«Ди… ди…» — стаскивает с меня одеяло двухлетний младший. «Куда идти, Дав?!» Давид выбрал меня утренней нянькой. К матери не пошел, ко мне. Спасибо за честь, но так хотелось еще поспать.
Этот обаятельный мерзавец пару недель назад разбил 52-дюймовый экран замечательно работавшего телевизора, лишив себя мультиков, а нас с женой — возможности смотреть фильмы, когда наконец оба спиногрыза уснут. Моя реакция на известие о кончине телека? Полное спокойствие. Это лучшее, что можно сделать, когда у вас дети.
Нет, конечно, иногда они заставляют переходить на нечеловеческий рык, начинающийся в глубинах грудной клетки. «Да-а-а-в!» И в этот момент хитрец хватает тебя за обе щеки и смачно целует: «М-муа». Это лишает твой гнев точки опоры.
А можно ли вообще не орать на детей? Ну, попробуйте. У меня не всегда получается. Наверное, какой-нибудь психолог немедленно поставит мне несколько «родительских» диагнозов. Только учти, ты, знаток человеческих душ: если у тебя нет своих детей, я буду долго и раздражающе хохотать тебе в лицо.
Кажется, если речь идет о воспитании детей, ты не можешь позволить себе сказать: «Все самое сложное уже позади». Никогда вообще.
Вот он пополз. Можно не переживать, что отстает от графика развития. Вот он пошел. Ну, теперь-то хоть с дивана сам может слезть, а не рухнуть башкой вниз. Вот он начал говорить. Ну, теперь может сказать, где болит, если что. Вот он добрался до «Доместоса». Ну, теперь можно… Что?! Ах ты ж негодяй, нельзя это пить!
Розетки, окна, лекарства, «Доместос» и прочая химия, как ее ни прячь, — стандартный и далеко не полный список угроз. Переезжая в свое жилье, мы предусмотрительно не поклеили обои. Хотелось бы так сказать, но на самом деле просто не хватило денег. К концу первого года проживания в единственной комнате, где обои были, потому что нам их подарили родственники, на них можно было обнаружить все следы жизнедеятельности младшего сына. Пластилин, краски… Не все оказалось возможно оттереть.
Кажется, если речь идет о воспитании детей, ты не можешь позволить себе сказать: «У меня реально получается его воспитывать». Вообще никогда.
У шестилетнего Алишки, похоже, раньше времени начался переходный возраст. Ребенок, который до этого был образцом мудрости и степенности, вдруг стал сопротивляться нам даже в мелочах. Можно повторить ему что-то три раза, а выражение его лица останется таким невинным, безмятежным, что ты уже сомневаешься, а услышал ли он то, что ты ему только что почти проорал. И когда уже становишься фэйс ту фэйс и орешь в четвертый раз, он отвечает с возмущением: «Да понял, понял я», — и продолжает не делать то, что от него потребовали.
А как-то раз я решил с ним пококетничать:
— Всякое может случиться. Ну, вдруг я умру. Видишь, я уже седой.
— И появишься на другой планете?
— Ага.
— Позвони мне оттуда.
— А вдруг я плохо жил и поэтому не появлюсь на другой планете.
— Пап, не говори фигни!
До трех лет Али толком не разговаривал. Теперь за ним можно ходить с блокнотом и записывать.
— Будешь хинкал? — спрашиваю.
— Нет. Он очень похож на хлеб. И это меня раздражает.
Тут надо объяснить, что с хлебом у Али проблем нет, он его охотно ест. Суть претензии к хинкалу в том, что в нем недостаточно вкусовой оригинальности.
Кажется, если речь идет о воспитании детей, родитель поймет родителя почти всегда.
Но знаете, что меня, как родителя, раздражает в других родителях? Если они не делают своим детям хотя бы малюсенького замечания, когда малец, к примеру, оставляет на тебе следы своих подошв и совершает это в ясном уме и с преогромным наслаждением. Мать, хотя бы разок одерни его для виду, и я, ей-богу, позволю этому ребенку даже лезгинку у меня на голове танцевать.
Знаете, что меня, как родителя, раздражает в людях, которые по малейшему поводу делают замечание чужим детям: мол, какой невоспитанный? В них меня раздражает всё. Ну, прастити.
И да, в какой-то момент общение с детьми может стать рутинным. Но… Старший впервые в жизни собрался с ночевкой к кузенам. Как, что, зачем, может, не надо? Разлучаться с ним на целый день оказалось не так легко.
Кому-то такая привязанность к детям может показаться неестественной для мужчины. Но дети вырастут, будут уже не такими милахами, может, отдалятся — уже и не потискаешь, не расцелуешь, как раньше. И если у мужика есть дела, которые кажутся ему важнее и интереснее, чем быть со своими детьми, когда они маленькие, — я даже не знаю, стоит ли ему завидовать.
Но должен предупредить будущих отцов: два-три дня с детьми без женской помощи, и ты — феминист. Главный вопрос: как она это делает? Как к вечеру еще умудряется стоять на ногах? Как не сойти с ума, сидя в четырех стенах неделями (а пойти в Махачкале с детьми особо некуда, особенно если в семье нет топ-менеджера «Газпрома» и денег хватает не на все)? Как сходить в туалет, если даже на минуту не можешь оставить ребенка без присмотра, не опасаясь, что залезет на окно? Кажется, в нашей стране очень слабое женское лобби. Мне непонятно, почему мать, которая сидит дома и занимается воспитанием детей, не получает за это зарплату на уровне хотя бы рядового офисного работника.
Esquire цитирует отца четверых детей и по совместительству всемирно известного актера Мэтта Деймона: «Стать отцом — это самый большой мужской страх. И самое важное дело, когда ты им уже стал». Насчет страха — не подтвержу: кроме трепетного ожидания и восторга, ничего не помню. Не знаю, что дальше, но быть папой уже шесть лет и до сих пор — моя любимая работа. Надеюсь, оба шефа мной худо-бедно довольны. Иначе вряд ли в самом начале текста Дав с утра все-таки выбрал бы меня.
Слышал про какого-то чувака, который собирает полные залы, пропагандируя отказ от потомства ради «полноценной жизни». Ну, что сказать? Есть, конечно, и другая крайность — родители-сектанты. «У тебя дети есть? Как нет? Оу, мужик, да ты не отец».
Вообще непонятно, в чем проблема: в обоих положениях — родительском и child-free — столько неоспоримых преимуществ, что они не нуждаются в дополнительном пиаре. И то, и другое — разновидности эгоизма. Просто быть родителем — это круче, чем им не быть. Вот и все.