«Отец кричал, что он князь и воевал не за тех»

Художник Михаил Шемякин постоянно проживает во Франции, полгода проводит в России, несколько лет жил в США, а его скульптуры украшают города в разных странах мира. В этом году мастеру исполнилось 75 лет, и у него нет ни одной свободной минуты: выставки, встречи, интервью. От повседневной суеты спасает, конечно, творчество и еще — воспоминания, над которыми он работает уже много лет. О своих кабардинских корнях и связи с исторической родиной художник рассказал нам в интервью.

Дважды сирота

— Я не знаю, как звали моего кабардинского деда. Не знаю, как и почему погибли родители моего отца. Сохранилась его автобиография, где он пишет: в таком-то году исключен из партии, понижен в воинской должности; причина — социальное происхождение; в таком-то году восстановлен в правах. И так несколько раз: спецотдел постоянно занимался проверкой военных кадров. Поэтому люди старались не говорить о своем происхождении и, если оно было «сомнительным», придумывали себе пролетарские корни — речь шла даже не о карьере, а о жизни: за «неправильных» родителей давали 10 лет лагерей.

В советское время было не принято рассказывать детям о предках, мы с отцом никогда не говорили о его прошлом. К тому же отец сжег весь свой архив после травли, устроенной ему Никитой Хрущевым из-за того, что отец поддержал в трудное время своего друга, Георгия Жукова (советский военачальник, четырежды Герой Советского Союза. — Ред.). Я помню этот эпизод: его печальное лицо, освещенное пламенем пылающих бумаг. И еще помню, как, будучи в подпитии, отец кричал, что он князь и воевал не за тех.

Из каких-то обрывков, краем уха услышанных разговоров, из позднейших рассказов мамы я знаю, что отец родился во Владикавказе, в семье кабардинского князя из рода Кардановых; его мать, по-видимому, была уроженкой села Кызбурун-2 (до 1920 года — Наурузово, сейчас — Исламей. — Ред.), что неподалеку от Нальчика. Когда родители погибли, его усыновил друг отца, белогвардейский офицер Петр Шемякин, дал ему свою фамилию, отчество и русское имя Михаил. Время было революционное, смутное, их помотало по стране — как-то отец упоминал, что учился в Риге. А вскоре он осиротел во второй раз: Петр Шемякин сгинул на фронтах Гражданской войны.

Красный Кентавр

— Отец стал беспризорником, каким-то образом оказался в Москве, воровал хлеб на знаменитом Хитровом рынке. Как остался жив — непонятно. Там его подобрал красноармеец Пилипенко и определил сыном полка в 21-й Московский сводный полк конных разведчиков. А любовь к лошадям у отца была на генетическом уровне, какой джигит без коня! В Нальчике мне как-то рассказали историю, которая может быть и красивой легендой, и истинной правдой. В 1860-х годах, после окончания Кавказской войны, черкесов депортировали в Турцию. Среди них были и Кардановы. Всех согнали на берег Черного моря, откуда на кораблях должны были вывезти в Османскую империю. Мест на суднах было мало, и лошадей приходилось бросать на произвол судьбы. Но когда Карданов поднялся на палубу и корабль отплыл, верный конь бросился вслед за хозяином. Сердце джигита не выдержало, он кинулся в воду, чтобы спасти друга. На берегу Карданова арестовали, скорее всего, он погиб — фактически, из-за коня. Возможно, это был один из моих предков.

Так вот, отец просто сросся с конем, стал с ним единым целым. Я про себя называл отца Красным Кентавром. У меня много рисунков и картин с изображением Красного Кентавра в буденовке и с шашкой в руке. Представляете, в 13 лет отец дважды был представлен к награждению орденом Красного Знамени за то, что выносил с поля боя на крупе своего коня раненого комбрига Георгия Жукова, сам будучи раненым! А всего орденов Красного Знамени у отца шесть. Это первый орден в СССР, одна из высших наград, и давали его только за подвиг, совершенный в бою и связанный с угрозой для жизни.

