Профессор Василий Любин занимается археологией большую часть своей жизни — последние 68 лет из 100. Долгие годы был начальником Кавказской палеолитической экспедиции, искал и исследовал стоянки древних людей в Южной и Северной Осетии, в Кабарде, Адыгее, Ингушетии, Чечне, Краснодарском и Ставропольском краях, Армении. И сегодня продолжает трудиться в Институте истории материальной культуры в Санкт-Петербурге. Там же работает его жена Елена Беляева, разделившая с ним научные интересы.
Корреспондент «Это Кавказ» поговорил с учеными и выяснил, легко ли найти свое призвание, почему мы упускаем памятники мирового значения на Кавказе и как попасть на археологические раскопки.
Безбожник из Николаева

Фото: Петр Ковалев
Василий Любин
— Я родился 31 декабря 1917 года в прекрасном солнечном городе Николаеве. Родители мои приехали туда из деревень, поскольку в городе была работа. В начале 20-х Николаев, как и большую часть Украины, накрыл голод. Мы питались чем придется, но выжили. Несмотря на спартанское детство, я вспоминаю его как светлую пору.
В меня западали разные впечатления. В конце января 1924 года, гуляя в саду школы, я случайно подслушал радостную фразу директрисы: «Наконец-то Ленин сдох!» Это поразило меня до глубины души, но ума хватило никому ничего не рассказывать. Я с сожалением наблюдал, как взрывали кафедральный собор, но с удовольствием участвовал в маршах организации «Юные безбожники». В школе учился неважно, да и учили нас неважно. Зато бурлила общественная жизнь и спортивная: я выпускал школьную стенгазету, играл в волейбол и шахматы.
После школы я вдруг очень захотел учиться дальше. С большим трудом, благодаря дополнительной самоподготовке и рабфаку, поступил в Одесский университет на исторический факультет. Ни о какой археологии я тогда не помышлял — мне было все равно, на какой факультет идти, лишь бы не на технический: я был очевидный гуманитарий.
«Повезло, что попал не в пехоту»
— Сдав госэкзамены, я так и не получил на руки диплома: началась война, и всех студентов-историков из украинских университетов в начале июля посадили в эшелоны и отправили в город Горький в училище зенитной артиллерии. Мы провели там целый год, но современных пушек так и не увидели. СССР только начал выпускать зенитки, их сразу отправляли на фронт. А мы занимались шагистикой, приучались к воинской дисциплине и тренировались на пушках 1911 года выпуска.

Василий Любин, 1944 год
Сражался в составе Западного, Брянского, Первого и Второго Прибалтийских, Дальневосточного фронтов, имеет два ордена Красной Звезды и орден Отечественной Войны II степени.
В июне 1942 года нас отправили на фронт. Конечно, мне повезло, что попал не в пехоту. Ведь мы не были на самой передовой, а стояли за линией фронта, прикрывая наши части зенитным огнем.
Снаряды и мины долетали до нас редко, а вот бомбежки приносили большие потери: в нашей части я единственный офицер, доживший до победы.
И долго еще после войны в экспедициях я не только прикидывал, где искать археологические памятники, но и мысленно расставлял зенитные батареи на местности.
В 1946 меня демобилизовали, и я приехал к родителям на Украину. К этому времени вернулся угнанный на работы в Германию младший брат (старший погиб на фронте). А тогда все побывавшие у немцев были под подозрением и из гитлеровского концлагеря попадали прямиком в сталинский. Знакомые предупредили отца, что за братом должны прийти, и мы с ним решили, не дожидаясь ареста, бежать на Кавказ. Это, конечно, была авантюра, но что было делать?
Затерянные на Кавказе
— Кавказ — особое место, страна чудес: законы там соблюдались не так строго, как на остальной территории СССР, можно было их обойти, можно было затеряться.
Мы с братом долго скитались, перебиваясь случайными заработками. Я пытался устроиться на работу учителем истории, но ни в Баку, ни в Тбилиси меня в школы не брали: я не знал местных языков.
Я уже потерял надежду, когда в Цхинвале познакомился с Семеном Афанасьевичем Калабалиным — воспитанником и последователем Антона Макаренко, прототипом одного из главных героев «Педагогической поэмы». В 1947 году он налаживал работу Сталинирской трудовой воспитательной колонии (Сталиниром назывался Цхинвал с 1934 по 1961 год. — Ред.) и взял меня директором школы при колонии.

