Шершавым языком карикатуры

Я родился в Сирии, в Дамаске. Моя мама — адыгейка, папа — кабардинец, они тоже родились в Сирии. Отец преподавал арабский язык в институте, мама работала учительницей младших классов. Нас было пятеро детей в семье, я — самый старший. Мы хотели вернуться на свою историческую Родину, и, когда я окончил школу, мы переехали в Нальчик. Это был 1996-й год. Поступил в Кабардино-Балкарский государственный университет, учился, рисовал мульты, позже начал работать дизайнером-графиком на местном телевидении.

Из Нальчика уехал в Дубай: там предложили временную работу. Через два года переехал в Казахстан, работал в бюро международного арабского телеканала «Аль-Джазира». Когда закрыли казахстанский корпункт, меня перевели в Москву, в российское бюро «Аль-Джазиры». Здесь я и по сей день. Работаю оператором и монтажером, часто езжу в командировки в страны СНГ. Бывает, отправляют и в горячие точки, например в Донбасс. Сюжеты о событиях на Украине мы делаем 2−3 раза в год, потому что они мало интересуют арабских телезрителей. Для нашей аудитории куда интереснее визиты лидеров арабских стран в Россию, крупные события исламского мира.

Почему я начал рисовать карикатуры? Парадокс: я хотел говорить и поэтому начал рисовать. Люди, которые не могут выражать свои мысли словами, отражают их в карикатурах, рисунках. У меня проблемы с языками. Я знаю четыре языка — черкесский, арабский, русский, английский, но на каждом говорю с ужасными ошибками.

Я начал рисовать карикатуры в Сирии. Сначала — на черкесскую тему, которая была наиболее близка мне. Я жил в Дамаске, там есть районы, где компактно проживают черкесы. Рисовал с них. Рисовал их проблемы, быт. Из-за карикатур люди иногда спорили со мной, но карикатуры — это мои мнения. Они не должны вызывать вопрос «Это правда или неправда?», мои карикатуры — это то, что я думаю.

Карикатуры считаются простым видом искусства. Они для народа. Их должны понимать все — и рабочий, и ученый. Если кто-то не понимает, значит, это уже не карикатура. Все спрашивают: почему ты не рисуешь Путина, Обаму? А мне это не так интересно. Может, когда-нибудь буду рисовать. Люди путают карикатуры с cartoon (мультом), когда видят нарисованных смешных политиков. Это не карикатуры. Никто не говорил, что карикатуры — смешной вид искусства. Это мультик — смешной.

Многие считают карикатуру не искусством, а журналистикой. Карикатуры часто печатаются в газетах. Это модно, особенно во Франции. Если бы там какая-то газета выходила без карикатуры, ее бы никто не купил. В каждой газете и в каждом журнале одну страницу отводят под сатирические рисунки. Хитрость карикатуриста в том, что никто не может тебе сказать: «Ты плохо это нарисовал». Я могу не уметь рисовать, главное в моей работе — идея. Больше времени уходит на придумывание идеи, а не на рисование. Поверьте, если бы я рисовал карикатуры в цвете, маслом, эффект был бы тот же. Любой человек без художественных способностей может стать карикатуристом. Конечно, если ты не будешь художником, тебе не понравится это делать. А так любой человек может придумывать идеи.

Меня часто спрашивают, что я думаю о «Шарли Эбдо». В ответ я рассказываю о сирийском карикатуристе Акраме Руслане. Он попал за решетку за карикатуры на Башара Асада и на политический режим в Сирии. Недавно Акрама убили. Прямо в тюрьме. О нем никто не говорит, никто не выходит на площадь с табличкой «Я — Акрам Руслан». Чем он хуже тех, кто погиб во Франции?

Ситуация с художниками «Шарли Эбдо» была в тренде. О них писали все СМИ, их поддерживали президенты европейских стран, за них тысячи людей выходили на митинги. Я не поддерживаю убийц и не поддерживаю тех, кто унижает ценности людей. Но дело здесь не в карикатурах. Подобное может произойти и с писателями, и с журналистами, если они не будут чувствовать границу свободы своего слова. Что было роковой ошибкой «Шарли Эбдо». Но французы не заслуживали смерти, что бы они там ни рисовали. Им не удалось унизить нашего Пророка. Эти карикатуры привели к тому, что еще больше людей показали ему свою любовь.

«1864»

Мне сложно давать названия своим карикатурам. Если бы у меня был талант называть карикатуры, я бы их не рисовал. Я не хотел давать им названия, пока не попросили для выставки «Вдох-выдох» в Нальчике. Вся серия «1864» — на черкесскую тему, о том, как мои предки попали в другую страну.

