В 1858 году известный французский писатель, автор «Трех мушкетеров» Александр Дюма отправился в Россию. На страницах издаваемого им журнала «Монте-Кристо» он обещал читателям описание увлекательного путешествия, более захватывающего, чем приключения Эдмона Дантеса. Писатель сулил рассказать про Петербург, с его белым ночами, и Москву, с «рынками, которые — уже Восток», изобразить Нижний Новгород, с купцами из Персии, и показать Волгу — «царицу европейских рек». Промчавшись по «безграничным калмыцким и ногайским степям», Дюма гарантировал своим поклонникам подвести их «к скале, к которой был прикован Прометей» и посетить стан Шамиля — «титана, который в своих горах борется против русских царей». Заверив почитателей в будущей встрече с имамом, Дюма задавался вопросом: «Знает ли Шамиль наше имя и позволит ли он нам провести одну ночь под его палаткой?» И тут же сам себе отвечал: «Почему бы и нет? Разбойникам Сиерры оно хорошо известно, и они охотно разрешили нам провести у себя три ночи».
Встреча Александра Дюма с имамом Шамилем не состоялась. Но, вернувшись в Париж, писатель опубликовал свои впечатления в книге «Кавказ от Прометея до Шамиля», фрагменты из которой, посвященные Дагестану, мы вам сегодня предлагаем.
«Мы оставили зиму в России и встретили осень в Кизляре; нас уверяли, что мы найдем лето в Баку. Времена года следовали совершенно в ином порядке, чем заведено природой… В Кизляре художник обнаружит много очаровательного и живописного. Вначале поразила наши взоры смесь одежд. Армяне, татары, калмыки, ногайцы, евреи толпятся на его улицах, и все — в своих национальных костюмах. Население этого города состоит из девяти или десяти тысяч человек. Оно удваивается в дни ярмарок».
«В Кизляре торгуют всем (занимаются в том числе и перепродажей родных — похищенных татарами мужчин, женщин и детей): славным вином, водкой, шелком, производством которого занимаются местные жители, рисом, мареной, кунжутом и шафраном, растущих в окрестностях. Из винограда выделывается знаменитое кизлярское вино».
«Вино кизлярское и вино кахетинское, из которых кахетинское, по моему мнению, уступает кизлярскому, потому что, будучи перевозимо в бурдюках, принимает их вкус, — вместе с винами оджалешским в Мингрелии и эриванским, — фактически единственные, которые пьют на Кавказе, — в стране, где, судя по численности населения (за исключением мусульманского), употребляют вина, может быть, более, чем где-либо».
«В Кизляре гонят превосходную водку, повсеместно известную кизлярку. Вино и водку гонят в основном армяне».
«Трудно было справиться с охватившим душу волнением, когда я понял, что скоро смогу убедиться, что я уже нахожусь среди тех почти невероятных мест, где я столько раз путешествовал по карте, — смогу убедиться, что с левой стороны, в нескольких верстах от меня, Каспийское море, что я проехал по калмыцким и татарским степям, и что река, на берегу которой мы вынуждены были сейчас остановиться, тот самый воспетый Лермонтовым Терек, который, взяв начало у подножья скалы Прометея, несется по земле, где властвовал мифологический царь Дарий».
«Мы сделали привал на берегу Терека и стали ожидать парома, который возвращался к нам, переправив караван лошадей, буйволов и верблюдов… Там, где мы переправились, Терек вдвое шире Сены. Мы вышли из тарантаса и поместились на пароме с одним из наших экипажей с нашим конвойным начальником; остальные же казаки берегли другой экипаж — так велика уверенность в честности тамошних жителей… Мы мерили глубину Терека шестом, она была в семь или восемь футов».
«Мы въехали в аул князя Али Султана. В ауле, как и везде до этого, нас поразила красота природы и людей».
«Но не менее нас поразило остервенение собак. Как будто эти четвероногие сорванцы понимали, что мы христиане».
«Что еще нас поразило, так это забор из конских голов, которые были натыканы на шесты для устрашения лошадей. Мы прибыли во дворец князя; дом был устроен как крепость. Хозяин дожидался на пороге. Он сам снял с нас оружие, что значило: «С этой минуты, как вы пришли ко мне, я отвечаю за вас».
«Гостиная была скорее удлиненной, чем квадратной. По левую сторону, в специально встроенных в стену шкафах, были свернуты порознь с полдюжины матрацев, перин и одеял — этих принадлежностей домашней жизни мы не видели так давно, что они нам стали почти незнакомы. На стене висело разного рода оружие; наконец, прямо против входа красовались два зеркала и этажерки с фарфоровыми изделиями. Пространство между двумя зеркалами было затянуто сукном, вышитым золотом. Аул носит европейское название Андрея… В ожидании обеда князь предложил нам осмотреть аул».