Фото из архива Василия Любина
Семен и Галина Калабалины
Дети там были отчаянные — беспризорники, малолетние преступники. В колонии царил хаос, когда туда пришел Калабалин. Но он вскоре завоевал авторитет у ребят, поскольку сам был когда-то такой же шпаной, знал все их замашки. И у него была харизма, он был прирожденным лидером.
Я тоже сумел найти с детьми общий язык: если к ним подходить с добром, искренне, они это чувствуют и отвечают тем же. Многие из них сумели перебороть себя и выйти в люди.
Как учитель стал археологом
— Ко мне переехали брат и мама, и я уже думал, что останусь на Кавказе на всю жизнь. Но судьба распорядилась иначе. В 1947 году в местном лектории я услышал выступление археолога Евгении Георгиевны Пчелиной — сотрудницы Эрмитажа, которая в те годы работала в местном музее. Она рассказывала про археологические находки в Южной Осетии.
А я, еще будучи директором школы в колонии, в свободное время бродил по окрестностям Цхинвала и находил то наконечник стрелы, то медный топорик. Это было так увлекательно! И я попросился в экспедицию к Пчелиной. Она меня взяла и научила основам профессии: показала, как проводить разведку археологических памятников, как раскапывать могильники и поселения, как проводить полевую фиксацию и консервацию, описание и обработку материалов и еще многое другое.
А вторым моим учителем оказался Борис Борисович Пиотровский — будущий директор Эрмитажа. Я приехал к нему в Ленинград по рекомендации Пчелиной в 1950 году, и он взял меня в аспирантуру Института истории материальной культуры (ИИМК), несмотря на то что знаний у меня было явно недостаточно. Зато энтузиазма — через край.
Через три года я защитил диссертацию по археологии каменного века Южной Осетии, и в 1954 году меня взяли на работу в Отдел палеолита ИИМК, где я и работаю до сих пор.
Последние два года я не ездил на раскопки — здоровье не позволяет. В последний раз был в Армении — мне тогда 98 лет было. Я и после инфаркта, и после малярии возвращался в профессию: ученые не выходят на пенсию. А сейчас не могу — ноги подводят. Хочется увидеть молодых продолжателей моей работы.
Ашельцы и олдованцы

Фото: Петр Ковалев
Василий Любин и Елена Беляева
— Типичный вопрос местного населения, когда они видят нас с лопатами: «О! Геологи! Золото ищете, да?» — продолжает разговор Елена Беляева. — Не хочется никого расстраивать, но ищем мы, специалисты по нижнему палеолиту, исключительно камни и кости. Ни керамической посуды, ни статуэток, ни наскальной живописи, ни оружия, ни украшений — ничего этого в наших раскопах нет. А есть каменная индустрия — так мы называем набор орудий, созданных древними людьми.
В самых древних олдованских индустриях (около 2,6−1,8 млн лет назад) орудия были довольно примитивными, рубяще-режущими. В этот период люди еще не обращали внимания на дизайн и обрабатывали их довольно грубо, оббивая гальку или кусок породы, чтобы заострить края с одной или с двух сторон.
Но орудия эти были довольно эффективны. Мы это определили опытным путем: используя их в качестве ножей, несколько человек в нашем зоопарке разделали тушу слона за пару часов. Появление каменной индустрии привело к тому, что древние люди стали есть гораздо больше мяса, лучше защищались от хищников.
Ашель — так называют последующие каменные индустрии, где 1,85−0,1 млн лет назад произошли изменения технологии обработки камня и формы орудий. В них уже видна «специализация» инструментов. Главный показатель ашеля — ручные рубила (бифасы). Это крупные удлиненные и уплощенные орудия, которые тщательно оббивали с обеих сторон таким образом, что края превращались в лезвия, а конец заострялся.
— До 50-х годов на территории СССР находили только ашельские изделия, и только в Армении и Грузии, — говорит Любин. — А я в 1951 году впервые нашел ашельские рубила в предгорьях Кавказа — около села Лаше-Балта. Самым же значительным открытием стала галерея карстовых пещер Кударо в Южной Осетии. Около 300 тысяч лет назад там жили ашельские охотники и собиратели. За 30 лет раскопок был собран богатейший материал — более 7000 археологических находок: каменные орудия и кости животных.

Фото: Петр Ковалев
Ашельское рубило из Лаше-Балта
В последние годы раннеашельские стоянки (1,85−1,75 млн лет назад) найдены в Армении, на Таманском полуострове. К этому же времени относятся и стоянки с олдованскими индустриями, обнаруженные в Грузии и Дагестане.
Выходит, что древние люди уже около 2 млн лет назад распространились из Восточной Африки на Южный и Северный Кавказ и только затем расселились в других регионах Азии и Европы. На Кавказе в то время климат был теплее и еще людей привлекало обилие разных пород камня, подходящих для изготовления каменных изделий. Так что на Кавказе нас ждет еще много открытий.
Как найти сокровища?