История помнит три волны эмиграции моего народа из России. Первая — после окончания Кавказской войны в 1864 году, вторая — после пришествия большевиков на Кавказ, третья — в ходе и после второй мировой войны. Самой трагической стала для нас первая волна, когда черкесов выселила с родных земель Кавказская война. Мой маленький народ поделили между собой две большие силы — Российская и Османская империи. На стороне Османской империи осталась бо́льшая часть адыгского народа. Теперь их потомки живут в Турции, Сирии, Ливии, Иордании, Палестине, Ираке. Говорят, сейчас в Турции 5 миллионов черкесов, а во всей России — и миллиона нет. В Сирии проживало около 200 тысяч черкесов.

Многие тогда не добрались до Османской империи — погибли в море. Сейчас все говорят о сирийских беженцах, которые бегут в Европу и погибают в Средиземноморье, а у нас эта история случилась сто лет назад.

Многие адыги говорят: «Не кушай рыбу Черного моря — она кушала наших предков». Я представил, как мои предки до сих пор живут в море, создают семьи и рожают детей.

Мой народ — это не тот народ, который станет ныть и жаловаться на свою судьбу. Иногда мы танцуем под грустные песни. Мы не боимся смерти. Только последние три года активно обсуждается черкесская тема, а так мы даже между собой не жаловались на печальные события в нашей истории. Это внутренняя гордость, она закладывалась в нас с воспитанием. Правильно говорят: «Жаловаться кроме как Богу — грех». Следующая карикатура — очень гордая. На ней изображен черкес и Смерть, она устала нас забирать. Черкес успокаивает Смерть, мол, бедная, ты совсем с нами измучилась, отдохни…

Я вижу свой народ в предсмертном состоянии. Одна часть нас — уже мертва, другая — борется за свое существование. Когда писал эту карикатуру, вспоминал строчки из арабских стихов: «Если народ хочет жить, судьба должна его слушать». Никто не имеет права мешать нам жить.

Эта карикатура была главной на выставке. Ко мне подошла одна девушка и процитировала пословицу, в переводе с кабардинского языка она звучит так: «Или будь мужчиной, или умри». Наверное, так бы я назвал эту карикатуру.

Понты не умирают

У нашей нации есть болезнь: мы все хотим быть главными. Личность для нас важнее всего остального. Эта болезнь отражается и в спортивных играх. Мы хороши в борьбе, где человек единолично защищает самого себя, зато плохо играем в футбол, баскетбол, волейбол. Командный спорт у нас не популярен. В футбольной команде «Спартак-Нальчик» половина игроков — не кабардинцы, и я даже не знаю, откуда они.

Следствие чрезмерного самолюбия — это понты. Люди с понтами — пустые. Подобное явление встречается не только у нас, оно распространено на всем Кавказе, и в России его хватает. Ты можешь голодать, но должен ездить на крутой машине, выше твоих возможностей, потому что для других людей важно, на чем ты ездишь, как и где одеваешься. Однажды к нам в Нальчик приехал человек из Иордании, он удивился количеству приставок «VIP» в уличных вывесках. VIP-салон красоты, VIP-магазин, VIP-такси — это признак понтов в нашем городе. Нальчик можно назвать VIPчик.

И даже в последний путь, на кладбище, мы идем с понтами. Когда я проводил эту выставку в Нальчике, ко мне подошла одна женщина. Она рассказала, как ее двоюродная сестра не пошла на соболезнования, потому что ее шуба была в химчистке. Очень показательный пример. У нас на похороны идут как на свадьбу — в брендовой одежде, с брендовыми духами. Люди идут на кладбище, тратя огромные деньги ради показухи. Делают памятники за два миллиона рублей. Зачем? Отдайте эти деньги бедным или сиротам! Бог будет этому больше рад, чем какому-то памятнику. На два миллиона можно детский дом целый год кормить. Я еще пойму, если бы они тратили деньги на свадьбу или на день рождения, а у нас, даже когда умирает человек, понты не умирают.

У черкесов есть такое понятие — хабзэ. Это адыгский этикет. Как вести себя со старшими, с женщинами, как помогать младшим и слабым. А у нас это хабзэ осталось, только когда мы рассаживаемся за столом: «Так, старшего — во главу, ты — направо, ты — налево». Я это хабзэ вижу, только когда мы пьем.

Помогать старым и слабым, уважать женщин — это тоже хабзэ, но этого я не вижу. Ты, к примеру, должен стоять, когда здороваешься с женщиной. А у нас в машине едут, высунутся из окна и кричат: «Эй, привет». Ты останови машину, выйди и поздоровайся! Или закрой свое окно, уезжай, чтобы тебя не видели! Хабзэ — это об отношениях не черкеса к черкесу, а черкеса к человеку. Не важно, с кем ты общаешься, ты должен придерживаться хабзэ, а не думать: мол, раз перед тобой не черкес, то с ним можно вести себя как угодно. Если ты неуважительно относишься к человеку другой нации, ты — не черкес, у тебя нет хабзэ. Не может быть такого, что с этими людьми ты хороший, а с другими плохой. Ты плохой человек значит. Ты — актер. Или у тебя шизофрения.

