Стражи, цепи, кнуты и пряники таинственной Ашуры

Секретный ритуал

— Снимать запрещено. Сдавайте фотоаппараты!

Следить за мной и фотографом Сашей начали еще в селении. Мужчина с мобилой в руке всю дорогу шагал рядом, чтобы мы не исчезли в толпе. Сотни сельчан шли на церемонию мимо старых домов с тонкими колоннами, поющих нищих и детей с бархатистыми темными стягами. Стражи на окрестных холмах с раннего утра защищали святилище со стороны гор. У входа на поляну для церемоний нас обступила толпа крепких ребят. Они знали: чужаки планируют дерзкое преступление — фотосъемку одного из самых интересных и красивых обрядов, которые только можно увидеть в России.

Иногда Ашуру ошибочно называют праздником. И действительно, сунниты 10 числа месяца Мухаррам постятся в знак благодарности Аллаху за спасение пророка Мусы (Моисея) от фараона. Также они верят, что в этот день Ноев ковчег причалил к суше. Но самые известные ритуалы Ашуры проходят у шиитов. Для них это — день траура в память о мученической гибели имама Хусейна, его сводного брата Аббаса и семидесяти их сподвижников. В 680 году умер Муавия, первый халиф Омейядов. В Дамаске воцарился его сын Язид, жестокий властитель и плохой мусульманин. Внук Пророка имам Хусейн отказался присягать ему: ведь по давнему уговору Муавия не имел права назначать преемника. Отовсюду к имаму стекались жалобы недовольных правлением Язида. Весть об этом дошла до халифа. Положение Хусейна стало опасным, и он откликнулся на призыв жителей города Куфы на территории нынешнего Ирака, обещавших ему поддержку.

По пути в Куфу, близ местечка Кербела, караван Хусейна был окружен огромным войском Язида и отрезан от воды. Немногочисленный отряд имама погиб, спутницы мучеников попали в плен.

Церемония Ашуры в память об этой трагедии проходит во всех странах с крупными шиитскими общинами: Иране, Бахрейне, Азербайджане, Афганистане, Ираке… В России шииты живут в основном на крайнем юге Дагестана. Большинство из них — азербайджанцы из Дербента и его пригородов. Но в горах, в окружении суннитских соседей, чудом сохранилось лезгинское селение Мискинджа — единственный горный аул страны, населенный представителями этой веры. Многие мискинджинцы убеждены, что они происходят от персидских воинов. Здесь ритуалы — самые красочные. Если в Дербент на Ашуру стекаются шииты из Москвы и Баку, в Мискинджу приезжают сами дербентцы, а порой даже сунниты из соседних селений. Люди, целый год не заглядывавшие в мечеть, приходят на обряд, а затем нередко обращаются к вере. Вот только о том, как проходит церемония в горах, за пределами Южного Дагестана не знает почти никто. И теперь мы понимаем почему.

Базар смерти

Наши камеры сложили в небольшой мечети возле деревянного ковчега, разрисованного портретами мучеников Кербелы и их родных. Спереди властно сжимал меч имам Али — отец Хусейна. Его голову окутывало золотое сияние, напоминающее нимб. Этот ковчег символизировал палатку юного Касема, племянника имама. По легенде, он отправился навстречу гибели сразу после свадьбы. Неподалеку колыхался транспарант: «Вся земля — Кербела, каждый день — Ашура». Это не просто красивая фигура речи. Каждый день молящиеся шииты преклоняют голову на турба — кусочек глины из Кербелы — и вспоминают о трагедии.

Вокруг мечети против часовой стрелки ходят женщины. Они верят, что, если обойти три раза, исполняются желания. Сотни зрителей поднимаются по узким тропкам и занимают места в широком естественном амфитеатре. Мискинджинки в траурных одеждах рассаживаются на крутом склоне. Шелестят зеленые сумки с садака — милостыней. Дети сжимают треугольные флажки. Дальние от входа ряды заняты мужчинами. Сажусь между ними — на землю, среди сухих колючек. Ветер — холодный, пустынный — ерошит черные облачения. Кажется, он дует прямо из VII века и все еще впереди: мучения от жажды, топот войска и гибель героев. Внизу с посохами и четками в руках восседают старейшины. Под удары огромных барабанов, лязганье музыкальных тарелок и религиозные песнопения — нашиды — из мечети выносят палатку. Десять часов утра. Шествие начинается.