Фото из архива Василия Любина
Начало раскопок в Монашеской пещере, 1975 год
— Человек непосвященный просто пройдет мимо наших «сокровищ», не обратит на них внимания — ну камень и камень, — продолжает Елена Беляева. — Мало ли их в горах! Во-первых, конечно, надо знать, что искать. А во-вторых, где. Мы должны мыслить как древний человек, прикидывая, где они могли делать стоянки. Очевидно, что наши предки двигались через низкие перевалы, шли туда, где была еда, вода, сырье для орудий, жили в пещерах. Туда мы и идем с разведкой — и ноги нам в помощь! Если есть каменные изделия, то ищем с лопатой древние слои.
Но самая интересная работа начинается потом, когда ты начинаешь размышлять. У археологов-палеолитчиков должно быть глобальное мышление, масштабное. Наша наука — на стыке палеогеографии, геологии, антропологии: мы должны знать все о геотектонике, о вулканической деятельности, о климатических изменениях. А еще — мы должны уметь «приподняться» над конкретным археологическим памятником, чтобы найти его ближайших «родственников» на сопредельных территориях. Для палеолитчиков нет границ.
— Конечно, у тех, кто изучает локальные археологические культуры: бронзовый век, или скифов, или ацтеков, гораздо больше артефактов, — признает Любин. — А у нас — «булыжники». Но мы берем этот камень в руки и начинаем думать, кто были создатели этого изделия, к какому времени оно относится, как его сделали. Это сродни криминалистике. И даже некоторые методы похожи на следственные эксперименты.
В нашем институте есть Экспериментально-трасологическая лаборатория. Ее сотрудники собрали большую картотеку микрофотографий следов, бороздок, царапин на орудиях труда. Параллельно они делают похожие орудия и проводят эксперименты. Например, мы отщепами (это тонкий скол с камня) срезали молодые дубки, снимали кору, заостряли их — и засекали время, параллельно считая количество движений. А специалисты рассматривают в микроскоп, какие следы и от какого вида работы появляются на отщепах: это — от тростника, это — шкуру снимали, это — дерево рубили.
— Мы изучаем начало начал и собираем информацию по крупицам. Порой приходится строить гипотезы, — поясняет Елена Владимировна. — Например, почему у этого обсидианового рубила нет «пятки», а вместо нее — острый край? Ведь его неудобно держать в руке, он в нее впивается, невозможно работать! И ты думаешь: значит, вероятно, у этого орудия была оправа из дерева, рукоятка. К сожалению, дерево — это органика, она почти не сохраняется, но вот однажды в древнем торфянике в Германии нашли громадные деревянные копья вместе с ашельскими орудиями. Это подтверждает нашу догадку, что люди в то время использовали дерево.
Требуется молодежь

Фото из архива Василия Любина
Василий Любин (в центре) на раскопках у подножия горы Кинжал (Ставропольский край), 2006 год
— На стадии разведки и раскопа археология — тяжелый физический труд. Еще и опасный: горы все-таки. Один из моих учеников погиб: сорвался с обрыва под Хостой, — вздыхает Любин. — Но, несмотря на все это, нас каждый год с началом сезона тянет «в поле».
Археолог — это не просто профессия, это диагноз, образ жизни. У нас нет дачи, мы не ездим отдыхать — время и даже свои деньги тратим на работу. Сейчас нам сложно работать: все завязано на гранты, без которых не поедешь в экспедицию. Даже если грант есть, деньги порой приходят поздно, и археологи едут в поле уже в октябре-ноябре. Греют мерзлую землю паяльными лампами, кострами и копают… Еще одна проблема: чтобы деньги выделили, надо каждый раз придумывать новую тему, отчитываться сенсационными результатами. А мы на одном раскопе работаем десятилетиями! Как объяснить это чиновникам?
— Увы, работа ученых сейчас оплачивается очень плохо, поэтому молодые люди не идут в науку, — подтверждает слова мужа Елена Владимировна. — А нам так нужна молодежь! В нашем отделе палеолита только четыре сотрудника моложе 40 лет. Обидно, что мы упускаем памятники мирового значения на Северном Кавказе и Закавказье — свято место пусто не бывает, его займут иностранные ученые, которые не жалуются на отсутствие средств.
Ведь научиться профессии можно только в экспедиции, только «в поле», а не по книгам и лекциям. Только ехать, только копать, только держать в руках камень, перенимать секреты профессии у старших товарищей. Василий Прокофьевич, например, в каждой экспедиции собирал молодых археологов вечером у костра и рассказывал — это бесценно.
В экспедициях нам нужны не только специалисты, но и волонтеры! Если вы в детстве мечтали стать археологом, то можете осуществить свою мечту — хотя бы на время летнего отпуска: весной можно прийти к нам в ИИМК и записаться в экспедицию. А еще нам нужны спонсоры. Вдруг найдутся такие? Которым тоже за державу обидно.