«Когда видели человека в форме, кричали: „Закрывай уши, сейчас бабахнет!“»

Фатима в России

 — Как называется место, где ты сейчас находишься? — спрашивает светловолосая женщина у худенькой девочки в хиджабе.

 — Россия, — отвечает та.

Фатиме 15, но выглядит она значительно младше своего возраста. Она старшая из пяти сестер-сирот, чьи родители погибли в Сирии: сначала мама, а через месяц — отец. После их смерти дети оказались в Ираке, куда за ними отправилась тетя. Теперь Разет Ульбиева воспитывает восьмерых детей, трое из которых — ее собственные. Женщина выглядит отрешенной и молча ждет своей очереди на прием.

 — Самый стрессовый период в моей жизни — это поездка в Ирак за детьми, — рассказывает Разет. — Муж был категорически против, но я не могла оставить племянниц в самом эпицентре войны. Я и так знала, что брат с женой там живут несладко, но по-настоящему весь ужас ощутила лишь оказавшись там. Дети только начали отходить. Сначала каждый раз, когда видели человека в форме, кричали: «Закрывай уши, сейчас бабахнет!»

Через несколько стульев от Фатимы сидит самая младшая из пяти девочек — Айша. Она при общении с детским психиатром чувствует себя более уверенно — различает цвета, отрицательно качает головой, когда ей задают вопрос: «Бывает ли так, что ты слышишь свое сердце?» — и просто молчит, если не знает, что сказать.

 — Как мы зовем детеныша кошки? — интересуется у нее врач и, не дождавшись ответа, подсказывает: — Котенок. А детеныш коровы кто?

— Коровенок, — довольно произносит Айша.

«Купи Коран!»

Многих из детей, пришедших в грозненский центр психологической помощи, специалисты центра имени Сербского помнят еще с Ирака. Сотрудники отдела неотложной психиатрии и помощи при чрезвычайных ситуациях выезжали туда несколько раз вместе со специалистами МЧС, чтобы помочь детям пережить стресс от разлуки с матерью. Женщины, бежавшие из Сирии, чаще всего оказывались в иракской тюрьме, осужденные за участие в ИГИЛ (запрещенной в РФ террористической группировки).

— Сами понимаете, когда детей отбирают у матерей, это стрессовая ситуация, там стоит рев, плач, стон. У нас был опыт работы с людьми в зонах чрезвычайных ситуаций, и мы знали, как нужно действовать в таких условиях. Поэтому центр имени Сербского взял на себя главную роль среди российских медиков по перемещению детей из Багдада, — рассказывает заместитель генерального директора НМИЦ психиатрии и наркологии имени В.П.Сербского Минздрава России по научной работе и стратегическому развитию Александр Козлов. —  Так у нас постепенно выработался алгоритм поведения во время этих поездок. Вскоре по возвращении к нам на горячую линию поступил звонок. Звонил дедушка из Брянска, который усыновил 14-летнего подростка, возвращенного из Сирии: «Вот, у меня внук сжег все иконы в доме и кричит: „Купи Коран!“ Что делать?» И подобных обращений было очень много.

Сотрудники центра еще на этапе перелета из Багдада в Москву понимали, что многим детям и в дальнейшем понадобится помощь: у большинства из них наблюдались посттравматические стрессовые расстройства. После двухлетней работы, связанной больше с бюрократическими вопросами, удалось добиться принятия «Комплекса мер по реабилитации детей, возвращенных из зон боевых действий».

Это первый выезд сотрудников центра имени Сербского в регион. 21 июня они приедут в Махачкалу. В команде работают лучшие специалисты учреждения — детские психологи, психиатры, медико-биологи, которые будут брать на исследования кровь.

Биохимия горя

Хамзат — мальчик интеллигентного вида в очках — закрывает за собой дверь, мужественно сдирает лейкопластырь с локтевого сгиба, показывая брату маленький след от шприца: «Это совсем не больно».

— Кровь берется для того, чтобы по состоянию эндорфиновой и энкефалиновой системы мозга определить скрытую депрессию, — объясняет Александр Козлов. — При первом контакте ребенок может скрывать свое истинное состояние или даже симулировать, и врач может за 10−15 минут не понять, что с ним происходит. Поэтому мы взяли реактивы. Анализ недешевый: мы ведь не уровень гемоглобина в крови определяем, а смотрим гормональный фон мозга, соотношение норадреналина, серотонина и дофамина — веществ удовольствия. Это поможет нам определить группы риска, потому что бывают случаи, когда просто психологи не справятся.

Терапия для опекунов

Специалисты работают не только с детьми, но и с их опекунами. Каждый из них отвечает на вопросы нескольких тестов — о качестве сна, настроении, самочувствии и ожиданиях от будущего.

История Абдулкерима могла бы запросто лечь в основу индийского фильма — у смуглого плотного мальчика даже типаж внешности подходящий. Абдулкерим был еще в материнской утробе, когда его отец погиб на войне. Мать посадили в тюрьму, а найти родственников в Чечне смогли благодаря ДНК-экспертизе. Абдулкерима вернули домой 10 июля 2019 года. Тогда ему было два года. Сейчас мальчику четыре, и он до сих пор не разговаривает.

