«Люди урожай закрывают, а эта русская — цветы»

В столице Дагестана, Махачкале, стоит памятник русской учительнице. А когда я говорю здесь: «Я русская», то чуть ли не в половине случаев слышу в ответ: «У меня была русская учительница, как мы все ее любили!» Одна из таких учительниц — Маргарита Атаева, тогда еще Гусева, — приехала в горный Дагестан в 1953 году преподавать русский язык и литературу. Очарованная стихами дагестанских поэтов, юная учительница из города Горький — теперь это Нижний Новгород — сама попросилась в далекий Хунзах и осталась там навсегда. В этом году Маргарита Петровна отпраздновала девяносто первый день рождения, а в школе она проработала 60 лет. В последние несколько лет Маргарита вынуждена жить в городе, где есть кому за ней приглядеть, но, когда возможно, возвращается в ставшее родным село. Ее дом стоит на самом краю Хунзахского каньона, внизу почти вертикальный полуторакилометровый обрыв, и там, в его скалах, гнездятся орлы. Мы беседуем, а над нами величественные птицы — символ Кавказа.

«Бредила Кавказом»

— Сейчас их все меньше становится почему-то, раньше стаями кружили над моим домом, а грифы садились на краю, вот здесь, и сидели, огромные и важные такие…

Приехала я сюда вдвоем с подругой, нам было по двадцать два года. Мы вместе учились, жили в одной комнате и сами попросили, чтобы нас отправили на Кавказ. Я очень хотела, я просто бредила Кавказом, начитавшись «Мцыри» и подобных произведений. Когда в Минобразования нам предоставили выбор, я выбрала Дагестан и конкретно Хунзах, потому что была очарована именно этими местами, читая о них в стихах Расула Гамзатова и Гамзата Цадасы.

Добирались мы совсем не так, как сейчас. Прямой дороги не было. Из Махачкалы поехали до Буйнакска на поезде. А оттуда в Хунзах возили пшеницу на молотьбу, и вот на эту-то машину, открытую трехтонку, прямо сверху зерна нас посадили и повезли. Дорога дальняя: то вниз, то вверх, то над пропастью, то под горой. В общем, страшная для равнинных жителей. Всю дорогу мы со страхом смотрели по сторонам да на обрывы, охали и ахали, а под нами шевелилось зерно. Сердце замирало: куда едем? А когда добрались и встретили нас уже в школе девочки наши и другие учительницы, то боязнь отпустила — и стало тепло на сердце.

Школа для горянок

— Сначала я год работала в Арани, рядом здесь. В селе была межрайонная женская школа-интернат. Создали, чтобы девочек отпускали из дома учиться. Тогда многие еще не позволяли женщинам получать образование. Бывали у меня в ученицах девочки замужние и даже с детьми. Взрослые и маленькие учились вместе. Все они очень хотели получить образование и дальше поступать в Махачкале. В школе нас было десять русских учительниц по разным предметам, две даже из Москвы.

Конечно, было очень трудно мне, но детки такие умненькие, старательные попадались, так любили мои уроки! Мы с ними жили в одном общежитии, я в их комнатах часто ночевала, читала книжки, сказки рассказывала на ночь. Как мама им была, хотя были среди них и постарше меня.

Сначала они слабо понимали меня: языка-то не знали, да и я их речь тоже разбирала с трудом. Самый избитый наш анекдот такой был. Ученицу спрашиваю: «Тебя как зовут?» А она говорит: «Написат». Я ей объясняю: «Я сама напишу, ты скажи мне только, как-зовут-то тебя», а она опять: «Написат». И не сразу поняла я, что это имя ее такое. Курьезов много было.

Ритины девочки

— Через год в Хунзахе открыли восьмой класс, и меня перевели сюда. Отношения в селе складывались прекрасно. Раньше к учителям относились с большим уважением. У нас была одна такая боевая женщина — Рукият. За керосином для керосинки тогда бывали страшные очереди. Когда я подходила, то она всегда меня ставила первой. И другие тоже меня пропускали — минуты я не стояла. Что бы ни было, всегда помогали и продуктами, и чем еще нужно было.

