Четыре дома, школа и два телескопа

— В чем заключается уникальность вашего телескопа? Кроме того, что он является самым большим в Евразии?

— Телескоп создавался в 60-ых – 70-ых годах, и его механика для того времени была революционной. Телескоп, как вы понимаете, должен сопровождать объект наблюдения, то есть двигаться за ним, «следить». Легче всего направить ось телескопа на какой-то объект, например на Полярную звезду, и затем двигать. Но с большим телескопом так не получится, потому что будет мешать его собственный вес. Пятиметровое зеркало – вот предел для такой конструкции.

Наши специалисты вернулись к Галилею: сделали альт-азимутальный телескоп, то есть такой, у которого две оси, вертикальная и горизонтальная. Они позволяют поворачивать конструкцию по оси и по азимуту. Управляется вся система компьютером – огромным, несколько шкафов занимал. Он у нас до сих пор хранится, для музея. Разумеется, потом все менялось – датчики, система управления, а вот сама механика осталась. Потом все телескопы, даже меньшего размера, стали делать по образцу нашего.

— Сколько человек сейчас трудится в обсерватории?

— Формально – около 400 человек. Но у нас один из самых высоких процентов ненаучного состава – инженеров, техников. В обсерватории два основных телескопа: шестиметровый БТА и радиотелескоп «Ратан-600». Нужны люди, чтобы их обслуживать. Время простоя телескопов по техническим причинам измеряется всего лишь часами в год – это очень мало.

— А как сейчас обстоят дела с молодежью? Есть ли желающие приехать в САО для работы и учебы?

— Знаете, наверно, каждое поколение говорит о молодых людях, что они «не такие», работают не так. И я уже начинаю так делать иногда. Хотя жаловаться особо не на что: нам есть, с кем работать. Молодежь приезжает из Москвы, Санкт-Петербурга, Ростова-на-Дону, много аспирантов из Казани, в последние годы - из Ставрополя. Когда с зарубежными коллегами общаюсь, они тоже жалуются: молодежи нет, а если есть – то глупая, кто поумнее, идет в бизнес. Так что международная, можно сказать, проблема. Это аксиома: в любой стране мира астроном с хорошими знаниями и подготовкой может найти множество сфер, где он заработает больше, чем в науке. Поэтому нам нужен, в первую очередь, энтузиазм. В САО ситуация лучше, чем во многих других местах, и так называемый «средний возраст» сотрудников неплохой. Нас смело можно называть частью мировой науки, с оговорками некоторыми, конечно. Например, у нас мало постдоков.

— Значит, у вас работают и иностранцы?

— Да, разумеется, приезжают для наблюдений. Наша обсерватория интересна как для российским ученым, так и зарубежным. Любой может подать заявку на наблюдения, эти заявки рассматриваются раз в полгода. Комитет по тематике определяет победителей, а потом распределяется время на наблюдения – силами наших сотрудников. Затем мы выдаем ученым либо «сырые» данные, либо помогаем с ними работать.

— Но ведь ученый может и сам приехать, чтобы лично провести наблюдения?

— Разумеется, и это приветствуется. Следует помнить, что телескоп – не собственность обсерватории, но и статуса центра коллективного пользования формально у него нет. Работает безвозмездная схема, «за интерес», – такая же, как и та, что принята на «Хаббле». Астрономы должны представлять, какой именно результат они хотят увидеть и что получить, правильно поставить задачу. Сейчас благодаря цифровым технологиям (несколько десятилетий назад мы пользовались фотографическими методами!) стало возможным принимать решения об изменении параметров наблюдения в режиме реального времени. Так что нашу работу можно смело называть творческой: многое зависит как от заявителя, так и от мастерства наблюдателя. Кстати, около 40% времени работы телескопа получают сотрудники обсерватории, но это – обоснованное решение. Мы формулируем тематику работ, ведем научные исследования, разрабатываем аппаратуру.

— То есть телескопы находятся в хорошем состоянии?

— У нас долгая и сложная история с зеркалами нашего главного телескопа - БТА. Самое первое зеркало было неудачным. На тот момент это было самое тяжелое из когда-либо изготовленных зеркал для телескопа: его вес составляет 40 тонн. Первая заготовка просто раскололась после отливки. Второе зеркало удалось лучше, произвели его в 70-ых годах и на нем мы работаем до сих пор. На зеркале есть алюминиевый слой, который со временем тускнеет, тогда его нужно стирать щелочью и наносить новый. Все это вызывает разные трещинки, щербинки. Лет десять назад стало понятно, что скоро эти дефекты станут критичными, поэтому решили снять с зеркала верхний слой и заново отполировать. Мы надеемся, что в следующем году это будет сделано – уже планируем, как зеркало будет вводиться в строй.

