Работы Павла Лунгина всегда вызывают споры у критиков и зрителей. Его новая картина — военная драма «Братство», посвященная последнему этапу афганской войны, — наверняка тоже вызовет бурную реакцию. В основе сюжета — малоизвестная операция по выводу одной из мотострелковых дивизий Советской Армии. Съемки начинаются в Дагестане 26 сентября. Павел Лунгин выступает в качестве режиссера и продюсера фильма.
— Вы выросли в творческой семье. Отец — известный драматург, мама — лингвист-переводчик, познакомившая советских детей с Малышом и Карлсоном и Пеппи Длинныйчулок. Ваш путь мог быть каким-то, кроме творческого?
— Наверное, можно сказать, что попытка поставить меня на другой путь была. Тут надо понять, в каком мире жили мои родители. Это был такой полудиссидентский мир просвещенных интеллигентов, которые все время боролись за спасение близких по духу людей, и о себе как-то не было времени думать. Не хватило его и на то, чтоб рассмотреть меня. И родители решили, что будет хорошо, если я займусь наукой. По-моему, совершенно очевидно, что наука не была моим призванием, но я честно поступил на математическую лингвистику в МГУ. Даже окончил, но без энтузиазма. И не работал как лингвист никогда.
— То есть вы всегда ощущали стремление к творчеству?
— Не к творчеству, просто к жизни. Можно говорить «творчество», «искусство», но для меня кино — это жизненная энергия. И создавая фильм, ты вбираешь ее в себя. Знаете, как кит питается? Он через себя пропускает полморя, процеживает воду, которая уходит, а планктон в нем остается. Вот это отношение с жизнью — вбирать и выплевывать, оставляя внутри что-то важное, это, пожалуй, единственное, что я умею делать хорошо. Наверное, поэтому то, что мне казалось просто жизнью, вдруг стало профессией. Когда я снял первый свой фильм, мне было уже почти 40 лет. И надо сказать, мне это далось легко. До этого все было сложно, а это вот легко.
— Вы были хорошим сценаристом, а потом случилась первая режиссерская работа, за которую вы сразу получили приз Каннского кинофестиваля. Это был долгий старт или стечение обстоятельств?
— Я не был очень хорошим сценаристом. В сценарии необходима некоторая прочность. Вот, например, Чехова, где бы ни ставили, его не перебьешь. Хоть в Африке, хоть в Азии — все равно это будет Чехов. А я делал, видимо, какие-то интонационно хрупкие вещи. Я был очень несчастен как сценарист, потому что даже пустяковая комедия выходила плоско и глупо, не так, как я ее видел. Сценарист всегда самый несчастный участник процесса, потому что он делает фарш, а котлеты каждый жарит уже по своему рецепту.
— То есть переход к режиссерской работе был способом справиться с этим внутренним несчастьем? Вы решили просто сами снимать кино?
— Да, судя по всему, то, что пишу я, могу снять только я. Забавно, что первый свой сценарий, который я сам снял, «Такси-блюз», я писал не на заказ, а про себя, на волне своих ощущений от перестройки, энергии приходящей свободы. Этот сценарий случайно попал в руки к известному французскому продюсеру Марину Кармицу. И когда он мне позвонил, я подумал, что это розыгрыш. Но все было на самом деле, и он сказал, что мой сценарий интересует его только в том случае, если фильм я буду снимать сам, иначе получится заурядная и неинтересная, никому не нужная картина. Вот так он дал мне это благословение и толчок в режиссуру.
— Обычно у режиссеров есть так называемый «почерк». Но вы снимаете очень разное кино и с точки зрения жанров, и с точки зрения форматов. Это ваш осознанный подход к работе? Или так сложилось?
