О норсульфазоле, плацебо, яблоках, муравье и вере

─ Когда в последний раз медицинскую помощь оказывали, Рамазан Гаджимурадович?

─ Недавно, пару месяцев назад. Ездил в горы, в родной аул Гебгута, пришла, чуть не плача, наша соседка, сказала, что сильно болит спина. Я сразу понял: дело в застарелом остеохондрозе. Сделал массаж, втер мазь. Женщине стало лучше. Часто ведь помогает участие, проявленная забота. Кстати, и в политике самое важное — это внимание.

Когда после училища я заведовал медпунктом в селении Цюмилюх, на лекарства нам выделяли десять рублей в месяц. На такую сумму не разгонишься, поэтому бабушкам, приходившим на прием и жаловавшимся на плохое самочувствие, я выдавал таблетки норсульфазола. Такие большие-пребольшие! По шесть копеек за пачку. Ими лечат простуду и инфекции, но, как оказалось, и многие другие болезни тоже.

─ Эффект плацебо.

─ Да, человек внушает себе и выздоравливает. Конечно, если хворь настоящая, серьезная, бороться с ней надо по-другому, но нередко пациенты обращаются к врачам из-за обычного недомогания. Мне кажется, людям нездоровится из-за элементарного дефицита внимания.

─ Сколько аулов вы обслуживали как фельдшер?

─ Семь. Теперь там работают пятеро, а я один справлялся. По горам вверх-вниз, вверх-вниз… Заходил в каждый дом, проводил диспансеризацию. А как иначе? Мне было восемнадцать лет. Молодой выпускник, хорошо подготовленный, воспитанный, все делающий по инструкции и от души. Мне эта работа нравилась.

Когда назначили заведующим фельдшерско-акушерским пунктом Тляратинской райбольницы, обзавелся персональным транспортным средством ─ белым конем. Получал вызов и скакал. Километров 30−40 в одну сторону. Потом ─ обратно… Район длинный, большой, из конца в конец верст сто, не меньше. Гордился, когда мог помочь кому-то.

─ А почему вы решили стать фельдшером?

─ По правде сказать, представления не имел, какие учебные заведения есть в мире. Двоюродный брат Мусахан, который старше меня на четыре года, учился в Буйнакском медучилище, и я очень хотел поехать к нему. После седьмого класса начал проситься, но отец не отпускал, говорил, вот, мол, окончишь среднюю школу, тогда посмотрим. Мама помогла, все-таки убедила. Папа думал, я не поступлю и быстро вернусь.

До Буйнакска я добирался в кузове грузовой машины, семь часов простоял на ногах. Приехал глубокой ночью и сильно удивился, увидев включенные фонари на улицах. Решил, что попал в центр цивилизации. Сотни лампочек вокруг! У нас в селении света не было, электричество в Гебгута провели только в 1974 году.

Второе потрясение я испытал на следующий день. В моих горах не растут ни яблоки, ни абрикосы, мы получали их в посылке из Азербайджана, которую раз в год присылал наш дядя. Никогда яблоко целиком мне не доставалось. Только дольки. Надо ведь было поделить на всех, включая соседей. А тут пошел на буйнакский рынок и из тех десяти рублей, которые мне дали на дорогу, купил яблок. Сразу полкило. Пока дошел до общежития, съел все. До сих пор обожаю яблоки, это мой любимый фрукт…

Нас у мамы было девятеро, я четвертый по счету. Жили скромно, даже бедно, в одной комнате, но я никогда не чувствовал себя несчастным. Убежден: маленькая семья делает из детей эгоистов, а большая приучает к коллективизму, взаимопомощи, сотрудничеству. Это лучшая школа формирования человека.

Мой отец был очень строгим. В первую очередь к самому себе. Каждое утро вставал в пять часов и начинал работать. В 1941-м году отец руководил райпотребсоюзом и имел бронь от армейского призыва, но записался добровольцем, ушел на фронт, защищал Севастополь, попал в самое пекло, получил два тяжелых ранения и комиссовался после госпиталя. Рассказывал потом, что жизнью обязан старшему лейтенанту Володе, который вынес его с перебитыми ногами с поля боя, не бросил. Домой отец вернулся весной 1942-го, в ауле оставались только женщины, дети и старики. Он долго был председателем колхоза, тянул хозяйство.