«За исключением княжеского дома, все другие дома здесь одноэтажные, с террасой, которая так же оживлена, как и улица; терраса является собственностью, владением и преимущественно местом прогулок женщин. Покрытые длинными чадрами, они поглядывают оттуда на проходящих сквозь подобное бойницам отверстие, охраняющее глаза».
«Терраса служит еще и другой цели: на террасе складывают сено для скота, на ней обычно молотят кукурузу — ее развешивают гирляндами перед домом, на вертикальных шестах и горизонтальных веревках. Золотистые стебли кукурузы смотрятся очень эффектно».
«Андрей-Аул известен оружейными мастерами: они изготовляют кинжалы, клинки которых имеют особое клеймо и славятся по всему Кавказу. Когда ударят лезвием по медной монете, на ней от простого давления образуется столь глубокий нарез, что клинок поднимает с собой и монету».
«Мы были предоставлены сами себе, хотя и знали, что найдем лошадей и казачий пост в селении Унтер-Кале. Кроме этих лошадей и казаков, мы надеялись повстречать по правую сторону дороги один весьма любопытный феномен: на этой равнине, где нет ни песчинки, высится Песчаная гора, высотой в шестьсот-семьсот метров».
«Вскоре мы заметили желто-золотистую вершину, выделяющуюся на сероватом фоне. По мере нашего приближения она словно выходила из земли, а затем будто понижалась; она росла на наших глазах, простиралась подобно небольшой цепи, служащей опорой последним склонам Кавказа, почти на две версты в длину».
«Гора имела три или четыре вершины, из которых одна выше остальных — та самая, что поднималась примерно на шестьсот-семьсот метров. Впрочем, надо быть вблизи ее, чтобы иметь представление о высоте горы. Пока она не заслоняет собой Кавказа, она кажется крохотной».
«Я вышел из экипажа: песок был самым мелким и самым красивым, каким только можно было бы снабдить письменный стол дивизионного командира. После каждой бури гора меняет форму, но буря, как бы сильна ни была, не развевает песка по равнине, гора сохраняет свою обычную высоту».
«Через четверть часа мы были в Темир-Хан-Шуре… Здесь мы нашли большой огонь, который был разложен нарочно для нас. Поручик Троицкий жил в Темир-Хан-Шуре с другом, которого он предупредил о нашем приезде через казака, отправленного за лошадьми, и друг распорядился затопить печку и камин…»
«Я осведомился, что есть примечательного в Темир-Хан-Шуре; но на это мне отвечали отрицательно. Действительно, Темир-Хан-Шура, или, как называют сокращенно, Шура, лишь недавно отстроенное поселение. Это местопребывание Апшеронского полка. Князь Аргутинский, видя, что место это находится среди непокорных и воинственных народов, сделал из него штаб-квартиру Дагестана. Командовал штаб-квартирой во время нашего сюда приезда барон Врангель…»
«Предание гласит, что место, на котором в настоящее время находится Шура, было прежде озером. На другой же день после нашего прибытия предание почти осуществилось. Весь город буквально превратился в огромную лужу».
«Под лучами солнца, проникающими сквозь туман, который уже стал рассеиваться, обрисовалась деревня Гели — великолепный татарский аул, расположенный на высоком холме между двумя высокими горами, основания которых отделялись от основания холма двумя очаровательными долинами».
«Жители этой деревни, расположенной в виде амфитеатра, были очень возбуждены. Платформа минарета, возвышавшегося над аулом, вершина горы, господствовавшая над минаретом, — все было заполнено множеством людей, которые, будто по сигналу, устремили глаза в одну и ту же точку. Мы остановились на несколько минут для того, чтобы Муане (художник, который сопровождал Дюма. — Ред.) мог набросать эскиз, потом крупной рысью двинулись в Гели».
«Там происходило нечто чрезвычайное, и мы немедленно узнали причины этого волнения. Речь шла о лезгинской экспедиции, о которой уже три дня толковали как о чем-то неопределенном, но угрожающем. В это время милиционеры Гели должны были иметь дело с лезгинами. Вот, собственно, чем и исчерпывались все наши сведения; остальное было еще менее известно».
«На рассвете двое пастухов пришли в Гели со связанными руками и рассказали жителям, что отряд из пятидесяти лезгин под предводительством известного абрека Гобдана, именуемого Таимас Гумыш-Бурун, забрав накануне в одном кутане баранов и охранявших их двух пастухов, заблудился в тумане и ночью прошел вблизи Параула, где мы ночевали. Лезгины быстро удалились, но наткнулись на другую деревню, называемую Гвилей. Тогда горцы, видя опасность своего положения, бросили животных и людей и направились в лесистые горы, соединяющие Гели с Карабадакентом».