Через год я одна русская в селе осталась и очень сильно скучала по своим, очень. Но мне помогало, что все со мной на моем языке говорили — никто не говорил при мне на родном.

Не было ни одного дома, где не было моих учеников. Идешь по селу — а все тебя знают. Про моих учениц говорили — это Ритины девочки. Люди до сих пор подходят и рассказывают: «У тебя мой дедушка учился. У тебя моя мама училась». Я вдохновляла учить русский язык: рассказывала, какие с хорошей речью перспективы, про высшее образование. Ну, и телевидение тогда появилось — это тоже стимулировало. И очень мне были благодарны. Многие разъехались, но когда приезжают, то обязательно приходят навестить.

«Боялись, что нас могут своровать»

— Жили мы вчетвером в доме. Я же городская, мамой балованная, ничего делать не умела. Мама мне готовила и стирала, другие девочки такие же, но одна из нас, Галя ставропольская, была бойкая, хозяйственная. Она стряпала и всему нас учила, даже самым элементарным мелочам. Мясо мы вообще особо не видели в жизни, только в бульоне, а тут основная кухня мясная. Галка даже барашка умела разделывать и готовить, а мы были при ней как поварята.

Жили в задней комнате втроем, а в передней жил парень-учитель, считалось, что он нас охранял. Нам наговорили, что своровать могут, и мы этого сильно боялись, а с ним было не так страшно. Мы боялись даже в туалет во двор ходить по ночам, так он и туда нас водил.

Галя эта замуж вышла очень быстро, за три месяца ушла от нас. Без нее было очень трудно. Подруга моя год проработала и уехала в Махачкалу. А я тоже вышла замуж. В районо в первые же дни приглядел меня красавец преподаватель Махач. Однажды пришел вечером, в кино позвал с подружкой — так и начали мы с ним гулять. Он почти сразу сказал нашему соседу, что жить в одном доме с девочками нельзя, и выпроводил его. И потом сам с друзьями приходил нас охранять по вечерам.

Русская невестка

— Муж мой сначала говорил, что мы уедем из Хунзаха, но потом перестал. Однако каждый год мы ездили летом в Горький к моей маме, чтобы я не скучала, а мама и сестра приезжали к нам сюда.

Семья Махача мало жила в Хунзахе: отец военный. И в Москве они жили, и по разным городам, «обрусели». Они видели, как другие люди живут, и поэтому понимали меня. Несмотря на это, мама Махача не хотела меня видеть в невестках категорически. Что только не делала: и травиться, и удавиться грозилась. Но он тоже стоял на своем. Она ему: «Отравлюсь», а он головки от спичек наломает — и ей: «На, травись». Ругалась она, ругалась, потом сдалась. И вот с этого момента приняла меня. И как хорошо приняла! Меня хвалила, его ругала.

Приданого у меня никакого с собой не было. Один чемодан вещей — и все. Комната наша первая с мужем была пустая, но своя: топчан и десять ковров. Эти ковры в комнате лежали, как стог сена, и на стене были тоже.

Сначала я жила в середине села, и там же два брата мужа с семьями. Дом старенький, на первом этаже — свекровь и бабушка, на втором — мы. Рамы у нас от ветра тряслись, ветхое все такое было. Зимой печку-буржуйку натопишь, а за час-два полностью все тепло уходит. Это мне трудно было, да и к хозяйству я была не приучена.

И вот наша бабушка каждый день моей свекрови говорила: «Ты им покушать приготовила? Девчонка молодая, ты ей помогай». И очень они мне помогали, чтобы я ни сделала, они меня покрывали и хвалили. А если я что-то не то сделаю, то ругали Махача моего, чтобы он не говорил мне о моих ошибках. «Она приезжая, у нее тут никого нет» — вот так защищали меня. Сварит мама целую кастрюлю голубцов, два-три себе возьмет и мне отправляет. Через годик я уже немного адаптировалась, сама стала хозяйство вести.

