Как звучит душа народа

Владимир Мокаев из Кабардино-Балкарии — Народный мастер России, и это звание как нельзя лучше описывает его. Самоучка-универсал, он работает с деревом, металлом, костью, и кажется, ему доступно все — от музыкальных инструментов до шкатулок с потайными ящичками, от ритуальных чаш до концептуальных композиций. За несколько десятков лет работы он изучил народные инструменты от и до — но музыкальным мастером себя не считает.

Волшебство линий

— Я родился на Урале, но вырос в Нальчике. Уже в далеком детстве я делал то, что сейчас изумляет меня взрослого: луки, самострелы и многое другое. В пять лет конструировал: дядька показал, как делать самоходный трактор… Я сделал, и он ездил! Хотелось как-то самовыразиться.

В детстве я жил напротив музея и, естественно, приходил на любую экспозицию, особенно декоративно-прикладные, и тщательнейше изучал. Меня просто очаровывало это. Выставки декоративно-прикладного искусства были редки, как и сейчас. Но однажды выставлялась резьба по серебру — что-то, связанное с национальной атрибутикой. Я смотрел и думал: столько линий — неужели мастер нигде не ошибется?

Музыке я никогда не учился, но она всегда во мне звучала. С раннего детства мечтал сделать дудочку и играть на ней. Помню, ходил по селу, а из репродуктора на столбе музыка играла — и я ходил под ним туда-сюда.

Я помню, как отец принес мне мою первую гитару. Мне очень хотелось играть, но инструмента не было, и я голосом подражал звучанию гавайской гитары. Однажды отец услышал это — а я прятался, стеснялся при ком-то это делать. «Ты что делаешь?» «На гитаре играю!» Отец, как педагог, сразу понял, что мне нужно учиться, и подарил мне маленькую изящную семиструночку.

Новый смысл

— К национальной музыке и инструментам меня привлек знаменитый мастер Владимир Григорьевич Ойберман, реанимировавший, например, черкесскую шикапшину (струнный инструмент — Ред.). Глядя на его работы, я однажды подумал: почему бы мне самому не сделать шикапшину? И сделал ее — конечно, по-своему переосмыслив.

Я работал и с духовыми. Например, адыгский камыл — свирель. Началось с того, что художник Замудин Гучев делал выставку инструментов у нас в музее. Висят экспонаты, я взял один, дунул — ничего. Раньше мне казалось, что нет инструмента, из которого я не мог бы извлечь хоть звук! А тут и так, и так пробую — наконец, получилось.

Потом изготовил уже собственный камыл из тонкого алюминия — мне кажется, это для него универсальный материал. Традиционно на камыле три дырочки, но мне этого показалось мало, и я добавил еще две, одна из которых открывалась, как у кларнета. На каждой дырочке у меня была ореховая накладка. Кроме того, я придумал для него костяные наконечники. Таких инструментов было всего несколько, один я подарил композитору Джабраилу Хаупе на день рождения.

Пространство мастера

— Но музыкальным мастером никогда себя не считал и не считаю. Для этого надо мастерскую иметь, а не делать все на коленях, боясь лишним ударом себя искалечить.

Я закрыл лоджию, превратив ее в комнату, и часть ее отделил под свою мастерскую — квадратный метр. Я здесь работаю. До этого работал на кухне — примерно такое же рабочее пространство там было, а вся кухня — шесть квадратов.

Не надо путать мастера и ремесленника. Ремесленник может сидеть на улице и при всем народе заниматься своим делом. Он зарабатывает деньги, подстраивается под спрос, там нет творческого поиска. А мастер — это творец, художник, и для него важно даже то, чтобы процесс оставался таинством — его и материала, изделия, произведения. Поэтому я в мастерскую никого не пускаю, особенно во время работы. Это мое пространство.

Законы музыки

— В чем отличие именно народных музыкальных инструментов — вот что я всегда пытаюсь понять. Я понял, к примеру, что долбили дерево для корпуса той же шикапшины ведь не от хорошей жизни — просто не было технологий, возможности клеить. Поэтому у моих первых этнографически точных инструментов дека не приклеена — она врезана, здесь нужен чрезвычайно точный расчет.

Национальные музыкальные инструменты — это душа народа. Но музыка — это мировая ценность, не имеет значения, играешь ты на кубызе (варган), шикапшине, балалайке или на кларнете — законы одни и те же.

Я понял закономерности: много читал о знаменитых гитарных мастерах из итальянского Кремона, изучал материаловедение, составы и свойства лаков. Ездил по кабардинским и балкарским селам, искал и изучал старинные инструменты — благодаря этому определился в объеме и звукоизвлечении. Но самая главная тайна в этом ремесле — это интуиция мастера. Этому никто научить не может.

По книге можно понять конструктивные особенности инструмента, но как его оживить? Главное — это наитие, делая инструмент, я заранее знаю, будет он звучать или нет.

Красота — это важно

— Все начинается с замысла. Бац — какая-то идея в голове возникает. Но иногда бывает так, что материал начинает диктовать свое. Вдруг я по какому-то странному случаю нахожу кусок капа (нарост на дереве. — Ред.) и начинаю срастаться с ним. И уже сам материал рождает во мне мириад образов.

Потом делаю эскизы, без них нельзя — это просто портить материал. Так как я с большими формами не работаю, то мне желательно сделать эскиз один к одному. А перед тем, как резать скульптуру, скажем, я должен ее сначала в пластилине вылепить.

И еще один мой принцип: любая вещь должна быть произведением искусства. Красивый корабль хорошо плывет. Я всегда и все стараюсь украсить, для меня это важно. Я хочу, чтобы человек подошел к инструменту и сразу понял: «О, это делал мастер!»

Декоративно-прикладное искусство — это когда мастер создает утилитарную вещь, но вдруг чувствует ее красоту и необходимость выразить определенную идею, философическую мысль.

У нас очень мало внимания уделяют пониманию декоративно-прикладного искусства — нет специалистов, нет музея, к сожалению. А ведь это основа национальной ментальности, ее художественное выражение. До революции на Кавказе скульптуры, живописи, графики как явления не было. Декоративно-прикладное искусство — основа любой культуры, особенно на Северном Кавказе. Остальное все привнесено.

Свой голос

— Сам я выставляться начал довольно поздно: когда понял, что достоин этого. Много сомнений было. Я и по сей день критически отношусь ко всему, что я делаю. Передо мной всегда образцы высокого искусства, и я себя спрашиваю: кто я на их фоне? На одно можно уповать — на свое оригинальное видение, на идею.

Если я взялся свою идею воплотить в материале, я должен быть честным с собой, не лукавить, не подсматривать, а делать так, как я считаю нужным. Не идти путем наименьшего сопротивления — это плохо. Каждая деталь должна звучать, у каждой работы — свой голос.

Я не считаю, что это моя профессия, ненавижу слово хобби. Профессия начинается тогда, когда человек за свою работу получает деньги, а я никогда не торговал работами, не продавал их и ни в одной вещи не повторился. Я на заказ не работаю, делаю то, что мне нравится — а потом дарю.