу навязываться, но у меня есть желание продолжить. В Черкесске немало людей, которые хотят заниматься кинематографом. Один местный режиссер предложил мне с ним вместе поснимать. Буду с радостью приезжать сюда, если кому-то будет нужна моя помощь.
— Уроженцы Северного Кавказа в последнее время громко заявили о себе в сфере киноиндустрии. Вы знакомы с работами земляков? Чьи фильмы вам нравятся?
— Никого выделять не буду. Считаю, что крутых работ очень много. У кавказских режиссеров есть драйв внутри кино, если мы не потеряем этот драйв, будет круто. Они молодцы.
Опасность в том, что мы, кавказские ребята, чуть-чуть горделивые. И это не дает нам объединяться в рабочие группы. Было бы круто, если кавказский кинематограф выделился бы в отдельную индустриальную цепочку для общих проектов. Но этого не случится, скорее всего.
В Америке есть Альфонсо Куарон, Алехандро Гонсалес Иньярриту, Гильермо дель Торо и многие другие мексиканские режиссеры. В них — острота и пассионарность, которой не хватало застоявшемуся Голливуду. Такими же для России могут стать и кавказские кинематографисты.
— Вы родились и выросли в Черкесске. Часто приезжаете на родину?
— Часто. Каждый раз будто новый город. Это здорово и классно. Единственное, хочется, чтобы перестали лепить на одном пятачке разнообразные вывески. Так город превращается в Шанхай. Вывески все портят и делают Черкесск похожим на индийскую деревню.
Я очень люблю Черкесск. Здесь у меня живут родители и друзья, я пью местную воду из-под крана. Мне кажется, что она меня восстанавливает. Надо ехать на моря, а я приезжаю в Черкесск. И с возрастом все сильнее тянет сюда.
— Психологическое образование как-то помогает в вашей работе в кино? Может, вы просчитываете реакцию зрителей, что им должно понравиться в фильме, что нет?
— Да, я постоянно использую психологию. Каждый режиссер привносит в фильм свою профессиональную деформацию. Меня однажды зацепила фраза, которую произнес большой диснеевский продюсер, когда собирал своих художников, они показывали ему свои раскадровки и он кричал: «Что в этот момент делает зритель?»
Я сначала не понимал. Думал, что зритель сидит и ест попкорн. А потом понял, что зритель в каждый момент фильма действительно что-то делает. Он задает вопрос, возмущается, интересуется, он заинтригован, разочарован, ему скучно. Он постоянно находится во взаимодействии с режиссером, даже если режиссер об этом не знает. Самое трагичное, когда взаимодействие прерывается.
Драматургия и психология находятся рядом. Например, понятие «катарсис» есть в драматургии и в психологии. Или саспенс, который держится на четких конкретных психологических конструктивах. Это метод воздействия на психику человека. Часто используется и понятие ticking clock, когда у тебя в сцене часики начинают тикать и любое действие ты разыгрываешь как игру.
— Вы ориентируетесь на мнение зрителей? Или только на свой внутренний голос?
— Обязательно ориентируюсь. Я пытаюсь себя приучить находить точки взаимодействия со зрителем, примерно предполагать, что происходит в момент, когда ты говоришь кинематографическую фразу. Раньше в разговоре с коллегами во время создания сцен я попадал в ловушку подстройки под зрителя. Это опаснейшая вещь. Я не люблю, когда зритель оказывается в комфортном положении, сидит и смотрит кино, ему скучно, ему все уже дали.
Иногда зрителю надо чего-то не показать, заставить понервничать и быть вами недовольным, а потом что-то дать. Ты заигрываешь со зрителем. Точно так же ты заигрываешь с женщиной. Зрителя нужно уважать и знать, что в этот момент он сидит и смотрит. Ублажать зрителя не надо, с ним нужно играть. Вот мое мнение.
— Переживаете, когда читаете негативные рецензии?
— Нет. Сначала для меня этот был настоящий шок. Я думал, что помру. А потом понял, что не нужно сакрализовать три вещи: себя, общество и работу. Сакральными должны быть жизнь, семья, близкие люди. Надо бороться с собой, когда ты пытаешься удержать какой-то статус, его надо разрушать. Я про себя думаю: нужно сделать какой-то паршивый проект, это освобождает от необходимости соответствовать стандартам. Дает свободу.
Когда в отзыве только негатив, понимаешь, что этот же человек будет негативить обо всем на свете. Но бывают и случаи, когда понимаешь, что человеку не понравилось по-настоящему, потому что это был его проект, его жанр. Он говорит, что ему не понравился выбор актера или актрисы, не понравились диалоги, музыка. Я спокойно и с благодарностью слушаю такие оценки, бывают очень интересные замечания.
Главное не делать из побед и успехов священную корову. Надо просто стараться сделать максимально хорошо. Обстоятельства разные бывают, но ты попробовал и был честен с собой, а критики будут всегда. Это их работа и я уважаю всех людей, которые занимаются критикой. Иногда они открывают мне глаза на самого себя.
— Фильм «Елки-5» — довольно неожиданный поворот после «Дракона». Вам было интересно попробовать себя в новом ключе? Или вы следовали принципу, что надо, как вы говорите, «снижать профессиональную гордыню» и «подключаться к потоку»?
— Я создаю сцены, работаю со сценарием. Я просто работаю в кино, а кино разное бывает. Для меня работа над «Елками» была гораздо сложнее и утомительнее. Я понял, что существуют разные скорости. Моя — вдумчивая, неторопливая. Я люблю долго готовиться к проекту, потом снимать.
«Елки» — это скорости для других, такой кураж, «а ну-ка, смертнички, полетели!» В этом крутость этого проекта, его формата. Он не позволяет спрятаться за какими-то псевдокинематографическими штучками. Он показывает только историю про добро. А мне больше ничего не надо. Как сказал один режиссер, мы будем снимать кино, которое все ругают, но смотрят.
Фильм «Елки» никогда не зашел бы, если в нем не было бы основного базового ключа — добра. Он весь про него. Поэтому он так и «пробивает» людей.
— У вас есть дерзкие задумки на будущее?
— Я считаю, что самая дерзкая и сложная по исполнению задумка — это начать снимать детское кино. Серьезно, сложнее этого в российском кинематографе, мне кажется, вообще ничего нет. Там нет обнаженных женщин, смертей на каждом шагу, какой-то фигни. К тому же еще надо умудриться, чтобы дети пришли на это посмотреть, конкурировать с Марвел.
Надо сделать кино, в котором будет менторство без торчащих кинематографических ушей. Я в этом плане какой-то странный романтик. Я часто предлагаю коллегам снимать детское кино. Можно сделать красивый и яркий приключенческий фильм с вымышленными событиями и героями. Более амбициозного проекта у меня нет.
Заставить продюсеров поверить в эту идею — дело непростое. Если вдруг ко мне придут и предложат снимать фэнтези, я сразу соглашусь.
— Без раздумий?
— Конечно, с раздумьями. У меня есть другие ремесла в кинематографии, поэтому нет пафоса, что я должен быть только режиссером. Я должен быть счастливым, и то стараться. Поэтому после фильма «Он — дракон» у меня быстро спало ощущение, что я режиссер.
Раньше я воспринимал это эмоционально. Думал: «о, я стану режиссером». Это же такая ответственность, придется не спать и не есть, пусть будет язва и гастрит, лишусь последних волос на голове, но зато буду режиссером. Все, закончили с этим. Спокойно живу дальше и делаю то, что мне нравится.