«В Гели, состоящем из трех тысяч жителей, обратили внимание на этот рассказ. В ту же минуту есаул Магомет-Иман Газальев собрал всю свою татарскую милицию — около двухсот человек — и привлек еще сто человек охотников. Уже три часа прошло со времени их отъезда утром. Настал полдень, и лишь тогда кто-то заметил большой дым со стороны ущелья Зилли-Кака, находящегося в двух милях от города, направо от дороги в Карабадакент».
«Наконец мы взобрались на последний холм. Там каждый из нас невольно попятил свою лошадь назад. Казалось, будто под ногами нет земли. Остроконечная скала возвышалась на семь тысяч футов. Я спешился — чтобы не было головокружения, лучше стоять на ногах и чувствовать землю под собой. Но этого оказалось недостаточно — я лег на землю и закрыл руками глаза. Надо испытать это неизъяснимое ощущение головокружения, чтобы иметь понятие о страданиях, причиняемых им. Охватившая меня нервная дрожь будто сливалась с сердцебиением земли — земля словно была жива, двигалась, билась подо мною: на самом деле это так билось мое сердце».
«Наконец я поднял голову. Нужно было сделать немалое усилие, чтобы заглянуть в пропасть. Сначала я заметил только одну долину, простирающуюся на беспредельное расстояние, в глубине которой змеились две серебряные нити. Эта долина и была вся Авария; две серебряные нити — Койсу Андийское и Койсу Аварское, соединение которых образует Сулак. На правом берегу Аварского Койсу, внизу, обрисовывались, подобно точке, Гимры, место рождения Шамиля, со своими великолепными садами, фруктами, которыми русские лакомились только однажды. Здесь, защищая аул, Кази-Мулла был убит, здесь же появился Шамиль».
«С другой стороны Аварского Койсу, на довольно возвышенном плато, выдвигалось, так сказать, в уровень с нами селение Унцукуль, в котором каждый дом укреплен и которое окружено каменной стеной. На горизонте были видны развалины Ахульго, хотя деревня уже совершенно опустела. В этой самой деревне был взят молодой Джемал-Эддин. Позже мы расскажем его историю, связанную с похищением грузинских княгинь».
«На левой стороне чуть заметно возвышается деревня Хунзах, едва видимая отсюда. По ту сторону, в глубине долины, у истоков Аварского Койсу, виднеется почти незаметная точка: это аул Кабада, куда, вероятно, удалится Шамиль, если он будет вынужден оставить Веден. Направо от Кабады по направлению Андийского Койсу сквозь узкое отверстие видно синеватое ущелье, где в тумане все уже смешивается. Это страна тушинов-христиан, союзников России в ее долгой войне с Шамилем».
«…Предо мной открылось Каспийское море. Оно имело цвет синего яхонта. Ни одной рябинки не было на его поверхности».
«Море было пустынно, как степь, выглядевшая его продолжением. Ничего не казалось мне более величественным и печальным, как это море Иркании, как называли его древние, море почти мифическое до Геродота, море, пространство и границы которого первый обозначил Геродот и которое сейчас не намного более известно, чем раньше. Таинственное море, принимающее в себя все реки севера, запада и юга, с востока получает только песок, поглощает все, не отвергая ничего, и имеет такое течение, что никто не знает, каким подземным путем уходит его вода».
«Когда-нибудь море, которое мало-помалу засоряется, превратится наконец в большое песчаное озеро или, по крайней мере, в одно из тех соленых болот, какие мы встретили в киргизских и ногайских степях».
«Мы въехали в Дербент. Это был поистине пограничный город, выстроенный между Европой и Азией, одновременно полуевропейский и полуазиатский. В верхней его части находятся мечети, базары, дома с плоскими кровлями, крутые лестницы, ведущие в крепость. Внизу же располагались дома с зелеными кровлями, казармы, дрожки, телеги. Толпа на улицах представляла смесь персидских, татарских, черкесских, армянских, грузинских костюмов. И посреди всего этого ленивая, отрешенная ото всех, ледяная, белая, как привидение в саване, армянка под длинным покрывалом, словно древняя весталка…»
«С берега очень хорошо просматривается весь город. Он похож, так сказать, на каскад из домов, спадающий с верхней цепи холмов до плоского берега, и чем дома ближе к берегу, тем они становятся более европейскими. Верхняя часть города похожа на татарский аул, нижняя — на русские казармы. С берега город представляется в виде длинного квадрата, подобного развернутому ковру, сгибающемуся посередине. С южной стороны стена становится как бы выпуклой, будто она невольно уступила сопротивлению города».
«Везде, где стена не разрушена, видно, что она пелазгической постройки. В местах, где стена пострадала, она возобновлена из обыкновенного камня и по правилам новейшей архитектуры».
Цитируется по: Дюма А. Кавказ/ Литературная обработка П. И. Роборовского, перевод недостающих частей, вступ. статья, послесловие, примечания, комментарии М. И. Буянова. — Тбилиси: «Мерани», 1988.