Семьей занималась мама. Исключительно теплая, добрая… Так, наверное, обычно и получается. По отношению к собственным детям я бываю строгим, а жена ни разу в жизни не ругала сыновей, хотя старшему уже 31 год. Не преувеличиваю: ни разу!

Вот и мама защищала нас, оберегала. Ее все любили. В нашей общине семь селений, и люди звали маму Патимануси, «невестой» в переводе с аварского. Она умерла в 76 лет, но до последнего дня оставалась в сознании окружающих невестой. Это ведь символ чистоты и доброты.

Нынешнюю жену я привез в Дагестан из заполярного Мурманска. А у нас не очень хорошо воспринимают, когда берешь кого-то даже из соседнего района или села. Но мама сразу всем сказала: «Это моя дочка, не смейте ее обижать». А мне потом отдельно шепнула на ухо: «Раз взял девушку из такой дали, отвечаешь за нее».

Моя Инна-Иннара тоже родом из глубинки. Но архангельской. Туда надо много часов добираться из областного центра. Село называется Семь Озер. Самая северная точка у Белого моря.

Встретились мы так. Смотрю: едет маленькая, в перепоясанном пальто, с красивой фигурой и талией, как у муравья. Я уже заведовал кафедрой философии в Мурманском высшем инженерном морском училище, ходил в форме капитана дальнего плавания. Подошел поближе и говорю, глядя сверху вниз: «Муравей, куда едешь?» С этого началось наше знакомство. С тех пор везде вместе ездим, Инна, как муравей, обустраивает семью вот уже тридцать три года.

─ Инна Васильевна не меняла христианство на ислам?

─ Этот вопрос у нас даже не стоял. Считаю, должна оставаться та вера, которую человек получил при рождении. Так распорядился Бог. Кроме того, есть такое понятие, как вера предков.

─ А сыновья?

─ Они придерживаются отцовской религии, но не из-за моего давления, нет. Это был свободный выбор. Джамал и Абдулатип с детства проводили лето в горах, впитывали местную культуру, обычаи, традиции. Их воспитывали мои братья и сестры. Все получилось совершенно естественно.

Я сторонник, чтобы все шло своим чередом, без насилия и принуждения. У меня были хорошие учителя. Не только дома, но и в школе. В начале девяностых годов я поставил в родном селении памятник русской учительнице. Специально заказал в Удмуртии у своего друга Александра Волкова пятисоткилограммовое дерево, из него вырезали красивую, теплую скульптуру сидящей женщины с раскрытой книгой в руках и мальчиком у ее ног.

─ В честь конкретной учительницы?

─ Да, Варвары Ивановны. С четвертого по седьмой классы я занимался в интернате, там в начальной школе работала 19-летняя выпускница педучилища, в которую я был влюблен. Варвара Ивановна всем ребятам нравилась! Благодаря ее влиянию я приобщился к чтению, стал писать стихи.

О злых мужиках и добрых женщинах, кочегарке и БАМе

─ В армии вы служили в России?

─ На Украине. В Житомирской области.

─ С «дедовщиной» сталкивались?

─ Во-первых, меня призвали в двадцать лет, по возрасту я сам попадал в «деды», во-вторых, занимался спортом, прилично играл в волейбол, выполнил норматив кандидата в мастера, входил в сборную дивизии, выступал на первенстве армии…

Знаете, мне на Украине понравилось. Мужики, правда, злые попадались, а женщины все были добрые. И красивые.

─ Наверное, потому мужики и злились, что вам их женщины нравились.

─ Красавицы неописуемые! Вспоминаю, и срочно хочется опять уехать в то село… Шучу.

Служил я фельдшером, начальником аптеки гарнизона, имел пропуск на свободный выход с территории части, а это серьезное послабление по сравнению с остальными солдатами. Раз в неделю брал пробы воды вокруг села. Мы же были ракетчиками, а жидкое топливо, которым заправляли двигатели, очень вредное. Натуральный яд! После любой утечки в воздухе повисало бурое облако, капли кислоты хватало, чтобы насквозь прожечь кирзовый сапог. Только специальная резина выдерживала.