— Когда их отрезали от воды, Хусейн сказал сподвижникам: «Мы пришли на базар смерти. Кто не покупает — не стойте здесь», — шепчет мне на ухо сосед, усевшийся посреди тропинки. — Но никто не покинул своего имама.

Два мальчика несут белый транспарант с надписью на арабском «О, Хусейн!». За ними трепещут в детских руках знамена с портретами мученика, его отца имама Али и убитого стрелой сына — младенца Али Асгара. Колонной идут пожилые люди. Сильные парни несут палатку Касема. За ней — снова флаги и «зинжир-дюган». Так называется процессия мужчин в черном, ритмично бьющих себя зинджилями — плетками с цепями — через длинные прорези в рубахах. Перед ними пятится бритый человек. Он декламирует по тетрадке нужные слова и задает ритм. Гремит всеобщий возглас: «Шах Хусейн! Вах, Хусейн!» Из-за этого церемонию часто называют «Шахсей-вахсей». Кожа на спинах краснеет, но ни боли, ни крови нет. Главное — символ и память. Две шеренги мужчин в белом глядят друг на друга, сходятся и расходятся перпендикулярно общему направлению, при этом двигаясь вперед с остальными. Левой рукой идущие сжимают край рубахи соседа, правой — бьют себя в лоб, показывая готовность умереть за имама Хусейна.

— Раньше интернета не было, историю передавали обрядами, — поясняет всезнающий сосед.

Все громче грохочут кожаные барабаны — по легенде, в войске Язида их рев заглушал воззвания сподвижников внука Пророка, так что воины не знали, на кого поднимают руку. Процессия свивается в кольцо, делает три витка. Вместе с нею скручивается и само время. Каждый момент длится вечно, но не успеешь перевести дыхание — и все закончилось. Дети весело трясут плетками, мужчины достают сигареты. Палатку поднимают над толпой, возвращающейся в селение.

— Держите, фотографируйте! — охрана отвлеклась, и небритый мужчина быстро протягивает нам камеры.

Мужчины перед расписным ковчегом снимают шапки, женщины касаются его обрезами материи и деньгами, которые тут же опускают в ящик для садака. На одной из стен палатки Касема блестит чистое зеркало, отражая нескончаемый поток измученных вдохновенных людей в простых просторных одеждах, почти не менявшихся сотни лет. Они сливаются с нарисованными на ковчеге фигурами, растворяются в них, и сотни ударов в грудь звучат как биение огромного сердца, единого на всех шиитов — и прошлых, и будущих.

Кнут и пряник

У мискинджинца Алипаши яркий румянец и редкие юношеские бакенбарды. Cегодня — его день. Алипаша ведет ватагу детей на мавлид — праздничное собрание. Ребятишки в борцовских куртках и повязках с арабскими надписями смеются, горланят речевки о героях Ашуры и проклинают Язида, сравнивая его с террористами. По трубе в центре дороги журчит вода. Над советским памятником погибшим на войне полощется черно-красный транспарант: «Никогда, клянусь Аллахом, мы не забудем Хусейна, и это — наш завет». Дети бегут приплясывая во двор, где будут бить себя цепями по обнаженной спине.

Обряды поминовения начинаются задолго до Ашуры. В Дербенте сразу после Курбан-Байрама наступает долгий Мешкал (от азербайджанского слова, означающего факел). Мальчики собираются вечерами у огня, бьют себя в грудь и вспоминают погибших при Кербеле. Но важнейшие церемонии происходят в последние десять дней. Недаром само название Ашуры — от арабского слова «десять». Вечерами в мечетях проводят собрания — меджлисы. Каждое посвящено отдельному эпизоду трагедии. Верующие молятся, поминают Пророка, двенадцать имамов и знаменитых ученых-алимов. Затем ахунд — глава общины — читает проповедь. Иногда он делает паузу, и чтецы исполняют мерсия — стихи о страданиях мучеников.