Сорок четыре и четыре

— Прожили мы с супругом очень хорошо сорок четыре года и четыре месяца, был он очень понимающий.

Местные мужчины тогда за водой сами не ходили, позор это полный считалось, и с женами тоже не гуляли. А мой Махач этих взглядов не придерживался. Он и помогал мне во всем, и мы с ним куда только не ходили. Брали, например, детей и шли все вместе в поле, а потом с букетами цветов возвращались через все село. Наверное, ему местные и друзья говорили что-то, но он не слушал никого.

Лучшие подруги у меня тут все из русских получались учительниц. Но близко дружили и с Махача родственницами, из них учительниц тоже много было. Мы дружно все жили, с соседями отношения поддерживали. Сейчас никого из моих близких не осталось, только дети со мной. Вот так, русская я, а горское долголетие пережила. Дочери моей 66 лет, внучке — 44, а правнучке целых 23 года. У всех образование, карьеры, знают русскую культуру, семьи создали с местными.

Горы как на ладони

— Раньше Хунзах был очень современным сравнительно с другими селами. Тут был и театр, и клуб, и кинотеатр. Дома, конечно, как хижинки были, крыши плоские, земляные, которые надо катать, чтобы вода не протекала. Я очень любила это дело и сама просилась после каждого дождя катать крышу тяжелым валиком: залезешь наверх — и весь Хунзах тебе видно.

Раньше жили в том, что осталось от родителей, — хижинки на одну-две комнатки. Потом стали ставить дома на три, а сейчас вон дворцы какие просторные стоят, один лучше другого.

Огород у меня был огромный, и я любила им заниматься: все свое. Цветов разводила много. Из Горького привозила и раздавала всем — и так привила, наверное, и местным любовь сажать цветы на участке. Сейчас они есть уже у всех, а тогда, когда я бегала свои цветы укрывала в грозу, бабушка надо мной смеялась: «Люди урожай закрывают, а эта русская — цветы».

Свела меня здесь судьба с теми, кто описал этот край в стихах. В Арани училась сестра Фазу Алиевой, и у нас с поэтессой были хорошие отношения. А как-то, когда ехали в Горький, то ночевали у Расула Гамзатова дома. Когда же он сам приезжал в свое родное Цада, люди шли его приветствовать со всех близлежащих сел. Только вот не помню, сказала ли ему, что его стихи привели меня в Хунзах?

Знакомые дорожки

— Люди здесь очень хорошие — такие нежные, добрые. Не пришлось мне страдать ни от зависти, ни от злости, все всегда старались помочь.

Сейчас, может, только люди замкнутые стали, у всех есть телевизоры, меньше ходят друг к другу, больше особняком живут. Раньше все были вместе и в будни, и особенно в праздники, варили и раздавали еду на улице. Теперь у всех все есть, а причин быть вместе все меньше.

У нас у первых телефон и телевизор появились в селе, и мы никогда не бывали одни. Всегда толпы. Участок нам как учителям дали в 1957 году, и мы построили этот дом. Кто уехал из Хунзаха, мои ученики, когда приезжали, всегда заходили раньше. Сейчас так скучно бывает. Вдвоем сидишь и думаешь: хоть бы кто зашел. Нет никого. А если придут, то все равно сядут и в телефоне сидят, даже маленькие дети. Хорошо, у меня во дворе качели есть, и малыши как приходят — на качели просятся, а потом уже в интернете утопают.

— Маргарита, а вы по родине никогда не скучали?

— Раньше никогда. А в последний год и в этот, наверное перед смертью, мне хочется увидеть места своего детства и юности. Походить знакомыми дорожками… Но сейчас уже не к кому ехать туда: все покинули этот мир. Умереть мне там отчего-то хочется.