Так что служба ─ это не шутки. Мой отец скончался на восемьдесят втором году жизни, и у него до старости шевелюра была, как у мальчика, ни один волос с головы не упал. А я начал лысеть после армии. На всех учениях сидел в машине скорой помощи, чтобы первым быть на месте в случае ЧП. Заставлял других надевать противогазы, а сам хорохорился, мол, меня ничего не возьмет…

Отслужил я пять лет. Три года по призыву, потом остался сверхсрочником. Получил звание старшины и зарплату сто шестьдесят рублей в месяц. Плюс полное обеспечение, включая обмундирование. Почему было не послужить? Заведовал аптекой, даже простые хирургические операции делал, а параллельно серьезно готовился к поступлению в вуз, самостоятельно вел конспекты по химии, биологии, литературе, русскому языку… Выбирал между медициной и историей. В итоге остановился на заочном отделении истфака Дагестанского университета. На стационар денег не было, не протянул бы на стипендию. Служил и учился. В последние восемь месяцев перевелся с Украины в Махачкалинский гарнизон. Хотелось на родину, поближе к дому. Каждое утро в шесть часов шел на вахтовый автобус и ехал семьдесят километров в часть, а вечером возвращался. И так неделя за неделей … На учебу оставалось мало времени и сил, но я очень старался.

Параллельно получил диплом… кочегара пятого разряда. Пришлось окончить специальные курсы, чтобы претендовать на ведомственную квартиру от завода фосфорных солей. Жить-то было негде. Эти знания пригодились неожиданным образом. В конце восьмидесятых годов я работал заведующим сектором отдела национальных отношений ЦК КПСС, поехал в очередную командировку и попал на химический завод. Мне решили показать новую кочегарку. А там стояли именно те печи, которые я изучал в Кизилюрте. Глянул в глазок и говорю: «Ребята, у вас перерасход мазута». Сопровождающие моментально меня зауважали: если начальник из Москвы в таких деталях разбирается, от него ничего не утаишь!

У меня память хорошая, цепкая. Это, наверное, от деда. Он был просвещенным человеком, арабистом, занимался философией, совершил хадж в Мекку, девять месяцев провел в пути. Изучал медицину, привез из Саудовской Аравии хирургические инструменты, делал операции. Разносторонняя личность!

Я тоже давно понял, что лишних знаний не бывает, никогда не упускал возможность узнать что-то новое.

─ Вы ведь и в Ленинград в 1975 году поехали учиться?

─ В аспирантуру философского факультета университета имени Жданова. Должен сказать, пробился туда с трудом. Еще во время учебы на истфаке в Махачкале ежегодно отправлял в министерство образования СССР просьбу перевести на философский факультет МГУ или ЛГУ. Этого не случилось, но идею я не оставил. У меня не складывались отношения с первым секретарем Тляратинского райкома КПСС, где я работал заместителем заведующего отделом по идеологии. Решил: надо что-то менять в жизни. Хотел поехать на БАМ комиссаром дагестанского отряда, мою кандидатуру поддержали в обкоме, но первый секретарь райкома не отпустил, изобразив все так, будто я сам в последний момент отказался. Сильно я разозлился внутри себя! В тот же день отправился к директору института истории языка и литературы Гаджи Гамзатову, младшему брату великого нашего поэта Расула Гамзатова. Я не знал его, он меня впервые видел. Зашел в кабинет, сел на стул, говорю: «Гаджи Гамзатович, извините, мне некого просить, чтобы позвонили вам, замолвили словечко. Но я очень хочу учиться в аспирантуре». Идея возникла от безысходности. Если бы уехал на БАМ, жизнь наверняка развернулась бы по-другому. Но сидеть в горах я больше не мог. Не мог! Гаджи Гамзатов был интеллигентным, воспитанным человеком, однако даже он не сумел скрыть удивления: «Ты первый, кто вот так подошел ко мне и напрямую попросил. Раз решился на этот шаг, попробую помочь». Всё. Через несколько месяцев Гаджи Гамзатович сам позвонил мне в район: «Рамазан, ответили с кафедры научного коммунизма философского факультета Ленинградского университета. Поедешь?»

Собрал вещи и ─ в Питер. К поступлению готовился серьезно, занимался самообразованием, поэтому на экзаменах по всем предметам показал хороший уровень и прошел в аспирантуру. Познакомился с научным руководителем Татьяной Бурмистровой. Поскольку я из Дагестана, тему диссертации предложили из области национальных отношений. Мол, у вас там представители разных народов живут. Я же хотел рассматривать проблемы личности. Получился новый поворот — личность в системе национальных отношений.

Со мною вместе поступили пять выпускников философского факультета Ленинградского университета, а я чужак, к тому же ─ колхозник.