Страдает сейчас и наш родной язык. Мы готовы изучать чужие языки, мы говорим на разных языках, но совсем не знаем свой родной. Мы его не уважаем, не учим. Мы готовы любую причину придумать, чтоб не разговаривать на своем языке. Многие утверждают, черкесский язык — тяжелый, старый. Но, поверьте мне, есть курдский язык, цыганский, на котором и книги не написано. Тем не менее эти народы хранят свои языки и общаются на них. Язык — это внутренняя красота. Знать несколько языков — это почетно, но нужно и родной изучать. Люди от этого станут только умнее и грамотнее.

Мы стали тенью нашего прошлого. Прошлое у нас понятнее, чем настоящее. Нам известно, кто наши предки. А мы кто? У предков были законы, хабзэ, правильное воспитание. Сами люди тогда были другими.

Мне интересна эта черная тень. Что с ней будет? Тенью я обрисовал черкеса, а ею может быть современный человек любой другой национальности. Те пороки, что я увидел у адыгов, встречаются и у других народов. Это не значит, что нам нужно закрывать глаза на свои недостатки. Недостатки не должны становиться нормой в нашем обществе.

Короли и пешки

Люди ненавидят, убивают друг друга из-за того, что они разных национальностей, религий, цвета кожи, политических взглядов… Когда люди уходят в мир иной, эти противоречия больше не имеют значения. Мы все — человечество, а не толпа из правых и неправых. Мне нравится, что мы все разные. У каждого свои идеалы, у каждого своя правда. Какими бы мы ни были разными и какие бы взгляды ни имели на жизнь, счастье, радость и грусть, на Бога, мы все до единого есть человечество. Мы не можем быть одинаковыми! Смиритесь с тем, что мы разные! Нам нужно научиться уважать это разнообразие. Россия — очень интересная и красивая страна, потому что в ней живет множество разных народов. Красоту познаешь в сравнении. Так же ты не ценишь здоровье, пока ты не болеешь, ты не ценишь радость, пока ты не грустишь. Пока мы не потеряем вещь, мы не будем ее ценить. Я горд, что нарисовал эту карикатуру.

Во многих странах люди страдают из-за большой политики. В первую очередь страдают дети. Если ребенок видел взрыв, он не забудет его до конца жизни. Страдают женщины, старики. На это больно смотреть.

Эта карикатура — любимая у многих. Селфи. Большая игра. Эти королевы — политические лидеры — в конце помирятся и скажут: «Ах, мы ошиблись!». Окажется, что они играли в большую игру, которая принесла в жертву всех этих пешек. Здесь я согласен с Махатмой Ганди, который не любил играть в шахматы, так как приходилось убивать маленьких солдат ради одного короля.

Россия — страна больших возможностей и одновременно тупых проблем, они останавливают ее в развитии. В других странах удивляются нашему уровню коррупции. В Грузии остановили коррупцию, почему мы не можем? Кто-то когда-то же должен за это взяться! Самое страшное — это коррупция в университетах, особенно на юридическом факультете. Каким судьей может стать юрист, который давал взятки в вузе? Плохого инженера видно сразу, плохой математик вообще не сможет учиться, плохой врач может убить человека, но к нему перестанут ходить лечиться люди. Если полицейский собьет человека — мы идем к судье, если врач убьет человека — мы идем к судье, но если и судья решает вопросы через деньги, то это уже страшно.

У нас много хороших врачей. Однажды наша съемочная группа была в Рязани, делала сюжет про 80-летнюю бабушку. Она в таком преклонном возрасте продолжает работать хирургом. Я снимал ее во время операции: она действовала так спокойно и аккуратно, что я потом принял видео за стоп-кадр. У нас замечательные врачи, но почему у нас нет хороших больниц? Неужели у нас нет денег на это? В Сирии сейчас идет война, но там состояние государственных больниц лучше, чем в Нальчике.

Ну, и наконец, о самих журналистах. Я считаю, каждое СМИ должно отражать три стороны в ситуации — две противоположные и одну нейтральную, но обычно СМИ отражают только одну сторону. Это уже получается реклама.

Часто СМИ манипулируют мнением людей, подтасовывая факты. Вот я, к примеру, оператор. Я могу прийти на многомиллионный митинг и снять его так, словно на митинг вышла тысяча человек. И наоборот. Это легко сделать. Даже если ты не доверяешь новостям, при постоянном их просмотре ты начнешь верить в них на подсознательном уровне. Я считаю, что новости и правда — это разные вещи. Если ты смотришь новости, не ищи в них истину. Хочешь знать правду — читай, смотри разные источники, анализируй. Многие люди сами не хотят слышать правду. Ты им даешь ее — а они не верят.

Когда я работаю, снимаю, я — никто. Не россиянин, не черкес, не сириец, не мусульманин. Я снимаю все, а с материалом работает журналист, и результат уже на его совести. За его работу я не отвечаю. Он сам отвечает перед Богом за свою работу. Я думаю, каждый журналист не может быть до конца справедливым: ведь у него есть свое мнение и отношение к определенным вещам. А я занимаюсь по большому счету технической частью, поэтому я… такой спокойный.