— Часто ли бывает такое, что наблюдения невозможны из-за неподходящих погодных условий?

— Наблюдения ведутся на протяжении примерно 40% ночей в году – это средние европейские показатели. Когда выбирали место для строительства телескопа, было понятно, что в других местах можно найти погодные условия и получше, например в Узбекистане. Но помимо астроклимата имелось и еще одно требование: обсерватория должна была расположиться в относительно доступном месте, таком, куда можно будет доставить зеркало весом в 40 тонн.

— Расскажите о жизни академгородка обсерватории.

— Я бы назвал то место, где мы живем, даже не академгородком, а микроакадемгородком. Всего-навсего четыре кирпичных дома, два из них – девятиэтажки. Население нашего «городка» - около 1200 человек, здесь проживает часть сотрудников обсерватории и их семьи. Вообще, построить академгородок рядом с обсерваторией – необычное решение. Наш первый директор, Иван Михеевич Копылов – он назначен директором, когда обсерватория была еще только проектом – протестовал против строительства академгородка. Он говорил, что астрономы – не геологи, и не нужно заставлять их работать вахтовым методом. Тем не менее решение приняли, и у нас появился академгородок. Конечно, бытовые проблемы есть: до Черкесска около 100 км, до Ставрополя – 200 км. Одна из основных проблем – медицинское обслуживание. После реформы РАН ФАНО отказывается поддерживать нашу амбулаторию, а до ближайшей больницы – 30 км горной дороги. На институт при обсерватории – он у нас является «градообразующим предприятием» - ложатся все коммунальные вопросы. Однако у нас есть и школа, и детский сад. Мои дети пока еще маленькие, в школу не ходят, но говорят, школа очень хорошая.

— А как вы сами оказались здесь, в этой обсерватории?

— Сам я коренной москвич, в 1999 году закончил МГУ. Как ни странно, Северный Кавказ мог предложить мне лучшие условия для научной работы, чем Москва. Аспирантской стипендии, хоть и скромной, хватало на все необходимое для жизни – у нас и сейчас для молодежи все очень дешево и доступно. Я занимался научной работой, участвовал в разных проектах, а это приносит дополнительные гранты, открывает возможности для сотрудничества. Я один из немногих людей нашего выпуска, кто мог заниматься наукой и не искать дополнительного заработка.

— А что вы можете сказать о вашей работе? Профессия астронома многим кажется чем-то загадочным и таинственным. Вы сами это ощущаете?

— Знаете, многие считают, что наша профессия потеряла романтику.

Ведь раньше как было: ночь, зима, атмосфера «гуляет», астроном запирается у телескопа на десять часов, вручную отслеживает звезду, выдерживает часовую экспозицию, чтобы сделать снимок… Романтика!

А сейчас? Я сижу в этой комнате, управляю телескопом. А мой коллега за стенкой работает с телескопом в США, отправляет оператору разные координаты, а тот ему в ответ – картинку.

Или, например, наблюдаем за звездой и в реальном времени принимаем решения. Видим объект и тут же статью про него читаем в интернете. Люди сразу пишут на специальный сервер срочные сообщения, например, про увиденные сверхновые.

Так вот для меня романтика профессии астронома не утратилась, а просто перешла в другое измерение – в режим реального времени, в доступность информации, в открытость данных. Наша наука требует значительных материальных вложений, она на слуху – но нас, астрономов, мало.

У меня, когда я защищал докторскую диссертацию, была проблема: не мог найти оппонента со степенью доктора наук, разбирающегося в моей теме, с которым я еще не работал. В Международный астрономический союз входит чуть более 11 тысяч человек, россиян среди них человек 400. По сравнению, скажем, с физиками-ядерщиками – это ничто. Тем не менее мы постоянно работаем вместе.

У нас на Северном Кавказе нет проблемы научного «провинциализма» - лично я не помню, когда в последний раз сидел тут безвыездно хотя бы два месяца. Вот только что вернулся из Москвы, скоро поеду на Канарские острова – я там в рамках конференции организую двухдневный симпозиум по изучению физики галактик. Так что наша Специальная астрофизическая обсерватория – полноценная часть мировой науки.