─ Горец.

─ Учился в Махачкале… заочно… Колхозник! Понимал, что мне надо вкалывать, с девяти утра до девяти вечера сидел в библиотеке Салтыкова-Щедрина. По субботам ─ до шести, Салтыковка закрывалась на три часа раньше. Еще подрабатывал дворником на Васильевском острове, снимал комнату в коммуналке на 9-й линии… В итоге я первым из аспирантов вышел на защиту. Через два года. Хотя полагалось через три. И монографию подготовил. Конечно, я многим был обязан научному руководителю. Татьяна Юрьевна ─ коренная ленинградка, блокадница, образованнейшая женщина. Она купила мне абонемент в Кировский театр и заставляла ходить на оперы и балеты. Честно скажу, сначала это было наказанием, но постепенно стал разбираться в классической музыке и по-настоящему полюбил ее. Еще Татьяна Юрьевна хотела, чтобы я выучил немецкий язык, которым владела в совершенстве. В свою очередь, профессор говорила, что я помог ей по-новому понять философию.

Защита кандидатской прошла спокойно, до окончания аспирантуры оставалось восемь месяцев, и меня взяли ассистентом на кафедру научного коммунизма. Работал я на юридическом факультете.

О Путине, докторской диссертации, качелях и картинах

─ Владимир Путин примерно в те же годы там учился. Пересекались?

─ На юрфаке я вел семинары в чехословацкой группе, составленной из студентов, которые приехали из братской социалистической страны. Когда поступал в аспирантуру, Владимир Владимирович уже заканчивал учебу. По университету я его не знал, фантазировать не буду. А вот с Александром Бастрыкиным, нынешним главой Следственного комитета России, и с его заместителем Игорем Соболевским играл за университетскую сборную по волейболу. Это факт.

Когда срок аспирантуры истек, я вернулся в Дагестан, пошел к ректору пединститута. Ахмед Магомедович сказал, что после Ленинградского университета сразу берет меня старшим преподавателем. Я разработал свой курс, стал читать лекции, делал это с удовольствием, но очень уж остро стоял жилищный вопрос. Мне ведь даже не удалось прописаться в Махачкале, о собственной квартире и речь не шла. Я начал искать вакансии в городах, где предоставляли жилье. Рассматривал несколько вариантов ─ Сухуми, Петропавловск-Камчатский и Мурманск. Остановился на Заполярье, поскольку там платили северную надбавку. Мне нужны были деньги, чтобы заниматься докторской диссертацией, писать монографию. Плюс сразу давали квартиру.

Почти восемь лет отпахал я в Заполярье и прекрасно там себя чувствовал. Преподавал в мореходке, возглавил кафедру, играл в волейбол за сборную области. Но, конечно, главное ─ в Мурманске у меня были все условия для написания докторской. Привез в Питер работу на восемьсот страниц. Татьяна Бурмистрова прочла и говорит: «Ничего гениального, сокращай вдвое, никто не заметит». С научным руководителем не спорят, сделал, как велела. На защиту докторской я вышел через пять лет после кандидатской. В философии так не принято, надо, чтобы интервал был больше. Поэтому и первый вопрос от комиссии прозвучал именно об этом: мол, почему другие пишут диссертации по десять лет, а вы уложились вдвое быстрее? Хотите сказать, что умнее остальных?

Я стою и думаю, как ответить. Если начну говорить серьезно, могут не понять и окончательно заклюют. Решил перевести в шутку: «Уважаемые коллеги, вы все правильно подметили, но не учли важный момент. Я работаю на Крайнем Севере, где год идет за два».

После этих слов в зале раздались аплодисменты и смех. Защиту можно было заканчивать.

…Оглядываясь в прошлое, скажу, что годы, проведенные в Ленинграде, многое мне дали. Это был город науки и культуры. Да и остается.

─ Значит, вы тоже питерский, Рамазан Гаджимурадович?

─ В определенном смысле. По крайней мере, в памятном альбоме я открываю список самых известных выпускников Ленинградского университета. Когда Владимиру Путину дарили книгу, он увидел мое фото на первой странице и сказал: «Абдулатипов и здесь всех опередил». Это, конечно, шутка, фамилии в альбоме расположены по алфавиту, вот я и оказался в начале.