В дербентских магалах шествуют процессии с алямами — черными знаменами, увенчанными знаком ладони. Женщины привязывают к ним платки: считается, что они обретают силу исцелять недуги и исполнять желания. Следом идут зинжир-дюган с цепями и синя-дюган — ударяющие себя ладонью в грудь. Эти церемонии организуют люди, давшие обет в честь исполнения Аллахом их сокровенного желания.

Рогатый бараний череп на высоком столбе оглядывает двор в Мискиндже пустыми глазницами. На стенах — связки бараньих ножек вперемешку с красным перцем. Из самовара валит дым. Счастливый Алипаша читает по-азербайджански сильным, неожиданно красивым голосом ритмичные мерсия, похожие на госпел. Женщины отставляют поварешки и вслушиваются. Мальчики в такт словам опускают на свои спины звенящие цепи. Справа, слева, справа, слева… Выглядит страшно, но для детей это скорее игра — никаких травм после обряда не остается.

Но вот уже старшие разливают чай. Ребята заворачивают зинджили в черные налобные повязки и рассаживаются вокруг скатерти с финиками, конфетами и шурвой — вкуснейшим лезгинским супом с мясом и терном.

К концу пиршества за окном уже кромешная тьма. Дети стайкой бегут в мечеть. Им на смену вершить обряд самобичевания приходят взрослые мужчины.

Мы идем к мечети. Издалека доносятся обрывки песен Алипаши. Его звонкий голос ведет вперед, не дает нам заблудиться на темных улицах.

Ночной разговор

В мечети — полумрак и тихий шепот. Мужчины сидят на коврах, прислонившись к столбам. Из-за зеленой занавеси доносятся всхлипы и приглушенные рыдания женщин. В Ашуру плачут не об убитых. Они в раю. Плачут о себе, таких далеких от праведности. В эту ночь верующим нельзя спать: ведь мученикам тоже было не до сна. До утра они будут слушать проповеди и мерсия. Так происходит и в дербентской Джума-мечети. Здешний ахунд, прямой потомок пророка Мухаммеда, восседает над толпой. Умело, как хороший актер, он читает печальные строки, в знак скорби прикрывая рукой глаза. Мальчики разливают из глиняных кувшинов воду, взрослые разносят чай и сладости, а величественные старики поливают руки молящихся розовой водой.

Глубокой ночью жители магалов приходят на берег Каспия и бросают в море камни с записками, заранее составленными ахундом на арабском. Эти послания адресованы Скрытому имаму Мухаммаду аль-Махди — в 874 году он исчез в пятилетнем возрасте, а в конце времен вновь явится вместе с Иисусом. Тогда он принесет всеобщий мир, но и сейчас способен исполнять желания. Утром прихожанам объявляют, что имам Хусейн убит. Из молельного зала выносят знамена и портреты с сиянием вместо лиц, а в небо выпускают белых голубей, прочитав на ухо каждому «бисмиллях» — «во имя Господа…»

На выходе из мечети нас уже ждали. Из темной толпы выделилась фигура предводителя.

— Вас же предупреждали, фотографировать нельзя! — гаркнул он.

— Но имам разрешил…

— Что он знает, этот имам! — усмехнулся человек в тени.

— Выложите ролик в Ютьюб, а наши враги плохие комментарии оставят, — поддакнул кто-то.

Доводы о том, что запреты лишь порождают сплетни и домыслы, что обряд нужно снимать, чтобы сохранить для потомков, никого не убедили.

— Наши традиции всегда были и всегда будут, — ответил предводитель толпы. — Именно потому, что их хранят в тайне. Фотографировать мы вам не дадим.

Он на мгновение задумался и добавил:

— А если проголодались, заходите в гости. Угощу на славу!

Последняя процессия

— Сдавайте фотоаппараты!

Я оглядываюсь в поисках поддержки, но любители запрещать ночью времени не теряли. Имам виновато качает головой. Шейх, вернувший камеры в прошлый раз, старательно избегает встречаться с нами взглядом.