Военная карьера у моего отца была на роду написана. Кабардинцы, как, впрочем, и другие кавказцы, всегда были воинственным народом. Поэтому после Гражданской войны отец продолжил военную службу. Он не был невежественным солдафоном — он все время учился. Окончил сначала Северо-Кавказскую кавалерийскую школу горских национальностей, а в 1941 году — Военную академию имени Фрунзе, где после Великой Отечественной работал преподавателем. Кстати, отец с уважением отзывался о Несторе Махно, у которого во время Гражданской войны был связным (пока тот сражался на стороне красных), именно потому, что Махно был образованным человеком.

Роковые сто граммов

— Вторую мировую войну отец закончил полковником, командиром 8-й мотострелковой Бобруйской бригады 9-го танкового корпуса, с которой и вошел в Берлин.

Но его взрывной, буйный характер никакая воинская дисциплина укротить не могла. У отца был страшный язык. Он мог сказать то, что думал, самому высшему начальству. В нашей семье крылатой стала фраза отца «Дурак вы, товарищ маршал!», брошенная в лицо маршалу Баграмяну (полководец, дважды Герой Советского Союза. — Ред.) на штабном совете. Баграмян приказал отцу провести свой полк по ущелью, а у отца были данные разведки: немецкие пулеметчики держали эту дорогу под прицелом. За невыполнение приказа во время военных действий следовал расстрел. Отца арестовали особисты, ночью привели к яме, передернули затворами винтовок. Но оказалось, что Жуков успел вступиться за своего друга, и этот показательный «расстрел» был наказанием строптивому офицеру. За несколько минут, проведенных на краю могилы, отец поседел…

Конечно, психика отца была надорвана страшными испытаниями, через которые он прошел. Однажды он мне сказал: «Человек, который ходил в кавалерийскую атаку, нормальным быть не может». В боях отец получил 12 тяжелых ранений, в том числе сабельных. Он терял друзей, убивал врагов, не спал сутками, смерть ходила рядом. После того как в декабре 1941 года погиб его друг генерал Лев Доватор, отец в первый раз выпил свои боевые сто граммов, которые оказались роковыми: не привыкший к алкоголю человек, чьи предки-мусульмане никогда не знали этой отравы, быстро впал в зависимость.

Выпив, он становился совершенно неудержимым. Когда мы жили в Риге, он подшофе явился на юбилей к нашей соседке Раисе, врачу: за столом чинно сидели гости, и вдруг отец, голый по пояс, прыгает в окно (благо она жила на первом этаже). Гости в ужасе отпрянули, а красавица Раиса, как ни в чем ни бывало, представила отца: «Знакомьтесь, это мой друг, полковник Шемякин, будущий комендант города Риги!» Полковник же в это время прямо на столе начинает отплясывать лезгинку, продвигаясь к виновнице торжества, и падает перед ней на колени. Утром отец явился к Раисе, в которую был немного влюблен, при полном параде — в мундире, с орденами — приносить извинения.

Мистическое совпадение

— Отец был большим поклонником женской красоты, особенно выделял актрис, циркачек и певиц. Дружил с Лидией Руслановой, Лялей Черной, Клавдией Шульженко. Любил мексиканскую музыку, и идеалом для него была «максиканка с маскалистыми ногами» (по-русски отец всю жизнь говорил с сильным кабардинским акцентом). Женщины отвечали ему взаимностью, что было неудивительно: несмотря на небольшой рост, отец был атлетически сложен — бравый кавалерист с правильными чертами лица, серыми глазами, темно-рыжими волосами и бешеной кавказской энергетикой.

Познакомившись с сестрами Предтеченскими из Ленинграда — актрисой Юлией и циркачкой Евгенией, отец немедленно влюбился в обеих. Но выбрал все же Юлию, актрису Театра Комедии. Он впервые увидел ее на экране: в фильме «Друзья» 1938 года она сыграла черкешенку Айшет и даже произносила пару фраз на кабардинском языке. А снимали фильм в том самом селе Кызбурун-2, где родился отец! Вот такое мистическое совпадение. И к Кавказу мама отношения не имела, была русской столбовой дворянкой, а все ее предки — морские офицеры высших чинов — служили в Кронштадте.