— Осознанный, я думаю. Мне просто интересны очень разные вещи. Я поздно начал снимать, и у меня до сих пор есть это детское желание попробовать что-то еще. Я должен без скромности сказать, что многие вещи в кино никто до меня в Советском Союзе не делал. «Такси-блюз» показал изнанку города и жизни. «Свадьбу» мы снимали камерой с плеча, с руки, что тоже было новым. Ну, а фильм «Олигарх» так и остался в сущности единственным политическим триллером в нашей стране. «Дама Пик» — фильм-опера… После этого было бы логично снять «Щелкунчика», но я пошел сейчас в военную тему.
— То есть невозможно предсказать, какой фильм будет следующим.
— С коммерческой точки зрения это плохо. Это интересно для меня и для тех, кому нравится то, что я делаю. Но у меня нет бренда, как у Звягинцева, например. Один за другим его фильмы выстроились и идут, увеличиваясь или уменьшаясь, но по одной тропинке. И он абсолютно прав.
Я сам иногда думаю, чем связаны мои фильмы. И я понял: они все — о каком-то переломе в жизни, в состоянии человека, о потере души или о ее обретении. Все строится вокруг того непонятного, невидимого, эфемерного, что обобщают в слове «душа». И вот мои фильмы — про приключения души.
— Каждая ваша режиссерская работа вызывает бурную реакцию и споры. Ваши картины от «Такси-Блюз» до «Олигарха» фиксировали те изменения, которые сотрясали наше общество. А потом появились не менее сильные «Остров», «Царь» — картины совсем о другом. Как вы выбираете идею будущего фильма?
— Как-то это само собой происходит. Если мне в руки попадают очень хорошие тексты, хорошие идеи, то тут уже сложно себя остановить. Это как гурманство, как обжорство. Когда я вижу что-то очень «вкусное», удержаться невозможно.
— Вы и сценарист, и продюсер, и режиссер. Не возникает ли внутреннего конфликта, когда вы берете чужой сценарий и работаете над ним? Или когда режиссером выступает другой человек. Не хочется сделать что-то по-другому?
— Хочется иногда, конечно. Бывало, что как продюсер я отстранял режиссера, если мне казалось, что работа не получается. Я, может, как продюсер не так хорош в подсчете денег, но зато я могу сам встать к станку и завершить работу достаточно быстро и профессионально.
Я был бы рад, честно говоря, если бы у меня как режиссера была возможность делать сложные фильмы, которые смотрят не очень много людей, а кто-то рядом делал бы фильмы, которые собирают джек-пот, я бы их просто технически продюсировал. Но почему-то так не получается. Вообще, искусство легкого или, как мы называем, глупого фильма — это особое искусство. Его очень сложно имитировать. Хочешь быть вульгарным — будь вульгарным. Хочешь быть непристойным — будь непристойным. Зритель очень четко чувствует, говорит ли с ним человек откровенно, показывая ему всякую дрянь, или же просто решил сорвать куш, сделав дрянь. Не проходит. Нужно за это заплатить своей сущностью.
— Как возникла идея фильма «Братство»?
— Мне попали в руки воспоминания одного из участников событий, они послужили основанием. И чем больше я погружался в эту историю, тем больше мне казалось, что в этом есть что-то интересное, до конца не понятое, не осмысленное. Это последняя война, которую вел Советский Союз со всеми его комплексами, предрассудками, какой-то честностью и идеалами, несмотря ни на что.
После того как идея сформировалась в голове, мой сын Александр Лунгин поехал в Афганистан. Он общался с местными жителями, с людьми, которые были свидетелями тех событий. Там до сих пор еще стоят ржавые танки. И все это он пропустил через себя. Понимаете? У художников есть такая возможность как-то впускать в себя чужие жизни, испытывать то, что не было ему дано судьбой почувствовать. Умножать потом это на свое понимание мира.
И знаете, эта поездка повлияла на сам фильм роковым образом. Он вернулся и написал очень сильный текст, совершенно неожиданный, который можно смело издавать как прозу.
Он вообще вернулся оттуда изменившийся. Его как-то пробило, как говорят. И пейзаж, и люди, и их история, и то, что с ними стало сейчас… А когда появляется сильный текст, сценарий, то уже хочется его делать.