Если же говорить серьезно, мне ничего в жизни не доставалось даром. На мой взгляд, плохо, когда что-то получаешь без усилий. Этим не особо дорожишь. Человек должен пережить, пройти через трудности, тогда он способен по-настоящему оценить все, что имеет.

Не было такого, чтобы я приходил на готовенькое. Меня год проверяли перед тем, как взять в аппарат ЦК КПСС. Я ездил в Москву на собеседования, выполнял разные задания и возвращался на кафедру философии, в общежитие с тараканами, к жене и старшему сыну. Зато потом в столице нам сразу предоставили квартиру. Мы поехали в магазин и купили большой матрас. На нем и спали втроем. Мебель появилась позже. Так начинался новый этап…

─ Правильно понимаю, что вы не жили в Дагестане около тридцати лет?

─ Даже больше. Три года аспирантуры в Ленинграде, восемь лет преподавания в Мурманске, двадцать три года в Москве. Успел побыть председателем Совета национальностей Верховного Совета РСФСР, министром и вице-премьером российского правительства, депутатом Госдумы, членом Совета Федерации, чрезвычайным и полномочным послом в Таджикистане, ректором университета культуры и искусств…

─ Качели!

─ При этом никогда не отрывался от малой родины. Минимум дважды в году приезжал в республику и отправлялся в горы. Летом обязательно брал с собой жену и детей. Месяц дома, в селении, а потом еще две недели на море, в Сочи. И так много лет подряд.

─ Чем в горах занимались?

─ Был обычным колхозником. Пахал, сеял, копал, убирал. Ну, еще писал, мысли на бумагу переносил.

─ А рисовать когда начали?

─ Вот кем точно себя не считаю, так это художником. Единственная тройка у меня была по черчению…

К краскам не прикасался до 3 октября 1993 года, дня расстрела Белого дома. Накануне впервые за долгое время я переночевал дома, чтобы утром ехать в Свято-Данилов монастырь, где при посредничестве Патриарха Алексия должны были продолжиться переговоры между представителями президента Ельцина и делегацией Верховного Совета России, в которую я входил. Вместо диалога началась стрельба из пушек. Я видел, как собравшиеся на мосту перед Белым домом зеваки радостно кричали и аплодировали после каждого залпа танков. Зрелище произвело на меня жуткое впечатление. Домой в таком состоянии ехать я не мог и отправился в мастерскую к другу-художнику. Дибир открыл дверь и говорит: «На тебе лица нет, Рамазан. Надо срочно отвлечься. Бери краски и рисуй. Что хочешь…»

─ Не выставлялись?

─ Хватает ума относиться к подобному творчеству с юмором. Правда, когда друзья, включая того же Дибира, захотели получить площадку в московском Манеже, они взяли несколько моих работ. Это дало им право говорить, что на выставке будут и картины Абдулатипова. Хотя я сразу предупредил, что согласен участвовать под псевдонимом ─ Рамазан Ташиса. Это название моей общины в горах. Но самое забавное не это. Через пару дней в «Коммерсанте» появилась рецензия на выставку, озаглавленная «Все тащатся от Рамазана Ташиса». Профессиональные художники сильно ревновали…

─ Может, переквалифицируетесь?

─ Еще умею играть на пандуре, дагестанском народном инструменте. Впрочем, у старшего брата получается лучше. Можем дуэтом с ним выступать… Аббас работал директором школы, председателем колхоза, теперь занимается своим хозяйством, а мы с Раджабом, еще одним братом, помогаем по мере сил. Взяли сто гектаров земли, три года выравнивали, убирали камни, делали пастбище. В позапрошлом году купили на ферму сто коров, заканчиваем строить перерабатывающее предприятие, будем производить сыр, творог, молоко, сливочное масло… У нас род большой, у меня около сотни племянников и племянниц. Говорю им: «Ребята, если продажа не пойдет, сами съедим, друзей угостим».

Вот выйду на пенсию, будет, чем заняться.

─ Какую из освоенных профессий считаете главной для себя, Рамазан Гаджимурадович?

─ На первое место, наверное, поставлю специальность фельдшера, на второе ─ преподавателя. Ведь и после Мурманска я десять лет заведовал кафедрой в Академии госслужбы, читал лекции. Но главное ─ я был и остаюсь человеком от земли. Люблю родной аул, горы, Дагестан. И, конечно, Россию. Благодаря ей, русским людям я многое обрел. Прежде всего, смысл жизни…

Махачкала