Помню, как мы возвращались из послевоенной Германии и, поскольку у нас еще не было своего жилья, приехали прямо в цирк, к тете Евгении. Отец устраивал застолья, приглашая акробаток, гимнасток и лилипуток из труппы иллюзиониста Эмиля Кио. На фоне этих малышек он чувствовал себя Гулливером и чудил пуще прежнего.

«Отец не понимал, что такое дети»

— Отец был необычным, странным, не всегда адекватным. Но когда он не пил, то был совершенно другим — феноменальный военный аналитик, в академии имени Фрунзе он читал курс истории японских и китайских войн. Я помню тяжелые синие книги пятитомника «Истории войны на Тихом океане» среди множества других книг по военному делу. Преподавал тактику и стратегию, чертил по вечерам карты и схемы боевых действий, которые больше напоминали художественную графику. Помню, как отец работает, сидя за столом, а я наблюдаю за ним: мне очень нравились красные и голубые стрелочки, то убегающие друг от друга, то пересекающиеся. Эти схемы, а также великолепный каллиграфический почерк отца были одним из первых моих художественных впечатлений.

Увы, отца отправили в запас, когда ему не было еще 50 лет, так и не дав звания генерала. Причиной послужила его дружба с Жуковым. Когда маршал попал в опалу, отец, не скрывая своих чувств, полетел в Москву, чтобы поддержать боевого товарища. Это не прошло незамеченным. Через неделю он был отозван из Германии и отставлен. Оставшуюся часть жизни провел в Краснодаре. Сейчас на доме, где он жил последние годы, установлена мемориальная доска, одна из улиц носит его имя.

После того как отец уехал в Краснодар, а мы с мамой и сестрой остались в Ленинграде, я с ним виделся редко. Но даже если бы мы жили бок о бок, ничего бы не поменялось: со мной он практически не общался. Во-первых, я отказался идти по военной стезе, продолжать династию — сидеть на коне и махать шашкой — и выразил желание стать художником. Для отца это был удар, он воспринял это как предательство. Интеллигенцию он, мягко говоря, презирал.

Во-вторых, он в принципе не понимал, что такое дети, как и о чем с ними говорить. У него самого не было детства, не было семьи. Отец — человек необычайного мужества, но с большими тараканами в голове. Думаю, что в их поколении, на долю которого выпали революция и две войны, было много людей со схожими характерами, проблемами, судьбами. Другим он и не мог быть.

Став взрослее, я очень многое понял об отце, о той эпохе. Никаких обид и претензий у меня к нему, конечно же, нет. Я благодарен ему и его боевым товарищам, Красным Кентаврам, за то, что они смогли отстоять свою родину, за то, что они следовали кодексу чести, за то, что и в бой, и в любовь бросались без оглядки.

«Кавказ — рай на земле»

— Я бываю на своей исторической родине — в Кабардино-Балкарии, к сожалению, не так часто, как хотелось бы. Генетика — сильная вещь. Я принадлежу русской культуре, но ощущаю себя кабардинцем, безусловно. И подписываюсь двойной фамилией — Шемякин-Карданов.

Горы я обожаю, здесь я чувствую себя абсолютно дома. До того, как я в первый раз приехал сюда, я целый год рисовал картины, по колориту и тональности похожие на кавказские горы. Ничего странного в этом нет. Душа вспомнила.

На Кавказе гениальная природа — это просто рай на земле. Но, к сожалению, я чувствую какую-то тревогу, опасность, стоящую за всей этой красотой. Художники — чуткие люди, они видят внутренним зрением. России нужно менять политику на Кавказе, нужно заниматься Кавказом, иначе мы упустим этот регион. Чтобы молодежь не уходила в террористы, надо с ней работать, предоставлять рабочие места, надо искоренить воровство и коррупцию, которые сейчас там процветают. Надо менять имидж Кавказа на мировой арене. Чтобы люди гордились тем, что у них «лицо кавказской национальности», как горжусь этим я.

P. S. В Московском музее современного искусства проходит персональная выставка «Михаил Шемякин. Метафизическая мастерская», приуроченная к 75-летию мастера. Ретроспектива охватывает ключевые периоды творчества художника: это 250 произведений в разных техниках — живопись, скульптура, графика, в том числе из частных собраний и личного собрания Шемякина во Франции. Выставка продлится до 27 января 2019 года.