— О чем будет фильм?
— В основу фильма легла реальная история, которая происходила уже в самом конце афганской войны, во время первого этапа вывода советских войск. И это надо было сделать так, чтобы не убили людей, что было бы совсем глупо. Войска выводили через ущелья, перевалы, и контролировать их было практически невозможно. Фильм про то, как можно договариваться, что нужно сделать, чтобы сохранить людей. Конечно, он с боями, с засадами, там есть боевые сцены. Это такая изнанка внешне успешной операции.
Это было очень интересное время, параллельно с выводом войск шли фундаментальные изменения в нашем обществе. Знаете, умереть за победу — это понятно. А воевать и терять товарищей, чтобы потом тихо собрать вещички и выйти из комнаты, — это уже совсем другое.
— Что вы хотите этим фильмом сказать? Что зрители должны почувствовать или вынести?
— Я по опыту могу сказать, что нужно, прежде всего, рассказывать историю. Когда ты рассказываешь точную, хорошо сделанную историю, то она сама напитывается разными смыслами. Люди смотрят, и каждый видит свою идею. А если ты начинаешь со смысла, то это уже агитация и пропаганда.
— Вы привлекаете экспертов к работе над картиной?
— Да вокруг нас сейчас сплошь одни эксперты. Конечно, мы консультируемся: вооружение, тактика… Мы провели очень большую исследовательскую работу. Были и экспедиции, и анализ вооружения.
— А как вы выбирали места для съемок?
— С трудом. В Афганистане, конечно, снимать нельзя. Между Узбекистаном и Таджикистаном снимать очень сложно и очень дорого. И мы остановились на Дагестане. Это волшебный край, потрясающе красивый. Очень отзывчивые люди, нам очень помогают. Я уверен, что съемки пройдут хорошо. Я даже повстречался с главой республики Рамазаном Абдулатиповым. Он поддерживает наш проект. Надо сказать, что я очень благодарен Сергею Шойгу: мы получили необходимую технику для съемок. И это, бесспорно, очень существенная помощь.
— А ведь тема для них не простая…
— Это все равно патриотический фильм. Не про подкидывание шапок, а про тяжелую работу любящего родину человека. И там очень много историй про хороших людей, которые вовлечены в ситуацию, пусть даже до конца они ее и не понимают. Они в безвыходном положении, но они идут до конца, выполняя долг. И мне кажется, что это самое главное. Непарадный патриотизм, как я это называю.
— Кто работает над картиной?
— У нас прекрасный художник-постановщик Сергей Февралев, который снимал «Орду», «Дорогу на Берлин», «Белого тигра». Оператор — Игорь Гринякин. Это мой старый друг, мы с ним делали «Дирижера». Он снимал «Викинга», «Высоцкий. Спасибо, что живой», «Территорию». Все актеры у нас прекрасные. Главные роли играют Кирилл Пирогов и Федор Лавров. Но много и дебютантов.
Мы пытаемся добиться документальности. Например, все актеры, которые играют афганцев, из Таджикистана, потому что у них общий язык. Афганистан же населен пуштунами, таджиками, узбеками. По сути, границы все были искусственно созданы.
— Как вы подбираете актеров? Это чутье или все же пробы?
— Нет, это всегда пробы. Но есть и какие-то находки, конечно. Моя самая большая гордость — это то, что я Андрея Панина открыл или на главную роль в «Свадьбе» я взял еще молодого Марата Башарова, у которого за плечами была пара ролей второго плана. Там же у нас появился Александр Семчев. Петр Мамонов опять же, с которым я в итоге снял несколько фильмов.
— Когда вы планируете начать съемки? И когда выйдет фильм?
— 26 сентября у нас первый съемочный день. А в прокат фильм выйдет ориентировочно в апреле 2018-го. Как раз в апреле будет тридцатилетие начала вывода войск из Афганистана.