Фотограф Саша в печали: сегодняшнее шествие гораздо шире вчерашнего. Уже несколько лет в нем участвуют женщины в зеленых покрывалах и цепях, символизирующие пленниц. Они плачут и бьют себя по голове руками в перчатках. Одна несет затянутое тканью блюдо, означающее отрубленную голову имама-мученика. В первом ряду среди женщин шагает мужчина. Лицо скрыто вуалью, в руке — посох, на голове — венец из зеленой ткани. Это — Зейн аль-Абидин, выживший сын Хусейна, ставший впоследствии четвертым шиитским имамом. Мальчишки несут перед ним на палках зеленые шары — насаженные на пики головы героев. Трепещет на розовом знамени вернувшийся без седока Зюльджана, конь имама. Рыдает перед ним сестра Хусейна Зейнаб. Впереди процессии — черный транспарант с арабской вязью.

У многих участников шествия головы покрыты белыми окровавленными тряпицами. Люди с длинными кинжалами бьют несколько раз по темени себя и всех желающих. Этот ритуал, называемый «баш чапан», вызывает самые ожесточенные споры. Его ограничивают даже в Иране, предлагая заменить другим пролитием крови — донорством. В Дербенте обряд проводят полусекретно, во дворах или на старом кладбище, у источника Дюль-дюль Али. Некоторые дербентцы приезжают в Мискинджу. Их легко узнать по бритой голове — иногда в магалах выстригают даже тонзуры, похожие на монашеские. Местные бьют прямо по волосам. Кровь обагряет рубахи. Но раны неглубокие. Через три дня они исчезают без следа. А до тех пор участники ходят в шапках.

В углу — небольшой переполох: Саше предложили снять на мобильник женщин в зеленом. Те старательно построились, он поднял телефон — и тут подоспели крепкие парни в сопровождении полиции.

— Теперь мы не гарантируем вашу безопасность, — мрачно произнес один из них.

А человек в погонах прибавил:

— Будешь фотографировать — посадим за дебош.

Саша быстро ретировался — но все же успел нажать на кнопку.

Раньше в процессиях участвовали народные персонажи трагедии. Человек в маске из папье-маше изображал льва, оплакивавшего убитого имама. Он держал в руках отрубленную голову, поил ее водой и посыпал опилками. Следом несли «мертвых» — кукол в человеческий рост. В люльке лежал «младенец», родившийся накануне битвы. Ярко светился танур — хлебная печь, в которой, по преданию, сподвижник Язида спрятал голову Хусейна. До 1948 года в Дербенте на площадь выводили двух подростков в белоснежных одеждах, символизировавших имама и его сводного брата Аббаса, тоже погибшего при Кербеле. Их лица скрывал зеленый бархат, под которым, видимо, прятали кишку с алой жидкостью. Злобный халиф в красных одеждах верхом на сером коне обнажал саблю — и кровь невинно убиенных летела во все стороны. Говорят, в Мискиндже тоже проводили подобную церемонию, но прекратили после того, как расчувствовавшиеся сельчане сбросили «Язида» с лошади и швырнули в кусты.

— А снимок неплохой, — Саша украдкой заглянул в телефон. — Роскошный материал мог получиться!

Но вот палатку Касема накрывают черным полотном. Сотни людей, распевая нашиды и ритмично ударяя себя в грудь, провожают ее до мечети. Имам запирает реликвию в особой комнате до следующего года. Траур продолжится еще сорок дней, вплоть до обряда Арбаин, но церемония Ашуры окончена. Вскоре мы уже спешили в Дербент, где нас ждал вечерний поминальный меджлис, и чай, и розовое масло, и вздохи прихожан: «Жаль, что вы поздно приехали. Такой интересный баш чапан был!»

Возле трассы нас встретил старый мискинджинец.

— Съемка удалась? — спросил он.

— Куда там! — махнул рукой Саша. — У нас же все отобрали. Шагу не давали ступить.

— Не хотите говорить, не надо, — дед заговорщицки подмигнул. — Вы же умные ребята, наверняка обвели их вокруг пальца какими-нибудь шпионскими пуговицами. Вернетесь в Мискинджу — привезите фотки. Не терпится посмотреть.