 — Мы знали, что жена сына беременная, — рассказывает бабушка. — Когда Рамзан Кадыров начал работу по возвращению детей домой, у нас взяли кровь и так нашли внука. Вначале сильно скучал по маме: она его еще кормила грудью — это тоже сказалось. Ей осталось сидеть 11 лет, даст Аллах, вернется домой.

Сейчас бабушка спокойна — десять минут назад, во время разговора со специалистами, она позволила себе поплакать.

 — Когда умер Салавди (отец Абдулкерима. — Ред.), ко мне подошел старший сын и сказал: «К людям приходит горе пострашнее, так что мужайся».

 — Получилось у вас мужаться? — интересуется врач.

 — Получилось, — грустно вздыхает та и вспоминает единственный за эти четыре года сон, в котором она увидела сына. — Он подбежал ко мне, поцеловал и сказал: «Мама, я не погиб».

— Акцент в процессе этой работы всегда делается на детях, — говорит психиатр Алана Баева. — Но у большинства опекунов тоже обнаруживаются тревожные расстройства. Есть родители, которые потеряли своих детей и по-прежнему находятся в переживаниях: у них затянувшаяся стадия горя уже с симптоматикой.

 — Мы не можем делать заявления, кому тяжелее: детям или взрослым, — соглашается с ней врач-психиатр Валерий Спектор. — Но очевидно, что в помощи нуждаются обе стороны: детям нужны социализация и образование, а большинству опекунов — медикаменты и психотерапия.

 — Мы считаем, что это связано с тем, что многие взрослые пережили войну здесь, — объясняет Александр Козлов. — У них затяжная посттравматическая стрессовая реакция. Она держится пролонгированно. И тут как снег на голову свалилось состояние, когда нужно принять ребенка и воспитывать его. У одной женщины мы даже заметили, скажем так, суицидальные мысли. Поэтому сразу же связались с главным внештатным психиатром республики и договорились, что мы подадим списки родственников, которым они будут оказывать внимание.

Кто виноват

За время пребывания в Грозном специалисты центра имени Сербского обследуют всех детей, возвращенных из Сирии и Ирака. По словам уполномоченного по правам человека в республике Хамзата Хирахматова, в регионе их 78. Кроме того, удалось добиться возвращения из горячих точек еще 9 женщин. Работа, которая сейчас проводится в Грозном, больше ознакомительная. В соответствии с ней будут выработаны рекомендации, как проводить социализацию и реабилитацию детей.

 — К счастью, у большинства детей тяжелой психопатологии нет, — рассказывает детский врач-психиатр Лев Пережогин. —  Большинство маленьких детей, которые там родились, ничего не помнят. Они приехали сюда, получили своих бабушек, дедушек и других родственников — и будут адаптироваться вполне хорошо. А у некоторых из тех, кто постарше, есть последствия посттравматического стрессового расстройства.

По словам врачей, наибольшую сложность представляют подростки. То, что они увидели в зоне боевых действий, будет переживаться ими снова и снова. Сложность работы с такими детьми заключается еще и в том, что пережитые тяготы войны заставляют их чувствовать себя людьми уязвленными.

 — Естественно, после такого возникают внутренние порывы в депрессивном направлении «За что мне все это, я ведь ни в чем не виноват?» либо в духе «Виноваты те, кто мне сделал плохо, я должен с ними поквитаться», — объясняет Пережогин. — Особенно опасна вторая категория, потому что они могут попасть в руки таких же бандитов и быть использованными ими в своих целях. Поэтому очень важно, чтобы им четко расставили точки над «и» в отношении ислама, чтобы они понимали, что это миролюбивая религия, а то, как ее там извратили, — это ошибка. Через Коран же рефреном проходит фраза о том, что Аллах милостив и милосерден. Если это они примут — все будет в порядке: религия — это очень значимый стержень в человеческой жизни.

Работа с памятью

Психиатры говорят, что адаптивный период к обычной жизни даже у малышей может занять один-два года. Подросткам и опекунам может потребоваться длительная терапия — все зависит от внутреннего резерва человека и от того, «насколько он впишется в контекст нашего российского общества». Никто не ставит задачи стереть память о сирийской войне — нужно научить детей с этим жить. Поэтому сотрудники Центра имени Сербского проведут для региональных специалистов курсы, в которых расскажут в числе прочего и о физиологических механизмах проведения психотерапии.

 — Когда весь перенесенный негативный опыт обрабатывается через многократное повторение с физиологической коррекцией, это снижает его стрессовое воздействие, — разъясняет Лев Пережогин. —  Берем того же ребенка, которому снятся сны об убийствах и войне. Мы говорим ему: «Ты сейчас рядом со мной находишься, ты можешь закрыть глаза и это увидеть?» — «Да, могу» — «Тебе страшно?» — «Да, мне страшно». Наша задача — не чтобы он это забыл. Наша задача — чтобы он перестал испытывать страх. Стирать память совершенно бессмысленно. Надо, чтобы эта память была конструктивно переработана, чтобы она больше не была стрессогенной. Мы же помним свою бабушку, которую мы любили и которая умерла, но мы вспоминаем о ней очень тепло и положительно. Наша задача — перенести переживания в такое же русло.