— В этом году Гран-при фестиваля «Зеркало», который вы возглавляете, взял фильм «Теснота» молодого режиссера Кантемира Балагова из Кабардино-Балкарии. Отличается ли «провинциальное» кино от «столичного»? Есть ли у режиссеров из регионов шанс «выстрелить»?
— Я даже больше скажу: в отсутствии больших средств и возможностей есть своя сила. Это дает дополнительное давление, энергию фильму. Конечно, если у тебя есть видение. И ведь провинциальным режиссерам, как правило, гораздо больше есть что сказать. Вы знаете, когда-то был период казахский. Я думаю, что сейчас будет появляться больше режиссеров из регионов. Я знаю, что в Дагестане хотят делать фильмы. И проблемы у них гораздо больше обнажены.
Безусловно, и в Москве есть режиссеры, которые делают такие проблемные фильмы, тот же Мизгирев. Но люди из провинции приходят с какой-то своей болью, а авторское кино всегда говорит о боли человека, об отношении к жизни и ее противоречиям, о справедливости.
— Во Франции, где вы провели немало времени, очень популярен национальный кинематограф. Люди с удовольствием ходят и на комедии, и на проблемное кино. Почему у нас люди избегают своих фильмов?
— Думаю, это все-таки проблема отсутствия зрелой демократии. Ведь демократия — это ответственность за свою жизнь, небезразличие к проблемам вокруг тебя.
Конечно, во Франции тоже есть очень много глупых комедий. Но не меньше зрителей собирают и фильмы о проблемах французского общества. У нас же, повторю самого себя, общество похоже на больного, который не хочет идти к врачу. Все понимают, что больны, что что-то не так, но очень не хочется анализировать себя.
Вот, например, у нас практически не было фильмов про афганскую войну, буквально единицы. А ведь фильмы о вьетнамской войне переломили и перестроили американское общество. Или, скажем, для французов стало настоящим шоком осознание того факта, что во время Второй мировой евреев убивали и арестовывали французы, а вовсе не немцы. Через кино и искусство в целом люди должны осознавать действительность, а не убегать от нее. Общество реагирует на проблемы путем осмысления через кино.
Не просто так американцы продолжают снимать фильмы о расизме, коррупции, полицейском произволе, о равноправии женщин, о Второй мировой войне. Недавний фильм «По соображениям совести» Мэла Гибсона — очень глубокая картина о парне-баптисте, который не хочет убивать. И он становится героем, спасая людей, совсем не будучи героическим в традиционном понимании. И это все не отменяет развлекательного кино про условный астероид, который того и гляди разобьет планету.
А у нас абсолютно не работают фильмы, анализирующие жизнь в обществе, его проблемы. Они просто не популярны. Но надеюсь, время придет. Хотя надо заметить, мы крайне склонны копировать поверхностно.
— Зато не утихает скандал вокруг «Матильды». Две сети кинотеатров объявили о том, что в целях безопасности не могут показывать фильм.
— Это абсолютно недопустимая ситуация. Вся эта нездоровая истерия вокруг фильма и призывы поджигать кинотеатры просто какое-то мракобесие. И ведь это очевидная манипуляция.
Мои фильмы «Царь» и «Остров» тоже поднимали вопросы веры. И я смотрю сейчас на то, что происходит, и думаю, что сегодня за «Царя» меня бы четвертовали. Все здравомыслящие люди должны стоять против таких явлений. Особенно страшно, что цензура у нас в стране идет снизу, от людей, которые абсолютно не понимают то, что происходит и к чему это ведет. И вот эта цензура толпы застала нас врасплох.
— Должно ли государство поддерживать кино и как?
— В первую очередь я бы говорил о поддержке авторского кино. Оно двигает весь кинематограф, расходясь потом на элементы в массовом кино — актерами, режиссерскими приемами, самими режиссерами, осколками сюжетов.
По сути, авторское кино — это как стартап. Туда можно вложить небольшие деньги — и, возможно, оно выстрелит, будет какое-то мировое открытие.